ения  своих  взглядов;  подобно  безжалостным  ревнителям
религии прошлых времен, они считают, что цель оправдывает  средства.  А  раз
установится  общая  социалистическая  организация,   то   обширная,   широко
разветвленная и  объединенная  в  одно  целое  корпорация  лиц,  руководящих
деятельностью   общества,   получит   возможность   применять    принуждение
беспрепятственно, насколько это покажется нужным в интересах системы, т.  е.
в сущности, в их собственных  интересах,  не  преминет  распространить  свое
суровое владычество на все жизненные отношения действительных работников;  и
в конце концов разовьется чиновная олигархия с более чудовищной  и  страшной
тиранией, чем какую когда-либо видел свет.
     Я позволю себе  предупредить  ошибочное  заключение.  Кто  думает,  что
предыдущее рассуждение предполагает довольство  существующим  порядком,  тот
глубоко заблуждается. Нынешнее состояние  общества  переходное,  как  и  все
предшествовавшие. Я надеюсь и верю, что  создастся  в  будущем  общественный
строй,  столь  же  отличный  от  настоящего,  сколь  нынешний  разнится   от
предшествовавшего, - с  его  закованными  в  латы  баронами  и  беззащитными
крепостными. В "Социальной статике" так же как в "Изучении социологии"  и  в
"Политических  учреждениях",  ясно  выражено  желание   организации,   более
благоприятной счастью массы, чем нынешняя. Моя оппозиция социализму  исходит
из убеждения, что он задержит движение к  высшей  ступени  и  вернет  худшее
состояние.   Только   медленное   изменение   человеческой   природы   путем
общественной  дисциплины,  и  только  оно  одно  может  создать  непрерывное
изменение к лучшему.
     Почти все как политические, так и социальные партии допускают  в  своих
рассуждениях  то  основное  заблуждение,  будто  со  злом   можно   бороться
непосредственно действующими и радикальными средствами.  "Стоит  вам  только
сделать это, и зло  будет  предупреждено."  "Примите  мой  план  -  и  нужда
исчезнет". "Общественная испорченность  бесспорно  уступит  такой-то  мере."
Повсюду встречаешь подобную уверенность  -  явную  или  подразумеваемую.  Но
все-таки   предположения   неосновательны.   Возможно   устранить   причины,
усиливающие зло; возможно изменить форму, в  какой  оно  обнаруживается;  но
непосредственное   врачевание   немыслимо.   Постепенно,    на    протяжении
тысячелетий, люди, размножаясь, принуждены были по  необходимости  выйти  из
своей первоначальной дикости, когда небольшое число  их  могло  прокормиться
первобытным способом, и перейти  в  цивилизованное  состояние,  при  котором
пропитание, необходимое огромной массе людей, можно добыть  лишь  постоянным
трудом. Цивилизованный образ жизни требует  от  человека  совершенно  других
данных, чем  нецивилизованный,  и  много  пришлось  претерпеть,  чтобы  одно
состояние  заменить  другим.  Организация,  не  гармонирующая  с  жизненными
условиями,  должна  была,  по  необходимости,  порождать  несчастье,  а  эта
организация, которая была унаследована от людей первобытных, не  гармонирует
с условиями  жизни  нынешних  людей.  Поэтому-то  невозможно  сразу  создать
удовлетворительный общественный строй.
     При наличности  нравов  и  характеров,  наполнивших  Европу  миллионами
солдат то с целью завоевания, то с целью отмщения, - нравов, побуждающих так
называемые христианские нации, с одобрения десятков тысяч служителей религии
любви соперничать друг с другом в разбойничьих предприятиях по всему  свету,
несмотря на вопли туземцев; в среде людей,  нарушающих  в  общении  с  более
слабыми расами даже примитивное правило-жизнь за  жизнь,  и  за  одну  жизнь
берущих  несколько,  -  невозможно  путем  какой-либо   комбинации   создать
гармоничное сообщество. Основа всякой осмысленной деятельности в обществе  -
чувство справедливости, требующее личной свободы и вместе с тем внимательное
к свободе других; а в настоящее время чувство это существует у людей лишь  в
очень недостаточной степени.
