деты цепи, но, по просьбе
его к начальнику тюрьмы, они снимаются с него, если  преступник  ведет  себя
хорошо".
     "В тюрьме содержится до тысячи заключенных, но я в целом  заведении  не
видел больше трех или четырех сторожей, надзиравших за  ними.  Говорят,  что
при заведении состоит всего дюжина старых  солдат  и  вовсе  нет  каких-либо
запоров или замков, которые трудно бы  было  сломать;  по-видимому,  никаких
предосторожностей, кроме тех, какие принимаются в частных домах, нет".

     "Когда осужденный поступает в тюрьму, его  спрашивают,  каким  ремеслом
или работой он желает заниматься или чему он хочет учиться, и представляется
на выбор более сорока различных занятий...  там  есть  ткачи  и  прядильщики
всякого рода... кузнецы, башмачники, корзинщики, канатчики, столяры, токари,
делающие очень хорошенькие вещи из  красного  дерева;  есть  также  печатная
машина, весьма усердно работающая".
     "Всякого рода работы  внутри  заведения,  как-то:  починка,  переделка,
очистка - исполняются заключенными. Все они очень почтительны в обращении, и
я никогда не  видел  заключенных,  отличающихся  таким  хорошим  видом;  нет
сомнений, что  полезные  занятия  (так  же  как  и  внимательное  обращение)
изменили к лучшему их наружность...  кроме  сада  для  прогулок,  усаженного
померанцевыми деревьями, есть также для развлечения птичий двор с фазанами и
другими разнообразными породами птиц, прачечные, где заключенные  моют  свое
платье, и лавка, где они могут, если хотят, покупать табак и  разные  другие
мелочи на четвертую часть заработанных ими денег,  которая  выдается  им  на
руки. Другая четверть денег сберегается ко  времени  их  выхода  из  тюрьмы;
остальная же половина идет на заведение, и суммы, собираемой таким  образом,
часто достаточно на все издержки, без всякого пособия от правительства".

     Таким  образом,  успех,  который  Госкинс  считает  "истинным   чудом",
достигается  посредством  системы,  всего  ближе  подходящей  к  требованиям
абстрактной нравственности, на которые мы указывали. Заключенные живут почти
исключительно, если не совершенно, на свои средства.  Их  не  подвергают  ни
беспричинным наказаниям,  ни  излишним  ограничениям.  Им  приходится  самим
зарабатывать себе все необходимое  для  жизни,  но  зато  им  разрешают  все
удовольствия, совместимые с их положением как арестантов: так  как  основным
принципом, говоря словами полковника Монтезиноса, признается "предоставление
такого простора свободной деятельности заключенных,  какой  только  допустим
при тюремном режиме". Им позволяют поэтому (мы нашли, что  и  справедливость
требует  того  же)  жить  сносно,  как  только  они  могут,  с   теми   лишь
ограничениями, какие необходимы для безопасности их сограждан.
     Нам представляется весьма многозначительным такое  тесное  соответствие
между априорными заключениями и результатами опытов, сделанных  помимо  этих
соображений. С одной стороны, ни в указанных нами учениях чистой морали,  ни
в  сделанных  из  них  дальнейших  заключениях  не  говорится  чего-либо  об
исправлении  преступников:  мы  касались  исключительно   прав   граждан   и
осужденных в их взаимных отношениях. С  другой  стороны,  авторы  улучшенных
тюремных систем, описанных выше, задавались  одною  лишь  целью  исправления
преступников, оставляя в стороне вопрос о справедливых притязаниях  общества
и тех,  кто  перед  ним  провинился.  И  однако  пути,  приведшие  к  такому
поразительному уменьшению преступности,  оказываются  теми  путями,  которые
особенно отвечают требованиям и отвлеченной справедливости.
     Действительно, можно путем  дедукции  показать,  что  система  наиболее
справедливая  есть  одновременно  наилучшая  для  исправления   преступника.
