е суда, следить  за  тем,  чтобы  мелкие  квартиры
снабжались  водой,  регулировать  бесконечную  массу  вещей,   от   банковых
квитанций и до лодочной таксы на Серпентине, - не ясно ли,  что  ее  главная
обязанность должна быть дурно исполнена  пропорционально  тому  многообразию
всякого дела, которое оно само себе навязывает?
     Разве его время и энергия не растрачиваются на проекты,  расследования,
преобразования, на прения и ссоры в ущерб его существенной задаче?  И  разве
беглый взгляд на эти прения не подтверждает  этот  факт  и  не  подтверждает
того,   что,   пока   парламент   и   общество   заняты   этими    пагубными
препирательствами,  этими  утопическими  надеждами,  единственное,  что   на
потребу, остается всегда несделанным?
     Здесь-то и заключается ближайшая причина наших судебных  безобразий.  В
нашем стремлении уловить призрак мы упускаем существо. В то время как все мы
у домашнего очага, в клубе и таверне заняты разговором о хлебных законах,  о
церковном вопросе, о воспитании детей, о  законах,  о  бедных,  которые  все
подняты не в меру усердным законодательством, вопросы  правосудия  почти  не
привлекают  внимания,  и  мы  ежечасно  подвергаем  себя  возможности   быть
притесненными, обманутыми, ограбленными. Учреждение, в  котором  попавший  в
руки воров человек должен бы найти защиту и помощь, отсылает его к адвокатам
и целому легиону юристов-чиновников и опустошает его  кошелек  на  повестки,
копии, вызов свидетелей, штрафы за неявки в  суд,  всякого  рода  пошлины  и
бесчисленные издержки, втягивает его в целую сеть общих судов,  канцелярских
судов, исков, встречных исков и апелляций и часто разоряет там,  где  должно
бы  помочь.  Между  тем  созываются  митинги,  пишутся  руководящие  статьи,
собираются голоса, составляются общества, ведется агитация не для устранения
этого огромного зла, но частью чтобы упразднить  введенные  нашими  предками
поводы гибельного вмешательства государства, частью чтобы  установить  новые
для него поводы. Не ясно ли,  что  такое  роковое  небрежение  существенными
интересами есть результат этой  дурно  понятой  услужливости  правительства?
Предположите, что охрана,  внутренняя  и  внешняя,  составляет  единственную
признанную функцию правящей власти, - возможно ли допустить, чтобы  в  таком
случае отправление правосудия у нас было  в  таком  плачевном  состоянии,  в
каком оно находится теперь? Может ли кто-нибудь себе представить, что,  если
бы  при  выборе  в  парламент  решающее  значение  принадлежало  обыкновенно
вопросам судебной реформы, наша судебная система была бы до сих пор, как  ее
называет сэр Джон Ромили, "технической системой, изобретенной  для  создания
издержек"? Можно ли сомневаться  в  том,  что,  если  бы  надлежащая  защита
личности и собственности была постоянным лозунгом избирательных собраний, мы
не были бы все еще в сетях канцелярского суда, который держит в своих когтях
более чем на 200 миллионов собственности,  с  его  тяжбами,  которые  длятся
пятьдесят лет,  пока  все  капиталы  не  уйдут  на  оплату  пошлин;  который
поглощает на свои издержки ежегодно  два  миллиона?  Посмеет  ли  кто-нибудь
утверждать, что, если бы избирательные собрания происходили всегда на  почве
принципов судебной реформы и против судебного консерватизма, церковные  суды
(Ecclesiastical Courts) продолжали бы целые  столетия  жиреть  от  достояния
вдов и сирот? Это вопросы, граничащие с нелепостью.  Ребенок  может  понять,
что при существующем всеобщем знакомстве с развращенностью судов и  всеобщим
отвращением к судебным безобразиям им давно был бы положен  конец,  если  бы
