,  что
указывает автору незамеченные  им  несообразности.  Крайне  трудно  избежать
неточностей в формулировке выводов, особенно когда, как в настоящем  случае,
предмет имеет много сторон, а слов, находящихся в  нашем  распоряжении,  так
недостаточно, что для того, чтобы  избежать  хаоса  описательных  выражений,
приходится иногда употреблять одно и  то  же  слово  в  различном  смысле  -
сообразно с требованиями изложения. Но признавая возможность недочетов этого
рода и вытекающие отсюда недоразумения, я не могу считать их, вместе с м-ром
Сиджвиком, фундаментальными. Напротив,  мне  кажется,  их  сравнительная  не
важность доказывается уже тем, что они могут быть  исправлены,  без  всякого
изменения соответствующих мест в каких-либо иных отношениях. Вот один пример
этому.
     М-р Сиджвик указывает, что, трактуя о Данных психологии,  я  сказал  (в
5б), что, хотя мы приходим путем выводов  "к  тому  убеждению,  что  душа  и
нервная деятельность суть субъективная и объективная стороны  той  же  самой
вещи, тем не менее мы совершенно не способны  понять  или  даже  представить
себе, каким образом эти две стороны связаны между собой". (Моя цитата  здесь
полнее, чем у него.) И вот говоря о "Специальном синтезе", где я  дал  очерк
развития мыслительной  способности  с  объективной  стороны,  поскольку  это
обнаруживается в процессах  приспособления  существ  на  разных  ступенях  к
воздействиям, их окружающим, м-р Сиджвик пытался  доказать,  что  я  "говорю
так, как  будто"  мы  можем  видеть  сознание  "естественно  возникающим  на
определенной  ступени"  нервной  деятельности.  В  главе,  на   которую   он
ссылается, говорится о той "дифференциации психической жизни от физической",
которая сопровождает прогрессивное развитие организации и, более специально,
прогрессивное развитие нервной системы Я показал там, что, в  то  время  как
изменения физической жизни продолжают  носить  характер  одновременности,  с
которой они, к какому бы роду ни  принадлежали  -  происходят  в  организме,
изменения, из которых образуется психическая жизнь, возникающая с  развитием
нервной  системы,  постепенно  начинают  отличаться  все   более   и   более
периодичностью. Далее я сказал, что с прогрессом интеграции  нервов  "должен
явиться непрерывный ряд таких изменений, т. е. должно возникнуть  сознание".
Теперь я соглашаюсь, что  здесь  есть  кажущаяся  непоследовательность.  Мне
следовало сказать, что "должен  явиться  непрерывный  ряд  этих  изменений",
который,  происходя  в  нервной   системе   существа,   одаренного   высокой
организацией,  делает  его  поведение  последовательным,  а   под   этим   и
подразумевается сознание, так как сознание имеется  в  нас  лишь  постольку,
поскольку наше поведение является последовательным. Если м-р Сиджвик изменит
таким образом прежнюю формулировку, то он увидит, что  доводы  и  заключения
остаются здесь незатронутыми. Стоит лишь проштудировать эту главу полностью,
чтобы убедиться, что цель ее вовсе не заключается в объяснении  того,  каким
образом  первичные  изменения,  рассматриваемые  как   волны   молекулярного
движения,  становятся  чувствованиями,  из   которых   затем   формулируется
сознание; но что при объективном изучении фактов, касающихся живых существ в
широком смысле слова, необходимо было, согласно сказанному, указать  там  на
коренное различие между явлениями жизни вообще и теми особенными  жизненными
явлениями, которые, обнаруживаясь в живом существе, заставляют нас  говорить
о нем как о существе  мыслящем  Уже  доказано,  что  действие  этих  явлений
усиливается по мере того, как  изменения,  совершающиеся  в  так  называемой
нервной системе, объединяясь в высшем центре координации, делаются все более
и более периодичными. Вводя слово "сознание",  мы  желаем  лишь  указать  на
основной характер этих частных физиологических изменений,  который  является
параллельным основному характеру психологических изменений.