Внутренний  опыт  каждого  из  нас  подтвердит,  что  чрезмерное   наказание
порождает не раскаяние, а ненависть и негодование. Покуда преступник  терпит
лишь то, что естественно вытекает из его дурного поведения: покуда ему ясно,
что его ближние сделали только то, что было необходимо для их самообороны, у
него нет основания к гневу; он привыкает смотреть на свое преступление и  на
наказание как на причину  и  действие.  Но  раз  ему  приходится  испытывать
беспричинные страдания, сознание  несправедливости  зарождается  в  нем.  Он
видит в себе обиженного. Он затаивает в душе злобу  против  всех  виновников
этого сурового обращения. Охотно забывая при всяком  удобном  поводе  ущерб,
который другие  понесли  от  него,  он  вместо  того  привыкает  к  сознанию
несправедливости, какую ему приходится терпеть от  других.  Питая  при  этих
условиях чувство мести скорее, чем чувство  примирения,  он  возвращается  в
общество не лучшим, а худшим, чем он был;  и  если  он  не  совершает  новых
преступлений (что далеко не всегда бывает  так),  то  его  удерживает  мотив
самого  низкого  свойства  -  страх.  Далее,   дисциплина   труда,   которой
подчиняются осужденные при господстве  истинно  справедливой  системы,  есть
именно то, что и требуется. Говоря вообще,  необходимые  потребности  нашего
существования в обществе побуждают нас всех трудиться.  Большинству  из  нас
достаточно этих импульсов; но у некоторых отвращение к труду не  может  быть
побеждено так просто. Не работая, но  нуждаясь  в  средствах  к  жизни,  они
склонны искать их на незаконных путях и  этим  навлекают  на  себя  законные
кары. Класс преступников вербуется по большей части из  праздных  элементов;
праздность - источник преступности; отсюда вытекает, что успешным будет лишь
тот  тюремный  режим,  который  искореняет  праздность.   Раз   нет   налицо
естественных  побуждений  к  труду,  необходимо  поставить   преступника   в
положение, при котором этот стимул является  неизбежно.  Это  и  достигается
именно при защищаемой нами систем. Действие состоит  в  том,  что  люди,  по
природе  своей  плохо  приноровленные   к   условиям   общественной   жизни,
подчиняются принуждению в новой обстановке и должны бывают приспособиться  к
требованиям общежития, имея, в противном случае,  перед  собой  альтернативу
голода. Наконец, не забудем и того, что режим этот, предписанный  абсолютной
моралью, спасителен не потому только, что основан на труде, но и потому, что
труд этот добровольный.  Как  мы  показали,  справедливость  требует,  чтобы
заключенному предоставлено было самому содержать себя;  то  есть  он  должен
иметь  возможность  работать  -  больше  или  меньше  и,  сообразно   этому,
испытывать довольство или голод. Поэтому, когда под воздействием этой хотя и
суровой, но натуральной шпоры преступник начинает проявлять себя, он  делает
это, как он желает. Процесс развития в нем трудовых привычек есть  в  то  же
время процесс усиления контроля его над самим собой: а это именно  и  нужно,
чтобы ему сделаться  хорошим  гражданином.  Заставлять  его  работать  путем
внешнего принуждения не привело бы ни к чему: потому что, когда  ему  вернут
свободу и когда принуждение не будет тяготеть над ним, он окажется  тем  же,
чем был раньше.
     Стимул должен быть внутренним, чтобы можно было его унести с  собой  из
тюрьмы. Не важно, что вы заставляете  заключенного  работать;  он  сам  себя
должен принуждать к этому. А это  он  сделает  только  в  том  случае,  если
поставить его в условия, предписываемые справедливостью.
     Мы  находим,  таким  образом,  третью  категорию  доводов.   Психология
подтверждает наше заключение. Выше мы изложили данные разнообразных  опытов,
сделанных  людьми,  не  думавшими  проводить  какую-либо  политическую   или
этическую теорию; мы нашли, что установленные  опытным  путем  факты  вполне
совпадают не только с выводами абсолютной морали, но и с указаниями науки  о
духе. Мы думаем,  что  подобное  сочетание  разных  способов  доказательства
неотразимо.