отправление правосудия стало постоянным политическим вопросом.  Если  бы  ум
народа не  был  всегда  предубежден,  невозможно  было  бы,  чтобы  человек,
упустивший представить возражение против векселя в надлежащий срок, просидел
в тюрьме пятнадцать лет за неявку в суд, как это случилось с  м-ром  Джемсом
Тейлором. Было бы невозможно, чтобы присяжным  клеркам  при  уничтожении  их
синекур оставлен был в виде вознаграждения их громадный доход не  только  до
конца жизни, но и семь лет после смерти, что составило в общем расход в  700
тыс. ф. Если бы деятельность  государства  ограничивалась  оборонительной  и
судебной функциями, не только народ, но  и  сами  законодатели  восстали  бы
против злоупотреблений. Если бы сфера деятельности, а  также  число  случаев
отличиться были сужены, все мысли, ловкость  и  красноречие,  которые  члены
парламента тратят теперь на неосуществимые планы и фактические жалобы,  были
бы употреблены на то,  чтобы  сделать  правосудие  безукоризненным,  верным,
скорым и дешевым. Сложной нелепости нашего судебного  жаргона,  недоступного
для  непосвященных  и  самими  посвященными  толкуемого  в  самых  различных
смыслах, был бы скоро положен конец. Нам не приходилось бы больше слышать  о
парламентских актах, так несуразно изложенных, что они требуют целой  дюжины
процессов и судебных решений прежде,  чем  даже  законники  поймут,  как  их
применять. Не существовало  бы  и  таких  нелепых  мер,  как  Ликвидационный
железнодорожный акт (Railway Winding-up Act), который,  хотя  и  изданный  в
1846 г.  для  заключения  счетов,  дутых  и  безумных  затей,  оставляет  их
несведенными до 1854  г.,  -  акт,  который  даже  при  наличности  капитала
отказывает в уплате долга кредиторам, права которых  давным-давно  признаны.
Не предоставлено  было  бы  также  и  законникам  поддерживать  и  усложнять
нынешнюю цельную  систему  земельных  прав,  которая  помимо  вызываемых  ею
постоянно тяжб  и  потерь  обесценивает  поместья,  препятствует  свободному
притоку к ним капиталов, задерживает  развитие  земледелия  и  мешает  таким
образом  улучшению  положения  земледельцев  и  процветанию  края.   Словом,
прекратились бы развращенность, нелепость и судебный террор, и люди стали бы
прибегать к покровительству той самой силы, от которой бегут теперь, как  от
врага.
     Теперь  мы  видим,  как  громадно   то   отрицательное   зло,   которое
присоединяет   к   описанному   выше   положительному   злу   эта   политика
вмешательства! Сколько обид терпят теперь люди, от которых они были  бы  без
этого свободны!  Кто  не  переносил  лучше  обиду,  чем  рисковать  крупными
судебными издержками? Кто не отказывался от своих  законнейших  прав,  чтобы
только не "бросать хорошие деньги вслед дурным"? Кому не приходилось платить
по неправильным искам, чтобы только  не  судиться?  Один  может  указать  на
утраченную его семьей собственность  за  недостатком  средств  или  мужества
бороться за нее. Другой может назвать нескольких  родственников,  разоренных
благодаря судебной тяжбе. Тут вам  указывают  законника,  разбогатевшего  от
трудовых грошей неимущего или сбережений угнетенного.  Там  бывший  когда-то
богатый торговец, доведенный судебными беззакониями  до  рабочего  дома  или
больницы для умалишенных Недостатки нашей судебной системы искажают всю нашу
социальную жизнь, делают почти каждую семью беднее, чем она была бы,  мешают
почти каждой сделке, доставляют ежедневные заботы каждому  промышленнику.  И
всю эту  трату  имущества,  времени,  спокойствия,  комфорта  люди  спокойно
переносят, поглощенные  преследованием  планов,  которые,  в  свою  очередь,
приносят им новые беды.
