чительной степени комбинировались,  а  подчас  и  маскировались  влиянием
естественного подбора внутренних изменений."
     В своем вспомогательном труде "The  Variation  of  Animals  and  Plants
under Domestication", где Дарвин  рассматривает  вопрос  детально,  он  дает
более многочисленные доказательства унаследования  эффектов  употребления  и
неупотребления. Приведем некоторые из таких мест,  взятые  из  первого  тома
первого издания.
     Говоря о  домашних  кроликах,  Дарвин  пишет:  "Недостаток  упражнения,
очевидно, изменил длину ног относительно тела..." "Таким образом, мы  видим,
что наиболее важный  и  сложный  орган  (мозг)  во  всей  своей  организации
подчиняется закону уменьшения в массе от неупотребления".  Дарвин  замечает,
что у птиц океанических островов, которые не  подергались  преследованию  со
стороны врагов,  уменьшение  крыльев  произошло,  по  всей  вероятности,  от
постепенного неупотребления.  Сравнивая  одну  из  таких  птиц  -  лысуху  с
островов Тристан-да-Кунья с соответствующей европейской птицей и  показывая,
что все кости, участвующие в полете, у  первой  меньше,  Дарвин  прибавляет:
"Таким образом, в скелете этого естественного вида встречаются  почти  такие
же самые изменения, разве только пошедшие несколько дальше, как и у домашней
утки; а в последнем случае, я думаю, что никто  не  станет  оспаривать,  что
такие изменения произошли от уменьшения употребления  крыльев  и  усиленного
употребления ног... Как и у  других  домашних  животных,  прирученных  очень
давно, точно так же и у шелковичного червя пострадали  некоторые  инстинкты;
гусеницы,  помещенные  на  тутовое  дерево,  иногда   приобретают   странный
недостаток пожирать основание листа, на котором они находятся,  и  через  то
падать вниз; но по словам Робине (Robmet), они сохраняют  способность  опять
взбираться на дерево. Но иногда и эта способность теряется; и тогда  упавшие
гусеницы, будучи не способны подняться, погибают от  голода;  часто  они  не
умеют перейти с листа на лист".
     Вот еще несколько примеров, взятых из второго тома:
     "Во многих случаях есть основание думать, что уменьшенное  употребление
разных органов оказало влияние на соответствующие части организма потомства.
Но нет хороших доказательств того, что это когда-либо совершалось в  течение
одного поколения...  Наши  домашние  куры,  гуси  и  утки  почти  совершенно
потеряли не только у отдельных особей, но у всей породы способность  летать;
и потому нам никогда не случается видеть, чтобы испуганный цыпленок  пытался
бы улететь, как это делает молодой фазан... У домашнего голубя длина грудной
кости, высота ее гребня, длина лопатки и душки,  длина  крыльев,  измеренная
между  концами  лучевой  кости,  -  все  стало   меньше   по   сравнению   с
соответствующими частями дикого голубя". После  подобного  же  и  подробного
рассмотрения  уменьшения  размеров  у  кур   и   уток   Дарвин   прибавляет:
"Уменьшенный вес и размер костей в предыдущих случаях, по всей  вероятности,
является косвенным результатом  реакции  ослабленных  мускулов  на  кости...
Потузиус показал, что у уменьшенных пород  свиней  короткость  ног  и  рыла,
форма суставных отростков затылка и положение челюстей с  верхними  клыками,
выдающимися очень неправильным образом вперед от нижних  клыков  могут  быть
приписаны тому, что эти части  не  имели  достаточного  упражнения...  Такие
изменения  строения,  хорошо  передающиеся  по   наследству,   характеризуют
некоторые улучшенные породы, потому что они не могли произойти ни  от  одной
домашней или  дикой  расы.  Относительно  рогатого  скота  профессор  Таннер
заметил, что легкие и печень  у  улучшенных  пород  оказываются  значительно
меньше в объеме по сравнению с теми  же  частями  у  животных,  пользующихся
совершенною свободою... Причина уменьшения легких у высокосовершенствованных
пород животных, которые совершают мало движения, очевидна само  собою".  (На
следующих страницах Дарвин также приводит факты, иллюстрирующие  последствия
употребления или неупотребления  в  изменении  вида  ушей,  длины  кишечного
канала и природы инстинктов домашних животных.)