     Теперь, пользуясь тем же методом,  какому  следовали  до  сих  пор,  мы
попытаемся рассмотреть  путь,  способствующий  развитию  улучшенных  систем,
входящих постепенно в употребление.
     Справедливость требует, чтобы преступник ограничивался, лишь  насколько
это  необходимо  для  безопасности  общества,  но  не  больше.  Смысл  этого
требования  не  представляет  затруднений  в  том,  что  касается   качества
стеснений; зато  значительными  трудностями  обставлено  решение  вопроса  о
длительности заключения. Невозможно  усмотреть  непосредственно,  как  долго
следует держать преступника в несвободном  состоянии,  чтобы  общество  было
застраховано от дальнейших на него посягательств. Срок длинней  необходимого
причиняет действительный ущерб преступнику, срок меньше против  необходимого
создает ущерб  для  общества  -  потенциальный.  Однако  если  нет  твердого
руководства, то мы впадем всякий раз в ту или другую крайность.
     В настоящее время продолжительность  уголовных  наказаний  определяется
способом  совершенно   эмпирическим.   За   преступление   с   определенными
техническими признаками  парламентские  акты  назначают  ссылку  и  тюремное
заключение с обозначением наибольшего и наименьшего сроков: эта относительно
определенная    длительность    наказания    произвольно     устанавливается
законодателями под наитием их  морального  настроения.  В  пределах  границ,
означенных в законе, судьи осуществляют свою дискреционную власть; и, решая,
как долго  лишение  свободы  должно  длиться,  они  руководствуются  отчасти
специальной физиономией преступления или обстоятельствами, при  которых  оно
совершено, отчасти внешностью  и  поведением  обвиняемого  или  аттестацией,
какую ему дают. Заключение, к которому  приходит  судья  на  основании  этих
данных, зависит в значительной степени от его  личности,  от  его  моральных
склонностей и взглядов на поведение людей. Таким образом, способ определения
срока уголовных ограничений от начала до конца не более как ряд  догадок.  А
как  дурно  влияет  подобная  система   догадок,   тому   мы   имеем   массу
доказательств. Проще всего иллюстрируется это  "судейской  справедливостью",
вошедшей в поговорку; а решения  высшего  уголовного  суда  часто  грешат  в
двояком направлении - или несправедливой строгостью, или излишней мягкостью.
Ежедневно   случается,   что   совершенно   пустячные   проступки   караются
продолжительным  тюремным  заключением,  а   очень   часто   наказания   так
несоответственно малы, что стоит лишь освободить преступника из-под  стражи,
как он уже совершает новые преступления.
     Спрашивается теперь, можем ли мы из принципов справедливости почерпнуть
на место этого чисто  эмпирического  и  столь  неудовлетворительного  метода
другой, который давал бы возможность в большей  степени  согласовывать  меру
наказания с надобностью. Нам кажется,  что  да.  Мы  убеждены,  что,  следуя
заветам справедливости, мы придем к методу, в высокой степени  объективному,
благодаря чему  уменьшится  возможность  ошибок,  проистекающих  из  личного
суждения и чувств.
     Мы видели, что если выполнять требования абсолютной морали, то  каждого
преступника следует принуждать к возвращению либо возмещению отнятого им.  В
огромном количестве случаев это влечет за собой лишения свободы на известный
срок  пропорционально  размерам   нарушения.   Конечно,   для   преступника,
обладающего большими  средствами,  принуждение  к  возврату  или  возмещению
составило бы лишь слабое наказание. Хотя в этом сравнительно  редком  случае
цель  не  достигается,  поскольку  дело  касается  воздействия   на   самого
преступника, по отношению к  подавляющему  большинству  преступников,  людей
бедных, указанная мера оказывается действенной.
     Сроки  лишения  свободы  назначаются  большие  или  меньшие,  сообразно
размерам причиненного ущерба и тому, был ли  преступник  человеком  праздным
или рабочим. Хотя между злом, какое виновный совершил,  и  его  нравственной
низостью нет постоянной и точной пропорции, тем не менее размеры ущерба,  по
общему правилу, могут определять  потребную  меру  наказания  лучше,  нежели
парламентское большинство и гадания судей.