     И этого еще мало. Нетрудно доказать с полной ясностью,  что  многие  из
тех дефектов, которые вызывают всегда нарекания  и  для  устранения  которых
громко  требуют  специальных  парламентских  актов,   сами   вызваны   нашей
злополучной  судебной  системой  Например,  всем  хорошо  известно,  что  те
санитарные  безобразия,  из  которых  наши  агитаторы  в  области  санитарии
составляют свой политический капитал, в  своей  наиболее  интенсивной  форме
встречаются в местах, с давних пор находящихся в ведении канцлерского  суда,
и не раз причиняли, таким образом, разорение; между  тем  они  не  могли  бы
существовать, если бы не невероятные судебные безобразия Точно так  же  было
доказано, что известные бедствия  Ирландии,  бывшие  предметом  бесконечного
ряда  законодательных  мер,  главным  образом   вызваны   несправедливостями
земельного владения и сложностью системы наследственного права. Система  эта
повлекла за собой такие последствия, как, например, прекращение продажи, что
на практике сделало невозможными какие бы то ни было улучшения; в результате
земледельцы  дошли  до  крайности,  до  рабочего  дома  и  в  конце   концов
потребовался законодательный акт (Incumbered Estates Act)  для  того,  чтобы
рассечь гордиевы узлы этой системы и сделать возможною  настоящую  обработку
земли.  Невнимание  к  правосудию  является  также   виною   железнодорожных
катастроф. Если бы государство исполняло  свои  истинные  функции,  облегчая
пассажирам нарушение договора в случае запаздывания поезда, оно  сделало  бы
более  для  предупреждения  несчастных  случаев,  чем  может  сделать  самая
тщательная  инспекция,  или  наиболее   хитро   устроенный   контроль,   ибо
общеизвестный факт, что первоначальная причина  всех  несчастных  случаев  -
недостаток точности. В случае дурной постройки дома тоже ясно, что  дешевый,
строгий и верный суд сделал бы  строительные  законы  излишними.  Ибо  разве
человек, выстроивший дом из плохих материалов, дурно сложенных,  и  скрывший
это под обоями и штукатуркой, чтобы продать  как  хорошую  постройку,  разве
такой человек не виновен  в  мошенничестве?  И  разве  закон  не  должен  бы
признавать в этом случае наличие мошенничества, как и в  аналогичном  случае
продажи испорченной лошади? И разве строители не перестали  бы  мошенничать,
если бы законная помощь была легкая, быстрая и  верная?  То  же  самое  и  в
других случаях, все те неустройства, для устранения которых  люди  постоянно
взывают к надзору государства,  возникают  вследствие  неисполнения  им  его
истинной обязанности.
     Из этого видно, как эта пагубная  политика  сама  себя  усложняет.  Это
вмешивающееся во все государство не только не исцеляет причиняемого им  зла,
не только усугубляет оно некоторые из существующих уже бед и  создает  новые
бедствия, еще более значительные, чем  старые,  но  вместе  с  тем  оно  еще
подвергает людей притеснению, грабежу, разорению,  которые  обрушиваются  на
них вследствие того, что правосудие не отправляется надлежащим образом. И не
только прибавляет к положительному злу это громадное отрицательное,  но  это
последнее, поддерживая многие социальные злоупотребления, которые  иначе  не
существовали бы, создает новые случаи для вмешательства, действующие, в свою
очередь, тем же самум путем. И таким образом, как  и  всегда,  "дурные  вещи
становятся сильными благодаря злу".
     Перечислив   все   эти   фундаментальные    основания    к    осуждению
государственной деятельности во всех областях, кроме  той,  в  которой  она,
согласно  универсальному  опыту,  безусловно  необходима,  может  показаться
излишним  останавливаться  на  второстепенных  основаниях.  Если  бы   такое
возражение было нам сделано, мы могли  бы,  ссылаясь  на  книгу  М.  Линдсея
"Навигация и торгово-мор-ские  законы"  (Navigation  and  Mercantile  Marine
Law), сказать многое о сложности,  к  которой  в  конце  концов  ведет  этот
процесс  нагромождения  распоряжений  на  распоряжения,  из  которых  каждое
обусловливается  предшествующим  и  посредством  вызываемых  им  недоумений,
разногласий и замедлений значительно стесняет нашу социальную жизнь. Кое-что
можно было бы также добавить по  поводу  смущающих  влияний  того  "большого
заблуждения", как его называет Гизо, - "веры в верховную силу  политического
механизма",  заблуждения,  которому  Гизо  приписывает   отчасти   последнюю
Французскую революцию и которое укрепляется при каждом новом  вмешательстве.