     Однако допущение или, скорее,  утверждение  Дарвина,  что  передача  по
наследству функционально возникших изменений является фактором  органической
эволюции,  становится  особенно  очевидным  не  из  тех  отрывков,   которые
приводились нами выше. Гораздо  лучше  выясняется  это  из  одного  места  в
предисловии  ко  второму  изданию  его  "Происхождения  человека".  Он   там
протестует  против  того  распространенного  извращения  его  взглядов,  что
названный выше фактор не проявляется в природе. Место это следующее:
     "Я пользуюсь здесь удобным случаем, чтобы  заметить,  что  мои  критики
часто приписывают мне, будто я объясняю все изменения строения  организма  и
его   духовных   свойств   исключительно   естественным    подбором    таких
видоизменений, которые часто называются самопроизвольными, между тем я  даже
в первом издании "Происхождения видов" ясно утверждал, что должно  придавать
большое значение унаследованному эффекту употребления и  неупотребления  как
по отношению к телу, так и по отношению к духу".
     Но это еще не все. Есть доказательство того, что уверенность Дарвина  в
важном значении фактора, о котором  идет  речь,  становилась  с  годами  все
сильнее,  по  мере  пополнения  новых  доказательств.   В   шестом   издании
"Происхождения видов" в  первой  из  вышеприведенных  цитат  Дарвин  говорит
следующим образом: "Я думаю, что не может быть никакого сомнения в том,  что
у наших домашних  животных  употребление  усилило  и  увеличило  одни  части
организма,  а  неупотребление  уменьшило  другие  и  что   такие   изменения
передавались по наследству".
     Но если обратиться к первому изданию того  же  труда,  то  можно  будет
увидеть, что слова: "Я думаю, что не  может  быть  никакого  сомнения..."  -
заменили первоначальные слова: "Я думаю, что может быть малое  сомнение...".
Такая обдуманная замена одного слова с определенным значением другим,  менее
определенным,  должна  объясниться  более  решительным  признанием  фактора,
которому  первоначально  придавалось  меньше  значения,  чем  следует;   это
особенно ясно доказывается словами вышеприведенной цитаты из  предисловия  к
"Происхождению человека", в которой Дарвин говорит: "Даже в  первом  издании
"Происхождения видов..." и т. д. Смысл этой цитаты тот,  что  в  последующих
изданиях и последующих своих трудах Дарвин значительно сильнее настаивает на
факторе, о котором идет речь. Такая перемена имеет тем большее значение, что
она произошла в то время жизни, когда обнаруживается естественная склонность
к устойчивости взглядов.
     В течение более  раннего  периода,  когда  Дарвин  только  открывал  те
многочисленные случаи, разъяснение которых было дано его  гипотезой,  иногда
вместе  с  тем  он  имел  возможность  убеждаться,  насколько   шатки   были
объяснения,   даваемые   для   этих   многочисленных   случаев    гипотезой,
признававшейся  его  дедом  и  Ламарком;  естественно,  что  Дарвин  всецело
проникся убеждением,  что  одна  гипотеза  совершенно  удовлетворительна,  а
другая не выдерживает  критики.  Но  в  уме  человека,  столь  искреннего  и
настолько доступного для  всякого  рода  доказательств,  каким  был  Дарвин,
естественно  произошла  реакция.  Передача   по   наследству   функционально
возникших видоизменений, хотя (как можно судить по вышеприведенным  цитатам,
касавшимся воззрений названных более  ранних  исследователей),  по-видимому,
одно время и отвергалась, но при всем том такая передача всегда признавалась
в известной мере, но затем она стала признаваться все  более  и  более  и  в
конце концов совершенно разумно была причислена к факторам,  имеющим  важное
значение.
