вторения  того  же
ощущения  (в  данном  случае  такое  повторение  называется  "монотонность")
зависит от истощения, которому подвергается  нервная  ткань  при  постоянном
возбуждении; контрасты же  доставляют  удовольствие  потому,  что  при  этом
приводятся в движение находившиеся в бездействии  волокна.  Отсюда  следует,
что достижение возможно большего  удовольствия  от  музыки  зависит  как  от
известного подбора звуков,  так  и  от  приведения  в  действие  большинства
нервных волокон, от упражнения всех волокон, не  утомляя  ни  одного.  Кроме
простого определенного удовольствия, доставляемого  простым  звуком,  бывает
также смутное и неопределенное удовольствие. Как было указано  в  Основаниях
психологии (п. 537), каждое нервное  возбуждение  производит  разряжение  во
всей нервной системе вообще; по всем вероятиям вышеуказанное  неопределенное
эмоциональное удовольствие есть  следствие  разряжения.  Без  сомнения,  при
помощи ассоциации, с  этим  ощущением  связываются  какие-либо  образы.  Но,
обратив внимание на то,  как  много  общего  между  тем  смутным  ощущением,
которое возбуждается нежно пахучим цветком, и чувством, возбуждаемым простым
музыкальным тоном, легко усмотреть, что главные причины  в  одном  и  другом
случае одинаковы.
     Граница между эффектами ощущения и перцепции, без сомнения,  совершенно
ннеуловима. Как было выше  указано,  одна  часть  удовольствия  от  ощущения
находится в зависимости от  соотношения  между  следующими  друг  за  другом
музыкальными тонами; это же удовольствие возникает мало-помалу при  ощущении
структурной  связи  музыкальной   фразы   с   несколько   большим   отрывком
музыкального произведения. Наслаждение, доставляемое нам мелодией, состоит в
сознавании связи каждой слышимой нами  группой  музыкальных  звуков  как  со
звуками, уже прослушанными и удержанными нами в памяти, так и  последующими,
ожидаемыми нами в нашем представлении. Во многих  случаях  мы  не  сочли  бы
прослушанный нами музыкальный отрывок за красивый, если бы мы  не  вспомнили
связь его с только что воспроизведенным отрывком и отрывком, который за  ним
последует. Так, например, взятые отдельно первые пять  нот  в  первом  такте
Marche funebre Бетховена показались  бы  нам  бессмысленными;  если  же  нам
известен весь такт, эти ноты будут связаны с ожидаемой фразой  и  тотчас  же
получат смысл и красоту. Как бы ни  были  неопределенны  во  многих  случаях
причины такого наслаждения от перцепции, некоторые причины все-таки уловимы:
такова,  например,  симметрия.  Главная  составная  часть  эффекта   мелодии
заключается  в  повторении  музыкальной  фразы  так,  чтобы   в   чем-нибудь
сохранилось сходство, и отличие заключалось бы только в диапазоне или только
в меньших вариациях; в первом случае наслаждение будет зависеть от перцепции
полного сходства в другом же  случае  еще  большее  наслаждение  зависит  от
перцепции  сходства  с  вариациями,  -  перцепции  более  сложной  и  потому
возбуждающей  большее  количество   нервных   агентов.   Далее,   источником
наслаждения является сознание исполненного несходства или контраста, так как
это имеет место в пассажах вверх и вниз от средних нот, или при повышающихся
и понижающихся музыкальных фразах. Кроме того,  мы  достигаем  еще  большего
контраста, когда первая тема мелодии выработана и  в  нее  вводится  другая,
несколько сродная первой, но вместе с тем во многих отношениях  отличная  от
нее, и после вводной темы снова возвращаются к первой теме; такая  структура
доставляет наиболее сильные и сложные перцепции контрастов и  сходства.  Но,
заключая в себе весьма много возвышенного, перцепции заключают в себе  также
много низменного.  Музыкальные  фразы,  несомненно  бессмысленные  или  даже
безобразные, доставляют иногда  некоторого  рода  занимательность,  если  не
удовольствие. Домашний  опыт  доставляет  нам  примеры.  Если  сложить  лист
бумаги, на одной из складок листа провести чернилами  неправильную  черту  и
приложить к чернильному пятну другую  складку  листа,  то  полученное  таким
путем  изображение  обладает,  благодаря  симметрии,   известной   красотой,
совершенно независимо от того, насколько обладали красотой обе линии сами по
себе. Так же точно от параллелизма музыкальных фраз зависит известного  рода
занимательность, несмотря на абсолютный недостаток занимательности  в  самих
фразах.  Занимательность,  проистекающая  от  подобного  параллелизма  и  от
разного рода контрастов, несмотря на достоинство их составных частей, именно
и составляет то, что ценится музыкально необразованными  людьми,  доставляет
популярность  несчастным   салонным   романсам   и   вульгарным   песням   в
увеселительных заведениях.
