абстрактной  науке.  Я  говорю  о  пространстве  и
времени так, как о них обыкновенно говорят в математической  науке,  да  как
только и можно о них там говорить. Если  для  точек,  линий  и  поверхностей
математические науки  и  пользуются  обыкновенно  определенными  конкретными
предметами, то они пользуются ими лишь как представляющими  чисто  идеальные
точки, линии и поверхности, и заключения их законны только при условии,  что
это так и есть. В своих  определениях  они  не  признают,  что  точки  имеют
величину, линии -  ширину,  а  поверхности  -  толщину.  Геометрия,  правда,
употребляет материальные представления протяженности  -  линии,  поверхности
или тела; но она громко отрицает их  материальность  и  имеет  дело  лишь  с
истинами представляемых ими отношений Допуская вместе с Бэном,  что  понятие
пространства внушено нам идеями протяженности, и попытавшись доказать, как я
это сделал в Основаниях психологии,  что  это  понятие  есть  сложная  идея,
заключающая   в   себе   все   отношения   сосуществования,   какие   только
представлялись уму материей, я, однако, настаиваю,  что  возможно  отвлекать
эти отношения  от  материи  и  формулировать  их  в  абстрактные  истины,  я
настаиваю также, что этот род абстракций ничем не отличается от  абстракций,
обыкновенно делаемых в  других  случаях,  как,  например,  от  той,  которой
обыкновенно пользуются для формулирования (как это сделано в системе  Конта)
общих  законов  движения  независимо  от  свойств  тел,  из   этих   свойств
исключаются  все,  кроме   свойства   получать,   сохранять   и   передавать
определенные количества движения, хотя эти свойства и не могут  быть  поняты
как существующие вне протяженности.
     Переходя к другим возражениям Бэна в порядке, наиболее для меня удобном
в видах предпринятой мною цели, я привожу следующее место.
     "Закон  лучеиспускания   света   (обратно   пропорционально   квадратам
расстояний) рассматривается Спенсером как закон абстрактно-конкретный, тогда
как уклонения, вносимые  средою,  могут  излагаться  лишь  в  оптике,  науке
конкретной. Нам незачем указывать, что подобного рода разделение  неизвестно
в науке".
     Совершенно верно, "что подобного рода разделение неизвестно  в  науке".
Но к несчастью, относительно этого возражения совершенно верно также  и  то,
что это пресловутое  разделение  мною  вовсе  не  предложено  и  даже  и  не
подразумевается в моей классификации. Каким образом мог обмануться  так  Бэн
относительно смысла, который я придаю слову "конкретный". Этого понять я  не
могу. Заметив, что "никто никогда" не проводил,  как  я,  разделяющей  линии
между науками абстрактно-конкретными и науками конкретными, он упрекает меня
за аномалию, существующую лишь в предположении, будто  я  провел  эту  линию
там, где ее обыкновенно проводят. Руководимый, как кажется,  мнением  Конта,
смотрящего на оптику, как на науку конкретную, он прилагает это  мнение,  ни
мало  в  нем  не  сомневаясь,  к  моей  классификации  и   приписывает   мне
противоречие, ко мне совсем не  относящееся.  Если  бы  Бэн  дал  себе  труд
перечитать  определение  наук  абстрактно-конкретных  или   рассмотреть   их
подразделения в том виде, как они представлены в таблице II, он увидал бы, я
думаю,  что   там   соединены   самые   частные   и   самые   общие   законы
перераспределения света; и если бы  он  перешел  затем  к  определению  и  к
классификации конкретных наук, он увидел бы, я полагаю, не менее  ясно,  что
оптика не может входить в этот отдел.