     Другой пример того, как м-р  Сиджвик  превращает  в  несообразность  (и
притом, по его мнению, фундаментальную)  то,  в  чем  он  мог  бы,  как  мне
кажется, усмотреть лишь ошибочное выражение, - я  приведу  его  собственными
словами. Говоря об одном из моих воззрений, он замечает:
     "По его словам, "логика. рассматривает свои предложения  как  известные
утвердительные сочетания,  которые  необходимо  являются  достоверными,  как
только даны известные другие сочетания: причем  она  считает,  что  все  эти
сочетания существуют в области не-я, хотя не в той  форме,  в  какой  мы  их
знаем, но вообще в какой-нибудь  форме".  Но  в  п.  473,  где  г-н  Спенсер
иллюстрирует диаграммой  свой  "Преобразованный  реализм",  он  высказывает,
кажется, такой взгляд: "хотя мы и не можем сказать, что  в  действительности
не-я похоже на то, что мы знаем о его элементах, отношениях или законах", но
все-таки мы можем сказать, что всякое  изменение  в  объективной  реальности
производит соответствующее изменение в субъективном состоянии,  -  и  притом
соответствующее до такой степени, что "устанавливает его познание".  Значит,
здесь "то, что находится вне сознания", не считается  более  известным,  ибо
его действие на сознание "устанавливает его познание"".
     Эта кажущаяся непоследовательность (она отмечена курсивом) не имела  бы
места, если бы вместо слов "его познание", я сказал  бы,  как  и  следовало:
"то, что мы называем его познанием", т. е.  отметил  бы,  что  относительное
познание различается от познания абсолютного. При обычном  словоупотреблении
мы  говорим,  как  о  познаниях,  о  таких  сочетаниях  мысли,  которыми  мы
руководствуемся  в  наших  отношениях  к  разным  предметам,   причем   опыт
действительно оправдывает такое наше мысленное предварение; те же  сочетания
мысли,  которые   нас   направляют   (на   ложный   путь),   мы   обозначаем
противоположными словами. Разница между  достижением  познания  относительно
верного и достижением познания абсолютно верного будет  ясна  из  следующего
разъяснения. Нет никакого прямого сходства между  формой,  видом,  цветом  и
порядком  цифр  в  бухгалтерской  книге,  с  одной  стороны,   и   деньгами,
имуществом, дебетом и кредитом, которые они представляют собою, - с  другой;
однако формой и порядком этих письменных знаков  самым  совершенным  образом
выражаются "всякого рода" имущества и сделки  с  ними.  Поэтому  мы  говорим
фигурально, что бухгалтерская книга "сообщает  нам"  все  относительно  этих
капиталов и сделок. Точно так же  и  диаграмма,  на  которую  ссылается  г-н
Сиджвик, показывает, что символы, запечатлеваемые в нас объектами, могут  по
форме и распорядку совершенно не походить на те объективные причины, которые
их вызвали, и на сочетания, возникающие между этими причинами; между тем как
соотношение  их  таково,  что  мы  можем  руководствоваться  этими   словами
безошибочно  в  наших  действиях  по  отношению  к  означенным   объективным
причинам; и в этом смысле символы сообщают  нам  познание  хотя  познания  в
абсолютном смысле здесь  не  больше,  чем  могут  дать  символические  знаки
бухгалтерской книги касательно предметов, к которым они относятся. Эта точка
зрения так часто подразумевается в Основаниях психологии,  что  мне  кажется
удивительным, каким образом неточность выражения могла возбудить подозрение,
будто я говорю здесь что-либо иное.