Но, оставляя в стороне все это, остановимся на минутку  на  вызываемом  этим
государственным надзором расслабление нации.
     Энтузиасты-филантропы,     настойчиво      домогаясь      какого-нибудь
парламентского акта для устранения такого-то зла или  поддержания  такого-то
блага, считают банальным и искусственным возражение, что, делая  для  народа
то,  что  ему  самому  должно  быть  предоставлено  делать,   приносят   ему
нравственный вред.  Они  слишком  живо  представляют  себе  пользу,  которая
должна, по их мнению, получиться благодаря этому акту и которая  есть  нечто
положительное, что легко  может  быть  ими  представлено.  Они  не  понимают
рассеянного, невидимого и медленно накопляющегося действия, производимого на
народный ум, и потому не верят в него, или если они признают его, то считают
его нестоящим  внимания.  Между  тем  если  бы  они  только  вспомнили,  что
национальный  характер  складывается  постепенно  под  влиянием  ежедневного
воздействия  условий,  ежедневный  результат   которых   кажется   настолько
ничтожным, что не стоит и упоминания, - они поняли бы, что то,  что  кажется
ничтожным, когда его рассматривают в отдельности, может  быть  значительным,
когда рассматривается в целом. Или если бы они пошли в детскую и  проследили
бы,  как  повторные  действия,  из  которых  каждое  в  отдельности  кажется
незначительным, создают в конце концов привычку, которая будет влиять на всю
последующую жизнь ребенка, - это напомнило бы им, что всякое действующее  на
человека влияние имеет свое  значение,  и  при  некоторой  продолжительности
значение серьезное. Легкомысленная мать,  постоянно  уступающая  требованиям
ребенка: "мама, завяжи мой передник", "мама, застегни мой башмачок" и т. п.,
-  не  верит,  что  каждая  такая  уступка  приносит  свой  вред,  но  более
рассудительный наблюдатель знает, что  такая  политика,  если  она  вдобавок
будет распространяться и на другие  вещи,  с  течением  времени  приведет  к
неспособности. Учителя старой школы, указывавшие  своим  ученикам  выход  из
всякого затруднения, не понимали, что они создают таким образом  склад  ума,
сильно противодействующий успеху в  жизни.  Современный  учитель,  наоборот,
побуждает  своего  ученика  выходить  собственными  силами  из  затруднений,
убежденный, что, поступая таким образом, он подготовляет его к борьбе с теми
затруднениями,  которые  в   дальнейшей   жизни   ему   придется   побеждать
самостоятельно, и находит подтверждения для этого  своего  убеждения  в  том
факте,  что  большая  часть  людей,  наиболее   успевших   в   жизни,   люди
самостоятельные. Но ясно ли, что это соотношение между воспитанием и успехом
применяется и к нации? Разве нация не состоит  из  людей  и  разве  люди  не
подчинены тем же самым законам модификации в зрелых годах, как и в  детстве?
Разве не верно относительно пьяницы, что  всякая  попойка  прибавляет  новое
звено к сковывающей его цепи? Или  относительно  промышленника,  что  всякое
приобретение обостряет  аппетит  к  новым  приобретениям?  Или  относительно
бедного, что, чем более вы ему помогаете, тем более он  нуждается?  Или  что
деловой человек, чем более у него дела, тем более  успевает  сделать?  И  не
следует ли из этого, что, если каждый индивидуум  подвержен  этому  процессу
приспособления к условиям, то же самое относится и  к  целой  нации,  и  что
именно, чем менее члены ее пользуются помощью со стороны внешней  силы,  тем
более развивается в них самодеятельность, а чем более они  пользуются  чужой
помощью, тем более становятся беспомощными? Не нелепо  ли  игнорировать  эти
результаты только потому,  что  они  не  прямо  вытекают  и  непосредственно
невидимы? Как бы медленно они ни развивались, они неизбежны. Мы так же  мало
можем устранить закон человеческого развития, как и закон тяготения, и, пока
они остаются неизмененными, неизменно должны являться и те же результаты.