     Бэн думает, что я не имею никакого основания  помещать  химию  в  число
наук абстрактно-конкретных и исключать из ее пределов рассмотрение различных
веществ в нечистом виде, с какими она  имеет  дело;  и  он  основывает  свое
несогласие на том факте, что химики описывают обыкновенно  нечистые  руды  и
вещества,  с  которыми  естественно  смешаны  элементы.  Несомненно,  химики
действуют таким образом, но разве они имеют претензию рассматривать описание
руды  какого-либо  вещества  как  составную  часть   науки,   изучающей   ее
молекулярное строение, равно как и строение  всех  частных  сложных  тел,  в
состав которых входит это вещество? Я был бы очень удивлен, если бы узнал  о
такой их претензии. Химики помещают обыкновенно во главе своих трудов отдел,
трактующий о молекулярной физике;  но  они  вовсе  не  считают  молекулярную
физику частью  химии.  Если  они  помещают  в  начале  исследования  каждого
вещества краткое описание его минералогии, то  я  не  думаю,  что  из  этого
следует, будто они считают минералогию частью химии.  Химия,  в  собственном
смысле слова,  заключает  в  себе  лишь  исследование  строения,  свойств  и
различных степеней сродства веществ, считаемых за абсолютно чистые;  поэтому
она не имеет дела с нечистыми субстанциями, подобно тому  как  геометрия  не
имеет дела с неправильными линиями.
     Вслед за тем Бэн переходит к критике основного различия, установленного
мною  между  химией  и  биологией,  рассматриваемыми:  первая  -  как  наука
абстрактно-конкретная, а вторая как наука конкретная. При этом он выражается
так:
     "Но предметы химии и предметы биологии - все равно  конкретны;  простые
химические тела и их различные сложные  соединения  рассматриваются  химиком
как  вполне  конкретные  и  описываются  им  не   применительно   к   одному
какому-нибудь фактору, а применительно ко всем их факторам".
     Здесь мы воспользуемся благоприятным случаем,  чтобы  разъяснить  общий
вопрос. Правда, в видах отождествления химик описывает все ощутимые качества
какой-либо субстанции, принимая во внимание и ее кристаллическую форму, и ее
удельный вес, и ее силу преломления света, и ее магнитные действия. Но разве
он потому считает все эти  явления  входящими  в  состав  науки  химии?  Мне
кажется,  что  отношение  между  весом  какого-либо  тела  и  его   объемом,
отношение,  определяемое  при  измерении  удельного   веса,   есть   явление
физическое, а не химическое.  Я  думаю  также,  что  к  физике  должны  быть
отнесены и  все  исследования  касательно  преломления  света,  в  каком  бы
веществе ни происходило это преломление.  А  то  обстоятельство,  что  химик
может указывать на магнитные или противомагнитные свойства какого-либо тела,
как  на  его  признаки  или  как  на  средство  облегчения  другим   химикам
уверенности в том, что данное тело и есть именно то-то, - не может считаться
ни химиком, ни физиком за доказательство, что явление магнетизма должно быть
перенесено из области физики в  химию.  Другими  словами,  хотя  химик,  при
изучении какого-либо простого или  сложного  тела,  и  может,  исследуя  его
молекулярное строение и его сродство, установить некоторые встретившиеся ему
физические качества, то этим еще он не изменяет эти  физические  свойства  в
свойства химические. Что бы такое ни помещали химики в своих книгах,  химия,
рассматриваемая  как  наука,  заключает  в  себе  лишь  явления  строения  и
молекулярных перемен, явления соединения и разложения { Быть может,  скажут,
что случайные явления, как-то явления теплоты и света, происшедшие во  время
химических действий, должны быть помещены среди химических  явлений.  Но  по
моему мнению, все явления перераспределения молекулярного  движения,  каково
бы ни было начало этого перераспределения, относятся к области  физики.  Что
касается до некоторого  затруднения,  существующего  при  проведении  черты,
отделяющей физику от химии  (как  я  указывал  на  это  бегло  в  Основаниях
психологии, п. 55, эти  две  науки  тесно  связаны  явлениями  аллотропии  и
изомеризма), то затруднение это столь же свойственно и классификации  Конта,
как и всякой другой, и я могу прибавить, что из этого не  вытекает  никакого
неудобства для защищаемой мною классификации. Физика и химия помещены мною в