     Поэтому нужна, прежде всего, долгая непрерывная дисциплина общественной
жизни,  где  каждый  делает  свое  дело,  относясь  с  должным  вниманием  к
аналогичному стремлению других делать свое дело; и где человек получает  все
плоды своего труда, но одновременно не должен взваливать на других невыгоды,
какие могут произойти от его деятельности: разве только они по  доброй  воле
захотят взять на себя эти невыгоды. Считать, что возможно обойтись без такой
дисциплины, значит не только потерпеть неудачу,  но  это  может  привести  к
чему-либо еще худшему, чем то, от чего желательно избавиться.
     Бороться с социализмом следует, значит, главным образом не в  интересах
класса предпринимателей, но еще более в  интересах  рабочих.  Тем  или  иным
путем производство должно быть  регулируемо;  и  элементы,  регулирующие  по
самому существу вещей, всегда будут менее многочисленны, чем  действительные
производители.  При   добровольной   кооперации,   как   теперь,   элементы,
регулирующие производство, преследуя личную выгоду, берут  себе  такую  долю
продукта, какую только могут; но, как показывают в наши дни  успехи  рабочих
союзов, эгоизм хозяев находит себе преграду. В принудительной же кооперации,
какую повлечет за собой социализм, регулирующие элементы, преследующие  свои
виды с не меньшим эгоизмом, не натолкнутся уже  на  согласное  сопротивление
свободных рабочих; и власть их, которой не пригрозят уже отказом работать  с
целью вынудить новые условия труда, будет  расти,  расширяться  и  крепнуть,
пока не станет совершенно неодолимой. В конечном результате получится, как я
уже отметил, общество, подобное древнему Перу, на которое страшно  смотреть,
где вся масса населения, прихотливо распределенная по группам в 10, 50, 100,
500  и  1000  человек,  находилась  во  власти  чиновников   соответствующих
степеней; прикованные к своим участкам, люди опекались в своей частной жизни
так же, как в  промышленной  деятельности,  неся  бремя  труда  в  интересах
правительственной организации без всякой надежды на освобождение.

XV
                             АМЕРИКАНЦЫ

             Разговор с интервьюером и речь, сказанная
                  автором во время его пребывания
             в Северо-Американских Соединенных Штатах
                          в 1882 г.

                    РАЗГОВОР 20 ОКТЯБРЯ 1882 г.

     - Отвечает ли то, что вы видели, вашим ожиданиям?
     - Оно их далеко превзошло. Несмотря на все что я читал об Америке, я не
имел  достаточно  ясного   представления   о   том   колоссальном   развитии
материальной  культуры,  которое  мне  пришлось  здесь  повсюду   наблюдать.
Размеры, богатство и роскошь  ваших  городов  и  в  особенности  великолепие
Нью-Йорка просто поразили меня. Хотя я и не видел еще чудес  вашего  Запада,
вашего Чикаго, но некоторые из ваших не столь людных городов, как, например,
Кливленд, поразили меня как результат деятельности одного только  поколения.
Обыкновенно, когда мне приходилось бывать в местах с  несколькими  десятками
тысяч жителей, где телефоны у каждого под рукой, мне становилось  как  будто
бы стыдно за отсутствие предприимчивости в наших городах,  в  которых  часто
при 50 и более тысячах жителей телефоны совершенно отсутствуют.
     - Вы усматриваете, я полагаю, в этих результатах  великие  преимущества
свободных учреждений?
     -  Вот  теперь-то  и  выступает  на  сцену  одна  из  неудобных  сторон
интервьюирования.  Я  был  в  вашей  стране  менее   двух   месяцев,   видел
относительно небольшую ее часть и сравнительно мало людей, и  между  тем  вы
хотите, чтобы я  высказал  вам  совершенно  определенное  мнение  по  такому
серьезному вопросу.
     - Но вы согласитесь, может быть, отвечать с оговоркой, что вы передаете
только лишь свои первые впечатления?