     Последний элемент музыкального эффекта состоит в  обдуманном  выражении
чувства. Это есть, как  я  старался  показать,  коренной  элемент  и  всегда
останется его жизненным элементом; так, если "мелодия есть душа музыки",  то
экспрессия  есть  душа  мелодии,  -  душа,  без  которой  мелодия  останется
механической и бессмысленной, хотя бы и имела в своей форме достоинства. Это
есть коренной элемент с достаточной ясностью может быть  отличен  от  других
элементов; он может также сосуществовать с  другими  в  различных  степенях,
имея в некоторых случаях преобладающее значение. Если бы кто-нибудь,  слушая
в аналитическом настроении духа песню, подобную "Robert, toi que j'aime", то
он не мог бы не усмотреть, что успех этой песни зависит от способа,  которым
она возвышает и  усиливает  характер  выражения  страсти.  Без  сомнения,  с
развитием музыки эмоциональный элемент (который выражается преимущественно в
форме музыкальной фразы) значительно усложнился и затемнился перцепцией; оба
вышеуказанных элемента изменяют эти фразы и соединяют их в симметрические  и
контрастные комбинации. Но  вдохновленные  эмоцией  группы  тонов  позволяют
выработаться таким формам, которые имеют еще добавочную  красоту,  благодаря
искусно расположенным контрастам и  повторениям;  в  этом  случае  важнейший
элемент совершенно затемняется несущественным.  Только  в  мелодиях  высшего
типа, как, например, Addio Моцарта и  Adelaide  Бетховена,  мы  находим  оба
требования одновременно удовлетворенными. Музыкальный  гений  проявляется  в
выполнении красоты отделки, не нарушая  в  то  же  время  красоты  выражения
эмоционального чувства.
     С другой стороны, необходимо указать на введенный в музыкальной  эффект
в сравнительно недавнее время  элемент,  который  в  настоящее  время  почти
перерос остальные элементы по своему значению, - я  имею  в  виду  гармонию.
Гармонию нельзя признавать за естественное выражение эмоции,  потому  что  в
таком языке, ограниченном только последующими нотами,  не  могут  возникнуть
эффекты, управляемые одновременно нотами. Гармония находится  в  зависимости
от отношений воздушных волн, так что основание гармонии чисто  механическое;
кроме того, как второстепенную причину гармонии можно рассматривать  сложные
колебательные движения,  вызванные  в  нашем  слуховом  аппарате  известными
комбинациями механических звуковых колебательных движений. Возникающее таким
образом  удовольствие  вызывает  такое  нервное  возбуждение,  которое,  при
известных соотношениях,  усиливается,  таким  образом  возникает  еще  более
сильное наслаждение. Далее удовольствие,  доставляемое  гармонией,  стоит  в
связи  с  эффектами  контрапункта.  Характерная  черта   искусного   знатока
контрапункта заключается в  том,  что  он  не  повторит  в  непосредственной
последовательности сходные комбинации тонов и одинаковые вариации и, избегая
таким образом временного переутомления  нервной  системы,  предоставляет  ей
лучшие условия для последующей работы.
     Отсутствие внимания к этим требованиям характеризует  музыку  Глюка,  о
котором Гендель сказал однажды, что "в контрапункте он смыслит  столько  же,
сколько мой повар"; подобное невнимание к  контрапункту  делает  его  музыку
приторной. Что же касается влияния гармонии, то мне хотелось  бы  прибавить,
что смутное эмоциональное чувство сопровождает ощущение,  вызванное  простым
мелодичным  звуком;  подобно  этому,  более  сильное  эмоциональное  чувство
сопровождает более сильные и сложные ощущения, вызванные красивым  аккордом.