числе наук абстрактно-конкретных, поэтому затруднение в их  различении  друг
от друга не может оказать никакого влияния на различие, устанавливаемое мною
между большим классом наук, к которому относятся они обе,  и  двумя  другими
главными классами.}. Итак, я настаиваю, что  химия  не  изучает  ничего  как
конкретное целое и разнится этим от биологии, которая изучает  организм  как
конкретное целое. Это  становится  еще  более  очевидным,  если  рассмотреть
признаки биологических  исследований.  Все  свойства  организма,  как  самые
общие, так и самые частные; все самые  явные  и  самые  сокровенные  явления
строения; все движения организма от  внешних,  само  собой  поражающих  наше
внимание,  до  самых  мелких  подразделений  его  многочисленных  внутренних
функций; состояния организма в  зародыше  и  все  различные  явления  роста,
организации  и  привычек,  сопровождающие   его   до   самой   смерти;   все
отличительные физические качества организма как целого, так и его  клеточек,
сосудов и микроскопических волокон; все химические свойства  его  субстанции
вообще и химические свойства каждой  его  ткани,  каждого  его  выделения  в
отдельности, - все эти свойства, говорю я,  и  все  эти  явления  обнимаются
биологией, равно как и многие другие, и она не только  вмещает  в  себя  все
это, но и заключает еще в себе, как идеальную цель науки, тот consensus  или
то соглашение всех явлений в их сосуществованиях и в их последовательностях,
которое  составляет  всецело  индивидуально  цельную   единицу,   занимающую
определенное место в пространстве и времени. Этот характер  индивидуальности
в ее предмете и делает из биологии, как и из всякой  другой  науки  того  же
класса, науку конкретную.  Как  астрономия  занимается  телами,  из  которых
каждое имеет свое собственное название и получает  свое  место  в  науке  по
своему  положению  (как  это  делается  для  самых   маленьких   звезд),   и
рассматривает каждое  из  них  как  отдельный  индивидуальный  предмет;  как
геология, хотя она и усматривает на Луне и на самых  близких  планетах  иные
группы геологических явлений, занимается  лишь  той  индивидуальной  группой
явлений, какие являет собою Земля,  -  так  биология  занимается  или  одним
индивидом, отдельным от  всех,  или  частями  и  продуктами,  принадлежащими
одному индивиду, или структурой, или функциями, общими многим уже  известным
индивидам того же рода и предполагаемыми  общими  для  остальных  индивидов,
похожих на них в большей части или во всей совокупности их атрибутов. Каждая
биологическая  истина  соответствует  какому-либо  частному  индивидуальному
предмету или нескольким частным индивидуальным предметам того  же  рода  или
нескольким родам, из которых каждый  состоит  из  индивидуальных  предметов.
Итак,   мы   укажем   здесь   на   контрасты   и   различия.   Истины   наук
абстрактно-конкретных отнюдь не  подразумевают  собой  индивидуальности.  Ни
физика  молярная,  ни  физика  молекулярная,  ни  химия  не  имеют  дела   с
индивидуальностью. Законы движения доступны выражению независимо от величины
или формы движущихся масс; последние могут быть безразлично  и  солнцами,  и
атомами. Отношения между сжатием и  потерей  молекулярного  движения,  между
расширением и нарастанием молекулярного движения выражаются  в  своих  общих
формах без всякой зависимости от рода материи; и если для одного какого-либо
частного рода  материи  и  требуется  определение  этих  отношений,  то  это
делается  независимо  от  количества  этой  материи,  а  тем  менее  от   ее
индивидуальности. То же самое можно сказать и о химии. Когда  она  исследует
атомный вес, молекулярное строение, атомность какого-нибудь  вещества  и  те
пропорции, в которых оно соединяется, и т. д., безразлично, идет ли речь  об
одном грамме или об одном килограмме, - так как количество безусловно  чуждо
этому вопросу. То же можно сказать и об атрибутах более  специальных.  Сера,
рассматриваемая химически, не есть  сера  кристаллическая,  или  аморфная  и
аллотропическая, или жидкая,  или  в  состоянии  газа,  нет,  в  химии  сера
рассматривается независимо от всех этих свойств, вытекающих из количества,
 формы, состояния и т. д. и дающих ей индивидуальность.