     - Ну хорошо, с этим  условием  я  могу  ответить,  что  хотя  свободные
учреждения и были отчасти причиной вышеуказанного  явления,  но,  во  всяком
случае, причиной  не  главной,  как  мне  кажется.  Прежде  всего,  на  долю
американцев  выпало  беспримерное  счастье:  у  них  громадные   минеральные
богатства и обширные пространства  девственной  почвы,  производящей  все  в
изобилии и притом при самых незначительных расходах на культуру. Само  собою
разумеется,  что  одно  уже  это  обстоятельство  должно  было   значительно
способствовать  достижению  такого  колоссального  результата.  Затем,   они
выиграли также и в том отношении, что получили в наследство  все  искусства,
приспособления и методы,  созданные  другими,  более  древними,  обществами,
оставляя в то же время в  стороне  существующие  там  неудобства  Они  имели
возможность выбирать из продуктов всего  предшествующего  опыта,  присваивая
себе все, что  хорошо,  и  отвергая  все,  что  дурно.  Затем,  помимо  этих
благодеяний фортуны, американцы располагают еще факторами, заключающимися  в
них самих. В лицах американцев я замечаю  всегда  непреклонную  решимость  -
нечто вроде: "сделай или умри", - и эта  черта  характера,  в  соединении  с
рабочей  силой,  превосходящей  силу  других  народов,   создает,   понятно,
прогресс, беспримерный по быстроте развития. К тому присоединилась  также  и
их изобретательность, поддерживаемая необходимостью  экономии  труда  и  так
разумно поощряемая. У  нас,  в  Англии,  немало  таких  безрассудных  людей,
которые,  вполне  признавая,   что   человек,   работающий   руками,   имеет
справедливое право на  продукты  своего  труда  и  если  обладает  особенным
умением,   то   может   совершенно   справедливо    воспользоваться    своим
преимуществом, в то же время полагают, что если  человек  работает  головой,
может быть,  многие  годы  и,  соединяя  талант  с  настойчивостью,  создает
какое-либо  ценное  изобретение,  то  выгода  от  этого  по   справедливости
принадлежит не ему, а публике. Американцы  были  в  этом  отношении  гораздо
дальновиднее. Громадный  музей  патентов,  который  я  видел  в  Вашингтоне,
красноречиво свидетельствует об уважении к  правам  изобретателей,  и  нация
очень много выигрывает, признавая в этом направлении  (хотя  и  не  во  всех
остальных) право собственности на продукты ума. Не подлежит сомнению, что  в
области механических приспособлений американцы опередили все  другие  нации.
Если бы у вас параллельно с вашим материальным прогрессом развивался в такой
же мере и прогресс более высокого рода, вам ничего большего не оставалось бы
желать.
     - Это несколько двусмысленное объяснение. Что вы хотите этим сказать?
     - Вы поймете меня, когда я расскажу вам, о чем я думал  на  этих  днях.
Когда я размышлял над  всем,  что  я  у  вас  видел:  над  вашими  обширными
фабриками и торговыми заведениями, над кипучей торговлей  на  ваших  уличных
тележках и возвышающихся над вашими головами железных  дорогах,  над  вашими
гигантскими гостиницами и дворцами на Fifth Avenue, -  мне  вдруг  пришли  в
голову итальянские средневековые республики, мне вспомнилось при  этом,  что
по мере расширения их коммерческой деятельности, по мере развития искусства,
возбуждавшего зависть всей Европы, возведения княжеских чертогов, которые до
нашего  времени  не  перестают  удивлять  путешественников,   население   их
постепенно утрачивало свободу.
     - Вы хотите этим сказать, что мы находимся на том же самом пути?
     - Мне думается, что так. Вы сохраняете свободные формы, но, насколько я
могу судить, вы утратили  уже  значительную  долю  самой  сущности  свободы.