     Чтобы  ответить  на  остальные  критические  замечания  г-на  Сиджвика,
которые, будучи все в том же  роде,  вызывают  и  те  же  самые  возражения,
понадобилось бы больше места, чем его имеется в моем распоряжении. Поэтому я
принужден   ограничиться   здесь   лишь   разбором    указанной    "коренной
непоследовательности",  которой,  по  его  мнению,  и  обусловливаются   все
остальные заблуждения.  Я  имею  здесь  в  виду  то  примирение  реализма  и
идеализма, на которое он смотрит как на невозможный  компромисс.  Заключение
союза  после  продолжительной  борьбы  является  обыкновенно  делом   весьма
трудным. Кто взял под свою защиту один из двух  противоречивых  взглядов  и,
защищая его, усвоил себе известное понимание  взгляда,  против  которого  он
борется, тот привыкает  смотреть  на  свои  воззрения  как  на  единственные
возможные альтернативы, и его приводит в полное  смущение  всякая  гипотеза,
которая представляет из себя одновременно и то и другое, а вместе с тем и ни
то, и ни другое Однако так как во всех почти случаях борьбы  доктрины  между
собою каждая из них  содержит  в  себе  некоторые  элементы  истины  и  спор
обыкновенно заканчивается соединением  в  одно  целое  трех  частей  истины,
которые непременно заключаются в каждой из спорных доктрин, то уже a  priori
это же самое можно предположить и относительно гипотезы, совмещающей в  себе
реализм с идеализмом.
     Г-н Сиджвик выражает удивление или, вернее, приглашает своих  читателей
подивиться тому, что я, соглашаясь с  критическими  замечаниями  идеалистов,
тем  не  менее  защищаю  основные  воззрения  здравого  смысла  и,  как   он
выражается, "палю своими аргументами прямо в лицо Канту, Миллю  и  остальным
"метафизикам"".
     "По его словам, - говорит он обо  мне,  -  "метафизики"  неосновательно
полагают, что "убеждения,  возникающие  из  сложных  умственных  процессов",
имеют  более  цены,  чем  "убеждения,  возникающие  из  простых   умственных
процессов"; обычный язык, ими употребляемый, не в состоянии выразить ясно их
гипотезы, и, таким образом, их рассуждение неизбежно заключает в себе  такие
обычные понятия, которые они отвергают, и теория  реализма  имеет  за  собою
преимущества "первенства",  "простоты",  "ясности".  Но  отличающаяся  этими
свойствами теория и есть несомненно то,  что  г-н  Спенсер  именует  "грубым
реализмом", это та самая теория, которая утверждает, что не-я имеет само  по
себе протяжение, плотность, даже цвет (если вдобавок еще не звучность  и  не
запах). Это именно так и понимается на обычном языке.  Но  доводы,  которыми
г-на Спенсер доказывает относительность  всяких  чувствований  и  отношений,
порождают более сложный и тонкий анализ, путем которого он  превращает  наше
понятие о протяжении в агрегат  чувств  и  их  изменений,  отдаляют  нас  от
первоначальной простой уверенности, что, например, зеленая трава, которую мы
видим, существует вне нашего сознания в том самом  виде,  в  каком  она  нам
представляется, - так же точно, как отдаляют нас от подобной же  уверенности
идеализм, скептицизм или учение Канта."
     По-видимому, противоречие кажется здесь значительным; но я мог  думать,
что, прочитав  главу  о  "Преобразованном  реализме",  такой  проницательный
критик, как г-н Сиджвик, сумеет объяснить себе эту аномалию. Дело в том, что
он упустил из виду одно существенное  различие.  Мои  рассуждения  указывают
лишь  на  то,  что  прямая  интуиция   реализма   должна   считаться   более
авторитетной, нежели доводы антиреализма, там где показания их не могут быть
примирены между собою. Одним из пунктов, где эти  показания  не  могут  быть
примирены, представляется существование объективной реальности. Сравнительно
с интуицией реализма я считаю доводы антиреализма бессмысленными, ибо они по
необходимости исходят из такого постулата, отрицанием которого кончают, но в
то же время, признавая объективное существование как необходимый постулат, я
отношусь  критически  ко  всем  тем  суждениям,  которыми   грубый   реализм
сопровождает свое первоначальное суждение; и можно бы  доказать,  что  такое
измененное толкование свойств и отношений  предпочтительнее  первоначального
толкования их.
     Для разъяснения дела возьмем  наиболее  известный  случай,  где  прямое
суждение  здравого  смысла  находит  себе  корректив  в  непрямом   суждении
рассудка. По прямому суждению здравого смысла, Солнце движется вокруг Земли.