     Бэн находит "более чем произвольным" то различие, которое  я  установил
между конкретной наукой астрономией и абстрактно-конкретной наукой движений,
видоизмененных взаимным действием гипотетических  масс  в  пространстве;  он
выражает так:
     "Мы  можем  предположить  такую  науку,   которая   ограничивалась   бы
единственно "факторами", или отдельными элементами, не  доходя  до  изучения
третьей реальности, которая получилась бы от их соединения.  Такая  гипотеза
понятна и возможна. В астрономии, например, закон постоянства  движения,  по
прямой линии, мог бы, как и закон тяготения, рассматриваться  абстрактно  от
всякого   рода   движущей   силы;   и   эти   обе   теории   вошли   бы    в
абстрактно-конкретную часть механики; и тогда они могли бы быть соединены  в
конкретную часть для  изучения  движения  какого-нибудь  ядра  или  планеты.
Однако не  такова,  по  мнению  Спенсера,  отделяющая  черта.  Он  допускает
теоретическую механику делать эту частную комбинацию и доходить  до  законов
планетного движения в случае с одной только планетой. Он не  допускает  лишь
идти дальше до гипотезы двух планет или одной  планеты  и  одного  спутника,
взаимно изменяющих свои движения, что обыкновенно называется "проблемой трех
тел".
     Если бы я сказал то, что приписывает мне Бэн, я сказал бы нелепость, но
он обманулся относительно моей мысли; эта его ошибка происходит здесь, как и
в другом месте, отчасти оттого, что  он  употребляет  слово  "конкретный"  в
смысле, данном ему Контом, как будто бы и я брал его  в  том  же  смысле,  и
отчасти оттого, что  я  выразился  недостаточно  ясно.  Я  отнюдь  не  хотел
сказать,  что  абстрактно-конкретная  наука  механики,  когда  она  излагает
движения тел в пространстве, ограничивается объяснением планетного  движения
в том виде, каково  оно  получилось  бы,  если  бы  существовала  лишь  одна
планета. Я никогда не думал, чтобы мои слова  могли  быть  истолкованы  так.
Абстрактно-конкретные  проблемы   действительно   доступны   неопределенному
усложнению, не идя никогда  дальше  определения.  Я  не  проводил,  как  это
говорит Бэн, разделяющей черты между комбинацией двух факторов и комбинацией
трех, ни между комбинацией всякого иного числа факторов и еще большим числом
их. Но я отделяю науку, занимающуюся теорией факторов, взятых  отдельно  или
скомбинированных по двое, по трое, по четыре и в большем  числе,  от  науки,
которая,  придавая  этим  факторам  ценность,  извлекаемую   из   наблюдения
действительных предметов, пользуется теорией для  объяснения  действительных
явлений.
     Правда,  что  в  этих  отделах  науки  не  всегда  признается  коренное
различие, существующее между теорией и приложением теории.
     "Ньютон, - говорит Бэн, - взял в первой книге своих Principia  проблему
трех тел, приложил ее к Луне и проследил ее во всех ее последствиях.  Отсюда
все пишущие теперь по теоретической механике продолжают вводить в свои книги
проблему трех тел, теорию предварения и объяснение морских приливов."