     Покончив с тем поворотом во взглядах, который обнаружился  в  последних
сочинениях Дарвина, мы позволим себе задать  вопрос:  не  следует  ли  пойти
дальше? Можно ли признать вполне достаточной ту долю участия в  органической
эволюции, какую Дарвин в конце концов  приписывает  передаче  видоизменений,
произведенных употреблением и неупотреблением? Обсуждая ряд доказательств, о
котором мы  говорили  выше,  я  полагаю,  позволительно  будет  думать,  что
названная доля участия должна быть  значительно  больше,  чем  допускал  это
Дарвин даже в последнее время.
     В пользу такого взгляда можно прежде всего привести то  обстоятельство,
что существует обширный класс явлений,  который  остался  бы  необъясненным,
если  не  допустить  существование  фактора,  о  котором  идет  речь.   Если
допускать, что кооперирующие части, как мы уже  видели,  не  изменяются  все
вместе, даже тогда, когда их немного, и они вместе связаны друг с другом,  и
если тем более не может быть допущена  возможность  изменения  кооперирующих
частей в том случае, когда их много и они притом удалены друг  от  друга,  -
тогда мы совершенно отказываемся объяснить  те  многочисленные  изменения  в
организации, которые обнаруживаются во  всех  случаях,  когда  при  выгодном
употреблении какой-либо изменившейся части и многие другие части  организма,
связанные с первой в деятельности, тоже подвергаются изменениям.
     Возрастающая сложность строения, сопровождающая возрастающую  сложность
условий  существования,  предполагает  возрастание  числа  способностей,  из
которых каждая направлена к сохранению особи или потомства, далее, различные
особи  вида,  в  общем   нуждающегося   в   нормальной   совокупности   всех
способностей, в каком-либо одном индивидуальном случае могут  выигрывать  от
более сильного развития какой-либо одной из  этих  способностей,  а  в  иных
случаях - от усиленного упражнения других способностей, вследствие этого, по
мере того как число способностей делается больше, в той же  мере  становится
труднее для каждой способности порознь развиваться далее путем естественного
подбора. Только тогда, когда усиление какой-либо одной способности  является
выгодным преимущественно перед другими способностями,  является  возможность
для  этой  способности  развиться  до  конца.   В   особенности   в   случае
способностей, которые не служат в сколько-нибудь  значительной  степени  для
самосохранения, - в таких случаях развитие способности  путем  естественного
подбора является, по-видимому, неосуществимым.
     Существует факт, признаваемый Дарвином, что там, где вследствие подбора
в  течение  ряда  поколений  какая-либо  часть  организма  увеличилась   или
уменьшилась, вследствие реакции на другие части организма, в последних  тоже
возникают изменения Такая реакция происходит  путем  изменения  отправлений.
Если  изменения  в  строении,  вызванные  такой  переменой  в  отправлениях,
способны  передаваться  по  наследству,  в   таком   случае   восстановление
соответствия в частях организма, совершаясь в течение ряда поколений,  будет
поддерживать приблизительное равновесие в организме.  Если  же  передачи  по
наследству не существует, тогда организм, поколение за поколением, все более
приходит в расстроенное состояние и начинает делаться невыгодным.
     Далее, так как установлено,  что  изменение  в  равновесии  отправлений
отпечатлевает свой след на воспроизводительных элементах, то нам  приходится
иметь дело с альтернативой  или  отпечатлевающийся  след  не  имел  никакого
отношения к частным изменениям, которые совершаются в организме, или же этот
след воспроизводит названные изменения Вторая часть этой альтернативы делает
явления легкопонятными, тогда как при допущении первой части альтернативы  у
нас  не  только  остаются  нерешенными  некоторые  вопросы,  но   получается
противоречие с  общеизвестной  истиной,  что  при  воспроизведении  способны
передаваться до мелких подробностей черты предков.