С  течением  времени  рассудок,  примечая,  что  некоторые   факторы   этому
противоречат, начинает сомневаться в правильности этого и случайно  нападает
на гипотезу, разъясняющую аномалии, но отрицающую достоверное,  по-видимому,
показание здравого смысла.
     Как же тут примирить противоречие? Надо показать здравому  смыслу,  что
новое объяснение одинаково  хорошо,  как  и  прежнее,  соответствует  прямой
интуиции, но в то же время устраняет  и  все  затруднения.  Здравому  смыслу
указывается,  что  видимое  движение  предмета   бывает   обусловлено   либо
действительным его движением, либо же  движением  самого  наблюдателя;  и  в
некоторых случаях наблюдающему кажется, что движется предмет, на который  он
смотрит, тогда как в действительности движется-то он сам.  Исходя  из  этого
суждения, рассудок показывает, что коль скоро Земля вращается  вокруг  своей
оси, то  кажущееся  движение  Солнца,  которое  здравый  смысл  принимал  за
действительное движение его, может быть результатом движения Земли, и  тогда
наблюдатель, основывающий свое  суждение  на  здравом  смысле,  поймет,  что
явления солнечного восхода и захода обусловливаются  лишь  собственным  его,
наблюдателя, положением  на  громадном  вращающемся  шаре.  Однако  если  бы
астроном, указав на эти видимые явления, происходящие на небе, и обратившись
затем к объяснению разных аномалий, вытекающих из понимания  их  согласно  с
показаниями здравого смысла, вывел отсюда такое заключение, что вне  нас  не
существует ни Солнца, ни движения, то он сделал бы то же самое,  что  делают
идеалисты, и его доводы были бы так же бессильны  против  интуиции  здравого
смысла. Но астроном  ничего  подобного  не  делает.  Он  принимает  интуицию
здравого смысла касательно реальности Солнца и движения;  но  лишь  заменяет
старое понимание движения новым, согласующимся со всеми фактами.
     Очевидно,  что  здесь  признание  неотразимого  элемента  в   суждении,
основанном  на  здравом  смысле,  отнюдь  еще  не   предполагает   признания
сопутствующих суждений; и я утверждаю, что подобное же различие должно  быть
приложено и к рассматриваемому нами случаю. Если доводы антиреализма  бывают
несостоятельны  в  тех  случаях,  когда  они  направлены   против   сознания
объективной реальности, утверждаемого грубым реализмом, то отсюда вовсе  еще
не следует, чтобы  аргументы  эти  были  несостоятельны  и  по  отношению  к
представлениям, создаваемым грубым реализмом об объективной реальности. Если
антиреализм может показать,  что  при  условии  даже  признания  объективной
реальности  толкования  грубого  реализма  заключают  в  себе  непреодолимые
трудности, то это  является  вполне  законным.  И,  оставляя  первоначальное
воззрение  незыблемым,  реализм  может,  на  основании  нового  рассмотрения
вопроса, составить и новую концепцию  его,  вполне  гармонирующую  со  всеми
фактами.   Чтобы   показать,    что    здесь    нет    никакой    "сбивчивой
непоследовательности", возьмем, например, явление звука  и  рассмотрим,  как
его  толкует  грубый  реализм  и  как  изменяет   это   толкование   реализм
преобразованный. Грубый реализм полагает,  что  звук,  каким  представляется
нашему  сознанию,  таким  и  существует  вне  его.  Антиреализм   доказывает
неправильность такого  мнения  разными  путями  (причем,  однако,  постоянно
начинает с того,  что  говорит,  подобно  реализму,  о  звучащих  телах  вне
сознания); в заключение антиреализм утверждает, что мы  ничего  не  знаем  о
звуке, кроме того, что он есть известное состояние нашего сознания; а  такое
заключение,  подобно  всем  заключениям  этого  рода,  я  считаю  ошибочным,
во-первых, потому, что все употребляемые при этом слова означают  какое-либо
объективное действие; во-вторых, потому, что доказать это  невозможно,  если
не принять за исходную точку объективное действие; и, в-третьих, потому, что
ни одна из тех интуиции, на которых основываются подобные доказательства, не
равна по своей силе интуиции реализма о существовании объективного действия.