Правда,  те,  которые  вами  управляют,  не  пользуются  для  этого  людьми,
вооруженными  кинжалами,  они  действуют  посредством  целой  армии   людей,
вооруженных избирательными бумажками и так же слепо повинующихся их команде,
как повиновались некогда своим повелителям  слуги  феодальных  баронов;  эта
армия дает своим вождям возможность  так  же  успешно  подчинять  себе  волю
большинства и предписывать обществу свои требования, как  это  делали  и  их
прототипы в старину. Не подлежит сомнению,  конечно,  что  каждый  из  ваших
граждан подает голос за кандидата, которого желает избрать на ту или  другую
должность до президента Штатов включительно, но им руководит при этом  сила,
вне его лежащая и почти не  оставляющая  ему  свободы  выбора.  "Пользуйтесь
вашими политическими правами, как мы вам указываем, или откажитесь от  них",
- такова альтернатива, которая предлагается  вашим  гражданам.  Политический
механизм, находящийся теперь в действии, весьма мало походит на тот, который
имелся в виду на заре вашей политической жизни. Тем, которые создавали  вашу
конституцию, очевидно, и не снилось, что двадцать  тысяч  граждан  пойдут  к
избирательным урнам  под  предводительством  "хозяина".  На  противоположном
конце социальной  скалы  Америка  представляет  явление,  аналогичное  тому,
которое имело место в различных деспотических  странах.  В  Японии,  как  вы
знаете,  перед  последней  революцией,   божественный   правитель,   микадо,
номинально всемогущий, в действительности был  марионеткой  в  руках  своего
первого министра, шогуна. Мне представляется,  что  ваш  "peuple  souverain"
(самодержавный  народ)  стал  почти  такою  же  марионеткой,   говорящей   и
двигающейся по желанию того, кто держит в руках нити.
     - Так что, республиканские учреждения, по-вашему, никуда не годятся?
     - Вовсе нет; я далек от такого вывода.  Лет  тридцать  тому  назад  мне
часто приходилось толковать о политике с одним  приятелем,  англичанином;  я
тогда, как и теперь, всегда защищал республиканские  учреждения.  Когда  мой
приятель в своих возражениях ссылался на их несостоятельность здесь, у  вас,
я отвечал всегда,  что  Америка  получила  свою  форму  правления  благодаря
счастливой случайности, а  не  в  силу  естественного  процесса  и  что  вам
придется вернуться назад для того, чтобы быть потом в состоянии идти вперед.
И все события последнего времени вполне, как мне кажется,  подтвердили  этот
взгляд, а то, что я вижу теперь, еще более меня  укрепляет  в  нем.  Америка
доказала в небывалом до сих пор  масштабе,  что  "бумажные  конституции"  не
могут действовать так, как от  них  требуется.  Истина,  впервые  выраженная
Макинтошем, что конституции не делаются, а развиваются, составляющая  только
часть более обширной истины, что человеческие общества во всех частях  своей
организации  не  создаются,  а  развиваются,  совершенно  разбивает   старое
представление, что мы можем создать по своему желанию ту или другую  систему
правления; ясно, что если ваш  политический  строй  был  сфабрикован,  а  не
явился как продукт естественного развития, естественного роста, то он должен
будет развиться в нечто совершенно отличное от того, что имелось в виду  при
его создании, нечто согласное с  характером  граждан  и  с  условиями  жизни
данного  общества.  Так  оно,  очевидно,  и  было  у  вас.  На  почве  ваших
конституционных форм выросла та  организация  профессиональных  политиканов,
совершенно непредвиденная вначале, которая и сделалась в  значительной  мере
силой правящей.
     - Но  разве  просвещение  и  распространение  политических  понятий  не
подготовят людей, способных пользоваться свободными учреждениями?
     - Нет. Это составляет главным  образом  вопрос  характера  и  только  в
слабой  степени  вопрос  знания.  Что  же  касается  всеобщего   заблуждения
относительно  просвещения  как  панацеи  против  политических  бед,  то  оно
прекрасно могло бы быть развеяно доказательствами,  ежедневно  появляющимися
на  столбцах  ваших  газет.  Разве  все  эти  люди,  которые   управляют   и
контролируют   все   ваши   учреждения   -    муниципальные,    федеральные,
государственные, которые орудуют на ваших предвыборных митингах и  собраниях
и ведут ваши партизанские войны, разве все это не образованные люди? А разве
их образование удержало их от участия, или допущения, или, по крайней  мере,
терпимости по отношению к подкупу, к шушуканью  с  депутатами  в  преддверии
вашего законодательного  собрания,  к  другим  бесчестным  приемам,  которые
опорочивают деятельность вашей администрации? Газеты  преувеличивают,  может
быть, все эти явления, но что сказать против свидетельства  преобразователей
вашей администрации, людей, принадлежащих к различным партиям? Если я  верно
понимаю, они восстают против системы - позорной и  опасной,  по  их  мнению,
которая выросла под сенью ваших свободных учреждений, и указывают на пороки,
для предупреждения которых образование оказалось бессильным?