Ясно,  что  эта  смутная  форма  эмоции  является  важной  составной  частью
наслаждения, вызываемого гармонией.
     Допустив все это на минуту и особенно обратив внимание на тот факт, что
касательно многих особенностей развитой музыки моя гипотеза о  происхождении
музыки не дает объяснений, позвольте мне указать на  то,  что  моя  гипотеза
имеет еще одно общее подтверждение, - именно в том, как музыка  относится  к
закону  развития.  Прогрессивная  интеграция  может  быть  отмечена  в   том
значительном различии,  которое  существует  между  маленькими  комбинациями
тонов, составляющих фразу, выражающую горе, гнев  или  триумф,  и  обширными
комбинациями  тонов,  последовательными  и   одновременными,   составляющими
ораторию. Мы можем отметить громадный шаг вперед в последовательности,  если
мы перейдем от слабой связи между звуками, которыми непроизвольно выражается
какое-либо чувство, или даже от  тех  небольших  музыкальных  фраз,  которые
входят в состав простого мотива, к тем разработанным музыкальным сочинениям,
в которых соединены в одно обширное органическое целое неравные и большие, и
малые части. Если сравнить непредумышленные изменения голоса в  возбужденной
речи, неопределенные относительно тона и такта, с  теми  предусмотрительными
звуками, которые музыкант подбирает для  сцены  или  концертного  зала,  где
такты размеренны в  совершенстве,  последовательные  интервалы  отчетливы  и
гармония изящно согласована, то мы увидим в  последнем  несравненно  большую
определенность. А громадный прогресс в разнородности  легко  заметить,  если
сравнить  монотонную  песнь   дикаря   с   обычными   у   нас   музыкальными
произведениями, из которых каждое само по себе  сравнительно  разнородно,  а
собрание этих произведений дает неизмеримо разнородный агрегат.
     Весьма  важное  доказательство  теории,  изложенной  в  этом  опыте   и
защищенной в предыдущих параграфах,  представляется  в  свидетельствах  двух
путешественников по Венгрии в опубликованных ими трудах, относящихся к  1878
и  1888  г.  Ниже  следует   выдержка   из   сочинений   первого   из   этих
путешественников:

     "У венгерских цыган врожденное влечение к музыке. Они поют  на  слух  с
такой  удивительной  точностью,  что  их  не  превосходят  музыканты   после
тщательных упражнений. Мотивы, которые они поют, чаще всего сложены  ими  же
самими и по характеру своему довольно своеобразны. Я слушал однажды одну  из
таких цыганских песен, и песня эта оставила в моей душе  неизгладимый  след,
мне казалось, что в трелях этой песни выражается  история  народа.  В  песне
этой выражалась тихая грусть и задумчивая, затаенная  печаль,  приводящие  к
отчаянию, и чувство беспокойства и поражения, но вдруг совершенно неожиданно
грустное  настроение  сменяется  диким   порывом   радости   и   упоительной
веселостью.  Последняя  триумфальная  часть  привлекла  нашу   непреодолимую
симпатию. Легко возбуждаемые венгерцы буквально до упоения  увлекаются  этой
музыкой, и этому нечего удивляться. Я не  знаю  тому  причины  или  не  могу
объяснить, но мелодии этой песни вызывали в нас то отчаяние или радость,  то
веселость или беспокойство, как будто под влиянием каких-то всемогущих  чар"
(Round about the Carpathians, by Andrew F. Crosse, p. 11,12).

     Еще более картинно и поразительно  описание,  сделанное  более  поздним
путешественником, Е. Джерардом:

     "При неимении писаных нот цыгану нет необходимости  раздваивать  своего
внимания между листом бумаги и  инструментом,  ничто  не  отвлекает  его  от
полного одиночества, когда он поглощен в свою игру. Он как будто  погрузился
в свой собственный внутренний мир. Инструмент рыдает и стонет в  его  руках;
он так крепко прижат к груди, что кажется, будто вырос из  груди  музыканта.