     Если  нас  спросят,  в  каких  именно  направлениях   проявляется   эта
утверждаемая нами беспомощность, порождаемая избытком государственной опеки,
мы ответим, что она  сказывается  в  замедленном  развитии  всех  социальных
функций, требующих от народа доверия  к  себе,  в  робости,  которая  боится
всякого  нового  неизвестного  еще  затруднения,  в   беспечном   довольстве
существующим  порядком  вещей.  Пусть  человек,  хорошо  изучивший   быструю
эволюцию, имевшую  место  в  Англии,  где  правительство  сравнительно  мало
приходило на помощь людям, ознакомится с беспримерным прогрессом, расцветшим
в  Соединенных  Штатах,  населенных  людьми  самостоятельными  -  ближайшими
потомками  самодеятельных  же  людей;  пусть  такой  человек,  говорим   мы,
отправится на континент и сравнит с ними  относительно  медленный  прогресс,
имеющий там место, и который был бы еще медленнее,  если  бы  не  английская
предприимчивость. Пусть он отправится в Голландию, где он увидит, что,  хотя
голландцы ежегодно заявляли  себя  хорошими  механиками  и  имели  громадную
опытность  в  гидравлических  работах,  Амстердам   не   имел   достаточного
количества воды, пока за дело  не  взялась  английская  компания.  Пусть  он
отправится в Берлин - и узнает, что  готовящийся  там  к  исполнению  проект
водоснабжения, подобный существующему в Лондоне уже десятки лет, представлен
английской фирмой и будет исполняться при помощи английских капиталов и  под
наблюдением англичан. Если он направит свои стопы в Вену,  он  узнает,  что,
подобно другим континентальным городам, Вена освещается  английским  газовым
обществом. Если он поедет на пароходе по Роне, Луаре, Дунаю, он увидит,  что
пароходное сообщение на этих реках заведено англичанами. Если он обратится к
железным дорогам в Италии,  Испании,  Франции,  Швеции,  Дании,  то  узнает,
сколько из них в распоряжении у англичан  или  воспользовалось  значительной
поддержкой  английских  капиталов,  сколько  из  них  построено  английскими
подрядчиками или английскими инженерами. Он узнает при этом также, что  там,
где  железные  дороги  строились  казной,  как,  например,  в  России,   там
призывались на помощь энергия, настойчивость и практический талант, развитый
в Англии и в Соединенных Штатах. И если этих  доказательств  прогрессивности
самостоятельной  расы  и   неподвижности   отечески   опекаемых   для   него
недостаточно,  мы  можем  посоветовать  ему  познакомиться   с   многотомным
путешествием по Европе г. Лэнга (Laing) - там он может изучить этот контраст
в  деталях.  Но  что  же  является  причиной   этого   контраста?   Согласно
естественному закону, способность к самопомощи создается всегда привычкой  к
самопомощи и, при прочих равных условиях, недостаток этой способности должен
был явиться всегда как результат недостатка спроса на него.  Разве  эти  два
предшествующих условия с их двумя последствиями не  согласуются  с  фактами,
представляемыми  нам  Англией  и  Европой?  Разве  обитатели  той  и  другой
несколько столетий тому назад не стояли  приблизительно  на  одной  линии  в
отношении к предприимчивости? Разве Англия не была  тогда  позади  Европы  в
своей промышленности, в своей колонизации, в  своей  торговле?  И  разве  та
сравнительно  громадная  перемена,  которая  произошла  в  Англии   в   этом
отношении, не совпала с той сравнительно большой степенью самостоятельности,
к которой она за это время привыкла? И разве одно не было причиной другого?
     Того, кто в этом сомневается, мы попросили бы указать  более  вероятную
причину; тот,  кто  это  признает,  должен  также  признать,  что  вопрос  о
расслаблении  нации  постоянной  помощью  государства   отнюдь   не   пустое
соображение, - оно имеет, напротив, большой вес.  Он  должен  признать,  что
общая задержка национального роста  представляет  собою  зло  гораздо  более
значительное, чем все  специальные  выгоды,  которые  могут  быть  при  этом
получены,  -  они  его  не  уравновесят.  И  если,  ознакомившись   с   этим
знаменательным фактом - с распространением  англичан  по  земному  шару,  он
убедится в отсутствии параллельного ему успеха у континентальных  рас