     Но руководящая нить на этом не прерывается. Попытка идти еще дальше  по
пути строгой справедливости показывает нам возможность  еще  более  близкого
соответствия кары преступлению. Когда, принудив преступника к возмещению, мы
требуем еще достаточной гарантии того, что не будет дальнейших посягательств
на общество, и когда мы принимаем определенную гарантию как достаточную,  мы
открываем дорогу объективному определению срока  ограничения  свободы.  Наши
законы в некоторых случаях уже  довольствуются  поручительством  за  будущее
хорошее поведение. Тут уже ясно стремятся различать более порочных  и  менее
порочных, так как, по  общему  правилу,  трудность  найти  поручителя  прямо
пропорциональна недостаткам характера. Наша мысль состоит в том, что систему
эту,  ныне  ограниченную  специальными  видами  преступлений,  надо  сделать
общеобязательной. Но изложим это подробнее.
     Во время судебного разбирательства обвиняемый приглашает свидетелей для
дачи показаний относительно его предыдущего поведения и о том, обладал ли он
сносным характером. Данное таким образом свидетельство  говорит  больше  или
меньше в его пользу, сообразно почтенности свидетелей, их числу  и  свойству
показаний.  На  основании  всех  этих  данных  судья  делает  заключение   о
наклонностях  преступника  и  сообразует  с  этим  длительность   наказания.
Спрашивается, не можем ли мы утверждать, что если бы господствующее мнение о
характере виновного определяло приговор непосредственно, а не посредственно,
как теперь, то это было бы большим улучшением? Ясно, что  оценка,  сделанная
судьей  на  основании  свидетельств,  должна  уступать  в  точности  оценке,
сделанной соседями и хозяевами преступника.  Ясно  опять-таки,  что  мнение,
выраженное этими соседями и хозяевами со свидетельской  скамьи,  заслуживает
меньше веры, чем их же мнение, когда оно влечет за собой для  них  серьезную
ответственность.
     Желательно, чтобы содержание приговора определялось теми, чье  суждение
о  преступнике  основано  на  продолжительном  опыте;  и  чтобы  искренность
суждения подкреплялась готовностью действовать согласно такому суждению.
     Но как сделать это? Был предложен путь весьма простой  {Идеей  этой  мы
обязаны покойному Mr. Octavius H. Smith.}. Когда заключенный  выполнил  свою
обязанность репутации или компенсации,  одному  из  знавших  его  надо  дать
возможность освободить его из тюрьмы, представив достаточное обеспечение как
ручательство за его хорошее поведение. Эта комбинация допустима  всякий  раз
не иначе как с  официального  разрешения;  в  таком  разрешении  может  быть
отказано  в  случае  неудовлетворительного  поведения   преступника;   лицо,
представляющее залог, должно  быть  надежным  и  состоятельным,  -  все  это
предполагается само собой; затем следует удовлетвориться  поручительством  в
определенной сумме со стороны  лица,  освобождающего  заключенного,  или  же
обязательством  на  известный  срок  возмещать  всякий  ущерб,  какой  могут
потерпеть от выпущенного на волю арестанта его сограждане.
     Несомненно, этот  план  покажется  рискованным.  Мы  приведем,  однако,
доводы  в  пользу  безопасности  его  применения,  более  того,  мы   найдем
фактические подтверждения успешности плана, очевидно, более опасного.
     При указанной комбинации освободитель и виновный становятся обыкновенно
друг к другу в отношения хозяина и наемника. Лицо,  условно  выпускаемое  из
тюрьмы, охотно согласится получать вознаграждение меньшее,  чем  обыкновенно
полагается в данном занятии; поручитель же поощряется той  экономией,  какую
он нагоняет; сверх того, он находит таким путем гарантию против  взятого  им
на себя риска. Работа за меньшую плату и нахождение под надзором хозяина все
еще составляют для преступника источник известных умеренных  ограничений.  И
если, с одной стороны, его  поощряет  к  хорошему  поведению  сознание,  что
хозяин во всякое время может разорвать условие и вернуть его властям, то,  с
другой стороны, от слишком строгого хозяина  он  может  избавиться  решением
возвратиться в тюрьму и быть там до истечения срока.