Это истинный  момент  вдохновения,  который  случается  сравнительно  редко,
только в тесном, задушевном кружке и никогда в присутствии многочисленной  и
несимпатичной аудитории. Очарованный силой извлекаемых звуков,  он  склоняет
свою голову все ниже и ниже к инструменту.  Его  тело  склоняется  вперед  и
выражает восторженное внимание, - он как будто слушает  божественные  звуки,
ему  одному  понятные,  цыган-самоучка   исполняет   пьесу   с   выражением,
недоступным при профессиональной технике.
     Эта сила есть секрет того впечатления, которое производит  цыган  своей
музыкой на  слушателей.  Воодушевляясь  и  увлекаясь  своими  мелодиями,  он
насильно увлекает также своих слушателей. Венгерский слушатель отдается всей
душой музыкальному увлечению, составляющему  величайшее  его  наслаждение  в
мире. По их поговорке, чтобы быть пьяным, венгерцу не  нужно  ничего,  кроме
цыганского скрипача и стакана воды, и слово "наслаждение" есть  единственное
слово, пригодное для изображения того увлечения, в  состоянии  которого  мне
случилось видеть венгерцев, слушающих цыганский хор музыкантов.
     Иногда, под влиянием музыки и вина, цыгане становятся точно  одержимыми
бесом; дикие крики и топанье ногами возбужденных  слушателей  возбуждают  их
еще к большим проявлениям. Кажется, что вся атмосфера  сотрясается  от  волн
возбужденной гармонии. Нам кажется, что можно уловить  глазом  электрическую
искру вдохновения, несущуюся  по  воздуху.  Цыган  передает  слушателям  все
скрытые в нем страсти - и бешеный гнев, и детский плач, и надменный восторг,
и скрытую меланхолию, и сильное отчаяние; в такой момент, как  говорит  один
венгерский писатель, можно уверовать в его силу сбрасывать ангелов с неба  в
ад.
     Послушаем, как другой венгерец описал эффекты их музыки: "Она стремится
по венам, как электрическая искра! Как она проникает прямо в душу! В нежных,
жалобных минорных тонах adagio начинается медленными  ритмическими  тактами:
это вздохи  и  тоска  по  неудовлетворенным  желаниям,  жажда  неизведанного
счастья, страстный порыв любовника к предмету обожания. Рыдание о потерянных
радостях,  о  прошедших  навсегда  счастливых  днях;  затем  вдруг   мелодия
переходит в мажорный тон, звуки  становятся  сильнее  и  более  оживленными,
мелодия постепенно отделяется от водоворота гармонии, попеременно  утопая  в
пене налетающих волн, снова, колеблясь, появляется на поверхности -  как  бы
собираясь с новыми силами для нового взрыва неистовства. Но буря  как  скоро
началась,  так  же  скоро  и  проходит,  и  музыка  опять   возвращается   к
меланхолическим жалобам"".
     После таких доказательств дальнейшие аргументы  излишни.  Происхождение
музыки из развития эмоциональной речи есть уже не вывод, а  просто  описание
факта.


XIV
                              ФИЗИОЛОГИЯ СМЕХА


     Почему мы улыбаемся, когда ребенок надевает шляпу  взрослого  человека?
Что заставляет нас смеяться, когда мы читаем, как  дородный  Гиббон,  сделав
нежное объяснение в любви, не мог подняться с колен? Обыкновенный  ответ  на
эти  вопросы  состоит  в  том,  что  смех  происходит  вследствие   сознания
несообразности. Но  если  б  на  это  объяснение  не  было  того  очевидного
возражения, что смех часто происходит от сильного удовольствия или просто от
живости  характера,  то  все-таки  оставался  бы  вопрос:  почему   сознание
какой-нибудь несообразности сопровождается именно этими особенными телесными
движениями? Некоторые  утверждали,  что  смех  происходит  от  удовольствия,
доставляемого относительным самовозвышением, которое мы чувствуем  при  виде
унижения других. Но эта теория, какая бы доля правды ни заключалась  в  ней,
подвергается, во-первых, тому роковому возражению, что есть много  унижений,
которые меньше  всего  способны  возбуждать  смех,  и,  во-вторых,  что  она
неприменима ко множеству случаев, когда не затрагивается ничье  достоинство,
как, например, при смехе над хорошим каламбуром. Сверх  того,  она,  подобно
другим теориям, есть только обобщение  известных  условий,  располагающих  к
смеху, а не объяснение странных  движений,  являющихся  при  этих  условиях.