     Но  преобразованный  реализм,  который,  по   мнению   г-на   Сиджвика,
"заключает в себе все серьезные  несообразности  интенсивной  метафизической
грезы",  не  желает  ни  разделять  несостоятельного  представления  грубого
реализма,  ни,  подобно  антиреализму,  делать  невозможные  заключения   из
самоубийственных доводов; но, заимствуя у грубого реализма  то,  что  в  нем
есть существенного, и допуская вместе с тем  существование  затруднений,  на
которые указывается антиреализмом,  -  он  ищет  примирения  при  посредстве
дальнейших разъяснений, подобно тому  как  поступает  астроном  относительно
движения  Солнца.  Продолжая  все  время  признавать  объективное  действие,
которое грубый реализм именует звуком, он  показывает,  что  соответствующее
ощущение вызывается в нас отдельными, следующими друг  за  другом  толчками,
которые могут быть восприняты раздельно,  если  совершаются  медленно,  а  с
увеличением  быстроты  производят  звуки  все  более  и  более  высокие.  Он
показывает  при  помощи  других  опытов,  что  звучащие  тела  находятся   в
колебательном состоянии и что колебания эти можно сделать  видимыми.  Отсюда
он заключает, что объективное действие не таково, каким  оно  представляется
субъективно,  но  что  оно  объяснимо  ближайшим  образом  как   чередование
воздушных волн. Таким образом, грубому  реализму  дается  понять,  что  хотя
неоспоримо  существует  объективное  действие,   соответствующее   ощущению,
испытываемому как звук, но нельзя объяснить всех фактов, если  остаться  при
первоначальном предположении, что в действительности  то  происходит  именно
так, как мы ощущаем; между  тем  если  мы  представим  себе  эти  факты  как
результат  ритмического  механического  действия,  то  они  окажутся  вполне
объяснимыми.  Наконец,  это  новое  объяснение,  в  связи  с   подобным   же
объяснением других ощущений, само испытывает дальнейшее  преобразование  при
анализе его терминов и замене их терминами "молекулярное движение"; но,  при
всей отвлеченности  такого  конечного  понимания,  объективное  действие  не
перестает быть постулатом; первоначальное суждение грубого реализма остается
неизменным, хотя прочие суждения и изменились.
     Несмотря  на  это,  м-р  Сиджвик  в  другой  части  своего  рассуждения
предполагает, что я не имею никакого права пользоваться теми представлениями
об объективном бытие, которые приводят к такому компромиссу. Он приводит ряд
цитат с целью показать, что, признавая невозможность идеалистической критики
без "молчаливого или открытого допущения чего-то вне  сознания",  я  тем  не
менее допускаю,  что  мы  можем  знать  единственно  лишь  состояние  нашего
сознания; и он настаивает на том, что я  коренным  образом  противоречу  сам
себе;  ибо,  объясняя  явления  сознания,  я   непрестанно   постулирую   не
неизвестное нечто, а что-то такое, о чем я говорю в обычных  терминах,  так,
как будто обозначаемые ими физические свойства действительно  существуют,  а
не являются, как я сам же признаю,  лишь  синтетическими  состояниями  моего
сознания. Это замечание, если я только его верно понимаю, означает, что  для
целей объективной психологии я открыто признаю, что знаю материю и  движение
- обычными реалистическими способами; тогда как, на основании  субъективного
анализа, я прихожу к заключению, что такое знание объективного бытия,  какое
в  нас  предполагает  реализм,  -  вообще   невозможно.   Несомненно   может
показаться, что здесь есть "фундаментальная  непоследовательность",  как  он
выражается. Но  по  моему  мнению,  оно  существует  не  между  двумя  моими
положениями, а между сознаниями, с одной стороны, субъективного, с другой  -
объективного бытия,  и  этой  непоследовательности  нельзя  уничтожить,  как
нельзя  придать  ей  и  более  определенную  форму.  Я   считаю   означенную
непоследовательность лишь другим названием непознаваемости  отношения  между
субъективным чувствованием и его объективным  коррелятом,  который  не  есть
чувствование непознаваемости, а