     Заметим далее, что добиться  этого  условного  освобождения  будет  тем
труднее, чем  значительнее  совершенное  преступление.  Виновные  в  гнусных
злодеяниях всегда останутся в тюрьме; никто не решится ответствовать  за  их
поведение. Тем, кто вторично попадает в тюрьму,  придется  ждать  поручителя
гораздо дольше, чем в первый раз;  причинив  однажды  убыток  лицу,  за  них
обязавшемуся, они не  должны  иметь  возможности  повторить  это  вскорости:
второй раз  им  поверят  лишь  после  долгого  периода  хорошего  поведения,
засвидетельствованного   тюремными   властями.   Наоборот,   легко    найдут
заступников совершившие  маловажные  проступки  и  отличавшиеся  обыкновенно
хорошим поведением; а лица, совершившие деяния, сами по себе  простительные,
освобождались бы сейчас же после возмещения убытков. Сверх  того,  описанная
нами система всегда уместна в случае осуждения невинных, а  также  в  случае
исключительных преступлений, совершаемых  людьми  безусловно  нравственными.
Таким образом, был бы создан корректив для неправильных судебных вердиктов и
для ошибок в оценке преступности; а неоспоримые достоинства нашли бы награду
в ослаблении несправедливых тягот.
     Еще очевидное преимущество - продолжительная  трудовая  дисциплина  для
тех, кто в ней особенно  нуждается.  Вообще  говоря,  прилежные  и  искусные
работники, которые всегда были бы полезными членами общества, если проступки
их незначительны, скоро найдут предпринимателей, готовых за них  поручиться.
Лица же, принадлежащие к  преступному  классу,  отличающиеся  праздностью  и
распущенностью, оставались бы долгое время в заключении,  так  как  ни  один
хозяин не рискнул бы ответствовать  за  них,  пока  у  них  не  выработается
известное трудолюбие под влиянием постоянной необходимости содержать  самому
себя в тюрьме.
     Таким  образом,  мы  имели  бы  объективное  мерило  не  только   срока
заключения, необходимого для общественной безопасности, но  также  и  срока,
нужного иным арестантам для того, чтобы приучиться к труду; в  то  же  время
нам  даются  средства  к  исправлению  разных  недостатков  и  преувеличений
настоящего порядка  вещей.  Для  практического  осуществления  нашего  плана
требуется расширить степень участия жюри в  судебном  разборе.  В  настоящее
время известное число сограждан обвиняемого  призываются  государством  дать
ответ: виновен он или  невиновен?  Судье  же  предоставляется  на  основании
уголовных законов определить, какое наказание он заслуживает, если  виновен.
При комбинации, нами описанной, решение  судьи  может  быть  изменено  жюри,
составленным из  соседей  виновного.  И  это  естественное  жюри,  которому,
благодаря знакомству с обвиняемым, легче  составить  мнение  о  его  деянии,
будет действовать осторожно, сознавая тяжесть  ответственности;  потому  что
тот из их числа, который возьмет на себя условное освобождение,  делает  это
на свой страх.
     Заметим, что все доводы,  подтверждающие  безопасность  и  преимущества
"посредствующей системы", говорят с  еще  большей  силой  о  безопасности  и
преимуществах системы, какую мы предлагаем  взамен  названной.  То,  что  мы
описали, есть не что  иное,  как  "посредствующая  система",  с  заменой  ее
искусственной формы естественной и  искусственных  испытаний  естественными.
Если, как это показал на деле капитан  Крофтон,  безопасно  давать  условную
свободу арестанту за его хорошее поведение в  тюрьме  в  течение  известного
срока, то, очевидно, условное осуждение еще безопаснее, если оно зависит  не
от одного только  хорошего  поведения  на  глазах  у  тюремщиков,  но  и  от
репутации,  какую  осужденный  снискал  всей  своей  прежней  жизнью.   Если
безопасно  основываться  на  суждениях