     - Понятно, что честолюбивые и бессовестные люди  постараются  захватить
для себя общественные должности и находят поддержку для своих  эгоистических
целей в образовании. Но разве эти цели  не  будут  расстроены  или,  вернее,
разве правительство не будет  иметь  лучших  исполнителей,  когда  повысится
уровень знаний во всем народе?
     - Очень мало. Ходячая теория утверждает, что если детям объясняют,  что
то или другое дурно и почему дурно, то, выросши, они будут поступать хорошо.
Но если только принять в соображение деятельность учителей религии в течение
последних двух тысячелетий, то нам станет ясно, что  вся  история,  как  мне
кажется, противоречит этому  выводу,  так  же  точно  как  и  поведение  тех
образованных людей, на которых я указывал выше; и я, право, не знаю,  почему
вы ожидаете лучших результатов от масс. Личные интересы будут  направлять  и
их  туда  же,  куда  они  направляют  теперь  людей,  выше  их  стоящих,   и
образование, которое не заставляет  теперь  последних  заботиться  об  общем
благе более,  чем  о  частном,  потом  не  заставит  делать  это  и  первых.
Проистекающая от политической честности выгода имеет  такое  общее  и  такое
отдаленное значение, а часть  ее,  выпадающая  на  долю  каждого  отдельного
гражданина, так неосязательна, что средний  гражданин,  как  бы  он  ни  был
образован, будет обязательно заниматься своими личными делами  и  не  почтет
нужным бороться против всякого замеченного злоупотребления. Корень  зла  тут
заключается  не  в  недостатках  сведений,  а   в   недостатках   известного
нравственного чувства.
     - Вы думаете, что люди не  имеют  достаточно  ясного  представления  об
общественных обязанностях?
     - Можно, пожалуй, и так сказать, но тут  есть  и  нечто  другое,  более
специальное. Вы, может быть, удивитесь, если я скажу вам, что американцы, по
моему мнению, не имеют достаточно живого сознания своих собственных прав и в
то же самое время, как естественное последствие этого, и  достаточно  живого
сознания чужих прав, так как эти две черты органически между собою  связаны.
Я заметил,  что  они  терпеливо  сносят  различные  мелкие  вмешательства  и
предписания властей, которым англичане, напротив, очень склонны противиться.
Я слышал, что живущие здесь англичане известны своею наклонностью роптать  в
подобных случаях, и я в этом не сомневаюсь.
     - Разве вы  полагаете,  что  человеку  стоит  ссориться  из-за  всякого
пустого посягательства на  его  права?  Мы,  американцы,  находим,  что  это
отнимает слишком много времени, портит кровь и вообще не стоит труда.
     - Вот именно это-то я и понимаю  под  словом  характер.  Эта-то  легкая
готовность подчиняться мелким  обидам,  потому  что  восставать  против  них
скучно,  безвыгодно  или  непопулярно,  и  ведет   к   привычке   переносить
несправедливости и к  падению  свободных  учреждений.  Свободные  учреждения
могут существовать только при поддержке граждан,  и  потому  каждый  из  них
обязан неукоснительно  протестовать  против  всякого  незаконного  действия,
всякой попытки к  присвоению  верховенства,  всякому  превышению  власти  со
стороны должностных лиц, как  бы  ничтожно  оно  ни  казалось.  Как  говорит
Гамлет, иногда "благородно спорить и из-за соломинки ", когда эта  соломинка
олицетворяет собою принцип.  Если  американец,  как  вы  говорите,  в  таких
случаях ставит себе п