     Но как бы ни  был  величествен  авторитет  Ньютона,  как  математика  и
астронома, и как бы велики ни были имена Лапласа и Гершеля, которые в  своих
трудах равно мешали теоремы с приложениями, выводимыми из них, я  не  думаю,
чтобы эти  факты  имели  большое  значение,  по  крайней  мере  если  нельзя
доказать, что эти писатели, действуя таким образом, имели  в  виду  изложить
свои идеи применительно к классификации наук. Та смесь различных  элементов,
какая находится в их  сочинениях  и  введена  туда  лишь  в  целях  большего
удобства, свидетельствует, в сущности, лишь о неполном развитии  науки;  это
встречалось среди других, более простых, наук, которые впоследствии вышли из
их узких границ. Этот факт доказывается двумя примерами,  которые  мы  можем
здесь привести: слово "геометрия", которое теперь невозможно прилагать к той
науке  в  ее  настоящем  виде,  некогда  ей  вполне  соответствовало,  когда
незначительное  число  заключавшихся  в  ней  истин   изучалось   лишь   как
приготовительные  данные  к  землемерию  и  к  архитектуре;   но   в   эпоху
сравнительно древнюю истины эти, относительно простые, отделяются  от  своих
приложений и  обособляются  греческими  геометрами  в  особую  теоретическую
доктрину { Можно сказать, что у Евклида проблемы и теоремы смешаны вместе, а
это противоречит приводимому мною факту; правда, в  этой  смеси  мы  находим
следы первой формы науки, но надо заметить, что проблемы, помещенные у него,
все вполне абстрактны и, сверх того, каждая из них может быть представлена и
как теорема.}. Подобного же рода процесс совершается ныне  в  другом  отделе
этой науки. В  Описательной  геометрии  Мошка  теоремы  были  смешаны  с  их
применениями, с проектированием и черчением планов. Но после  него  наука  и
искусство  мало-помалу  разделились,  и  описательная  геометрия  или,  если
назвать ее более подходящим именем, геометрия  положения  признается  теперь
математиками за очень пространную систему истин, из которых  некоторые  были
уже собраны в книги, не заключающие в  себе  ничего,  что  относилось  бы  к
практическим методам, могущим служить пособием для архитектора и инженера.
     Дабы заранее опровергнуть возражение,  какое  можно  было  бы  привести
против нас, я считаю нужным заметить, что  если  в  сочинениях  по  алгебре,
назначенных для  начинающих,  теории  количественных  отношений,  излагаемых
алгебраически, сопровождаются рядом задач, подлежащих решению, то содержание
этих задач вовсе не считается  от  этого  составной  частью  науки  алгебры.
Сказать, что оно составляет  часть  ее,  значило  бы  сказать,  что  алгебра
заключает в себе, в качестве составных частей, понятия расстояния, отношения
скорости и времени, или отношения тяжести,  объема  и  удельного  веса,  или
отношения дней и заработной платы, потому что все это, как и многое  другое,
может быть взято в виде членов ее  уравнений.  Как  эти  конкретные  задачи,
решаемые алгебраическими приемами, не могут  считаться  составляющими  часть
абстрактной науки алгебры, так,  по  моему  мнению,  и  конкретные  проблемы
астрономии  не  могут   быть   никоим   образом   включены   в   тот   отдел
абстрактно-конкретной   науки,   который   развивает   теорию   действия   и
противодействия свободных тел, притягивающих друг друга.
     Относительно этого пункта я нахожусь в несогласии не только с Бэном, но
также и с Миллем, который утверждает следующее:
     "Есть абстрактная наука астрономии, а именно: теория тяготения, которая
могла бы быть равно  приложима  и  к  объяснению  явлений  другой  Солнечной
системы, совершенно различной от той, часть которой составляет  наша  Земля.
Действительные явления  нашей  собственной  системы  -  объемы,  расстояния,
скорости, температуры, физическое строение и т. д. Солнца, Земли и планет  -
все это составляет предмет конкретной науки, подобной естественной  истории;
но  только  здесь  конкретная  наука  связана  с   абстрактной   значительно
нераздельнее, чем во всяком другом случае, потому что  незначительное  число
действительно доступных  нам  небесных  явлений  почти  все  необходимы  для
открытия и подтверждения закона тяготения, как  всеобщего  свойства  тел,  и
поэтому занимают необходимое место в абстрактной науке, как бы составляя  ее
основные данные" {Огюст Конт и позитивизм. М.: Изд. магазина "Книжное дело",
1897 г. -с. 47.}.
     В этом месте Милль признает основное различие между  конкретной  частью
астрономии,   занимающейся   телами,    действительно    расположенными    в
пространстве, и  другой  ее  частью,  занимающейся  гипотетическими  телами,
гипотетически размещенными в пространстве. Однако он считает обе  эти  части
нераздельными, потому что вторая  получает  от  первой  данные,  из  которых
выводится