     Хотя, при отсутствии денежного интереса  или  интереса  тщеславия,  для
определения того,  способны  ли  передаваться  по  наследству  функционально
возникшие видоизменения, не  производятся  такие  специальные  опыты,  какие
делаются для закрепления в потомстве случайных видоизменений, - тем не менее
некоторые очевидные примеры такой передачи сами  собою  бросаются  в  глаза,
даже когда о них  совершенно  не  думают.  В  добавление  к  примерам  малой
заметности явлений, о которых идет речь, обратим внимание на одно, о котором
я уже говорил выше, а именно, что аппарат  для  разрывания  и  жевания  пищи
ослабевает с ослаблением его отправлений, как это можно  видеть  на  примере
цивилизованных народов и некоторых разновидностей  собак,  которым  пришлось
вести обеспеченный  образ  жизни.  Из  многочисленных  случаев,  упоминаемых
Дарвином, можно  видеть,  что  они  охватывают  не  одну  какую-либо  особую
категорию частей организма,  но  простираются  на  все  части  -  на  кожную
систему, мускульную, костную, нервную системы, на внутренности;  что  случаи
передачи по наследству функционально произведенных изменений  между  частями
организма, подверженными такому изменению, чаще  всего  констатировались  на
таких частях, которые наиболее  способны  сохранять  изменения  и  допускают
легкую возможность сравнения, а именно на костях; все эти случаи  имеют  тем
большее значение, что они свидетельствуют, каким образом в множестве  других
подобных  случаев  совершаются  параллельные  изменения  строения  рядом   с
параллельным изменением привычек.
     Что же мы можем сказать в  качестве  общего  заключения?  Можем  ли  мы
удовольствоваться допущением, что наследование  функционально  произведенных
изменений имеет место только в тех случаях, когда есть доказательство этого?
Можем ли мы согласиться, что все те многочисленные случаи изменения строения
под влиянием изменения отправлений, которые встречаются в разных тканях и  в
разных органах, что все они являются только специальными  и  исключительными
примерами, вовсе не имеющими общего значения? Можем ли  мы  думать,  что  те
доказательства, которые в настоящее время получили известность без участия в
этом ученых-исследователей,  не  были  бы  так  многочисленны,  если  бы  на
собирание их не было потрачено столько внимания? Чтобы думать таким образом,
я полагаю, нет разумного основания. Что касается меня, то  вся  совокупность
фактов внушает мне непоколебимую уверенность,  что  передача  по  наследству
функционально произведенных  изменений  имеет  место  повсюду.  Принимая  во
внимание,  что  физиологические  явления  совершаются  согласно   физическим
законам, трудно было бы понять, почему бы изменившееся действие органических
сил, вызывающее во многих разных случаях наследственные изменения  строения,
не производило бы того же самого во всех случаях. Можно  считать  за  строго
правильные, я думаю, следующие положения:  во-первых,  деятельность  всякого
органа вызывает в нем реакцию, которая обыкновенно  не  изменяет  его  нормы
питания, но иногда понижает в нем  питание  соответственно  понижению  самой
деятельности,  в  других  же  случаях  -  повышает  питание  пропорционально
повысившейся   деятельности;   во-вторых,   деятельность   органа,   вызывая
измененное consensus отправлений и строения, отпечатлевает такой  измененной
consensus также на семенных  и  зародышевых  клеточках  в  то  время,  когда
образуется будущая особь; в-третьих, иногда  в  ряду  поколений,  в  случаях
слишком малочисленных/чтобы их отмечать, но зато легко бросающихся  в  глаза
своей  очевидностью,  результаты   видоизменений   того   или   иного   рода
обнаруживаются сами собою.  Далее,  как  мне  кажется,  так  как  существуют
некоторые очень обширные категории явлений, которые остаются  необъяснимыми,
если  мы  признаем  наследование  случайных  видоизменений  за  единственный
фактор, но которые становятся объяснимыми,  если  мы  допустим  наследование
функционально произведенных изменений, - то мы считаем себя  вправе  сделать
заключение, что такое наследование  случайно  возникших  изменений  является
фактором,  который  не  только  принимает  простое  участие  в  органической
эволюции, но таким фактором, без участия которого органическая  эволюция,  в
своей высшей форме в любой момент, не могла бы никогда и совершиться.