Почему при сильной радости или  под  впечатлением  каких-нибудь  неожиданных
контрастов идей должно происходить сокращение известных мускулов лица, груди
и живота? Единственный ответ, какой возможен  на  этот  вопрос,  может  дать
только физиология.
     Каждый ребенок пробовал удержать ногу  в  одном  положении,  когда  она
онемела, и не успевал в  этом;  и  едва  ли  кто-нибудь  мог  удержаться  от
мигания, когда  перед  его  глазами  нечаянно  махнуть  рукой.  Эти  примеры
мышечных движений, которые совершаются независимо  от  воли  и  вопреки  ей,
представляют, вместе  с  кашлем  и  чиханьем,  пример  того,  что  физиологи
называют рефлективным  действием.  К  разряду  случаев,  где  непроизвольные
движения сопровождаются  ощущениями,  следует  прибавить  здесь  еще  другой
разряд случаев, где непроизвольные движения  не  сопровождаются  ощущениями,
например биение сердца, сокращение  желудка  по  время  пищеварения.  Далее,
значительное  количество  произвольных,  по-видимому,   действий   у   таких
животных, как насекомые, черви, моллюски, считаются физиологами за столь  же
автоматические, как расширения и сокращения радужной оболочки при изменениях
количества падающего света, и таким образом представляют пример того закона,
что  впечатление,  полученное  на  конце  приносящего  нерва,  передается  к
какому-нибудь узловому центру и потом обыкновенно отражается  по  относящему
нерву на один или несколько мускулов, в которых и вызывает сокращения.
     В видоизмененной  форме  этот  принцип  прилагается  и  к  произвольным
действиям. Нервное возбуждение всегда стремится произвести мышечное движение
и, достигая известной силы напряжения, всегда производит его.  Не  только  в
рефлективных  движениях,  с  ощущением  или  без  ощущения,  видим  мы,  что
специальные нервы, доведенные до состояния напряжения, разрешаются действием
на специальные мускулы, с которыми они косвенно связаны;  внешние  действия,
посредством которых мы читаем чувства других, доказывают нам, что при всяком
значительном напряжении нервная  система  вообще  разрешается  действием  на
мышечную систему вообще, - все равно, под управлением ли  воли  или  без  ее
руководства.  Дрожь,  происходящая  от  холода,  предполагает   неправильные
мышечные  сокращения,  которые,  хотя  вначале  и  бывают   только   отчасти
непроизвольны, делаются почти вполне непроизвольными, когда холод доходит до
крайней степени. Когда вы  сильно  обожгли  палец,  вам  чрезвычайно  трудно
сохранить  спокойный  вид:  непременно  является  подергивание  в  лице  или
какое-нибудь движение членами. Если человек слышит  хорошие  новости  и  при
этом не изменяется в лице и не делает никаких движений, то  это  объясняется
тем, что он не слишком обрадован или что он необыкновенно владеет собой; оба
эти заключения делаются потому, что  радость  вообще  производит  сокращение
мускулов и изменяет или выражение лица, или  положение  тела,  или  и  то  и
другое вместе. А слыша о подвигах мужества, совершенных людьми,  когда  дело
шло о их жизни, или читая, что вследствие энергии отчаяния  даже  параличным
больным возвращалось на время употребление их членов, - мы еще  яснее  видим
отношение между нервными  и  мышечными  возбуждениями.  Для  нас  становится
очевидным, что ощущения и эмоции стремятся производить телесные  движения  и
что сила последних пропорциональна  силе  первых  {  Многочисленные  примеры
этого см. в статье Происхождение и деятельность музыки.}.
     Впрочем, нервное возбуждение обнаруживается  не  в  одном  только  этом
направлении.  Точно  так  же,  как  оно  передается  мускулам,   оно   может
передаваться и вну