     Будет ли наше заключение справедливо  или  нет,  во  всяком  случае,  я
думаю, есть достаточно оснований принять предварительно гипотезу о том,  что
последствия употребления и неупотребления передаются по наследству, и  затем
установить методическое производство исследований для решения вопроса о том,
признать ли гипотезу справедливой или отвергнуть ее. Ибо мне  кажется,  едва
ли разумно  принимать  без  ясных  доказательств  такое  представление,  что
простое различие в строении, возникающее самопроизвольно, может передаваться
по наследству, а глубокое различие, поддерживаемое в течение ряда  поколений
путем изменения отправлений, - что такое различие в строении  не  передается
потомству. Принимая в  соображение,  что  изменение  строения  под  влиянием
отправления является бесспорным фактом - vera causa, поскольку дело идет  об
отдельной особи; принимая, далее, в соображение,  что  есть  немало  фактов,
которые такими компетентными наблюдателями, как Дарвин, рассматривались  как
доказательство того, что передача таких изменений имеет  место  в  отдельных
случаях, - принимая все это в соображение, следует, я думаю, в конце  концов
признать за хорошо обоснованную ту гипотезу, что такая передача  совершается
в согласии с общим законом, простирающимся на все живые существа.
     Но если признать достаточную обоснованность за только  что  высказанным
заключением, - если признать  бесспорным,  что  с  самого  начала  вместе  с
наследованием полезных,  случайно  возникших  видоизменений  имело  место  и
наследование изменений, произведенных употреблением и неупотреблением, -  то
можем  ли  мы  сказать,  что  мы  перечислили  все  категории   органических
феноменов? Я думаю,  на  этот  вопрос  должно  ответить,  что  еще  остаются
неперечисленными некоторые  категории  органических  феноменов.  Я  полагаю,
должно указать на то, что некоторые основные черты животных и растений и  до
сих пор остаются необъясненными и что поэтому необходимо признать участие  в
данном  отношении  еще  и  какого-то  нового  фактора.  Показать  это  я   и
предполагаю далее.
     Спросите свинцовых дел мастера, который  исправляет  ваш  насос,  каким
образом поднимается в насосе вода; он ответит "посредством всасывания", имея
в виду свою способность всасывать воду в рот через трубку;  он  уверен,  что
понимает  действие  насоса.  Вопрос,  что  именно   он   подразумевает   под
всасыванием, кажется ему абсурдом. Он говорит, что вы знаете так же  хорошо,
как и он сам, то, что он подразумевает. И он не может понять, что может быть
возбужден вопрос, отчего происходит то, что вода поднимается в трубке, когда
он особенным способом складывает  свой  рот.  На  вопрос,  почему,  действуя
всасыванием, насос не будет в состоянии поднимать  воду  выше  32  футов,  а
практически несколько ниже, он не может дать  никакого  ответа;  но  это  не
колеблет его доверия к своему объяснению.
     С другой стороны, любознательный человек,  который  добивается  понять,
что такое всасывание, может получить от физика объяснения, дающие ему вполне
ясное представление не только об этом,  но  и  о  многих  других  вещах.  Он
узнает, что  и  мы  сами,  и  все  окружающие  нас  предметы  находятся  под
атмосферным давлением, доходящим до 15 фунтов на квадратный дюйм, т.  е.  15
фунтов  составляют  средний  вес  воздушного  столба,  имеющего   основанием
квадратный дюйм и простирающегося в вышину от уровня моря до пределов земной
атмосферы. Он узнает, что когда он помещает один  конец  трубки  в  воду,  а
другой берет в рот  и  затем  оттягивает  назад  свой  язык,  образуя  таким
способом свободное место, то происходят два явления: одно заключается в том,
ч