олько потому, что они относятся к порядку более высокой
специальности, но потому, что они составляют вторую часть этих агрегатов или
состояния  сознания,  которые  исследует  субъективная  психология,   наука,
стоящая  совершенно  особняком  от  всех  прочих  наук.  Наконец,   социолог
рассматривает каждое  племя  и  каждый  народ  как  агрегат,  представляющий
множество одновременных и последовательных явлений, связанных между собой  в
качестве  частей  единой  совокупности.  Таким  образом,  во  всех   случаях
конкретная наука занимается каким-либо конкретным агрегатом (или несколькими
конкретными агрегатами); и она заключает в себе все, что может быть известно
об этом агрегате относительно  его  величины,  формы,  движений,  плотности,
устройства общего расположения его членов, его  микроскопического  строения,
его химического состава, температуры  и  т.  д.  и  также  относительно  тех
многочисленных материальных и динамических изменений, каким он  подвергается
с самого начала своего бытия, как агрегата, до момента, когда  он  перестает
существовать, как таковой.
     Никакая абстрактно-конкретная наука не  поступает  таким  образом.  Все
вместе взятые абстрактно-конкретные науки описывают различные роды  свойств,
присущих агрегатам; а каждая абстрактно-конкретная  наука  занимается  одним
определенным классом этих свойств.  Одна  изучает  и  формулирует  свойства,
общие всем агрегатам; другая  -  свойства  агрегатов  с  более  специальными
формами; третьи берут из агрегатов определенные составные части,  обособляют
их от остальных и изучают их свойства. Но все эти  науки  совсем  не  ведают
агрегатов как индивидуальных объектов. Какое-нибудь отдельное  свойство  или
собрание соединенных свойств - вот все,  чем  исключительно  занимаются  эти
науки. Механике нет никакого дела, есть  ли  рассматриваемая  ею  движущаяся
масса планета или молекула, кусок мертвого дерева,  брошенный  в  реку,  или
живая собака, прыгающая за ним; как в одном, так и в другом  случае  кривая,
описанная движущимся телом, сообразуется с одними и  теми  законами.  То  же
самое можно сказать и о физике, когда он берет за предмет изучения отношение
между изменяющимся объемом какого-нибудь  тела  и  изменяющимся  количеством
молекулярного движения: рассматривая свой предмет  вообще,  он  не  обращает
никакого внимания на материю, и, изучая  его  в  частности  по  отношению  к
такому-то или иному роду материи, он оставляет в стороне все, относящееся  к
величине или форме; из этого исключаются те более частные случаи,  когда  он
исследует действия, могущие влиять на форму, но даже и  в  этих  случаях  он
оставляет в стороне величину тела. То же можно сказать и о химике. Какое  бы
вещество он ни изучал, он не только не обращает внимания на его величину или
количество, но он не требует даже, чтобы оно было доступно восприятию. Часть
углерода, над которым он делает свои опыты, может быть видима или невидима в
своих  формах  алмаза,  графита  или  угля,  -  это  ему   безразлично.   Он
прослеживает его в различных его видоизменениях и  соединениях:  он  находит
его то в соединении с кислородом  в  виде  невидимого  газа;  то  скрытым  с
другими элементами в более сложных телах,  как-то:  эфир,  сахар,  масла.  С
помощью серной кислоты или какого-либо другого реактива он  обращает  его  в
связный осадок или в мельчайший порошок; в иных случаях с помощью теплоты он
обнаруживает его в составе  животных  тканей.  Очевидно,  констатируя  таким
образом сродство и атомическую  эквивалентность  углерода,  химик  не  имеет
никакого дела с каким бы то ни было агрегатом; он занимается  углеродом  как
вещью, которая не существует ни в каком частном  состоянии  соединения,  как
вещью, лишенной количества формы и внешности,  -  одним  словом,  как  вещью
абстрактной и идеальной; он представляет его  себе  одаренным  определенными
свойствами и силами, откуда вытекают частные явления,  им  описываемые:  его
единственная цель - констатировать эти силы и эти свойства.
     Наконец, абстрактные науки, со своей стороны, также  не  имеют  дела  с
реальностью агрегатов и сил, какими могут обладать агрегаты или их составные
части; они занимаются лишь отношениями - отношениями  между  агрегатами  или
между частями агрегатов,  отношениями  между  агрегатами  и  их  свойствами,
отношениями между свойствами или между отношениями. Та же логическая формула
равно приложима, будут ли членами этих отношений люди и их  несуществование,
кристаллы и их устройства или буквы и их звуки. Что касается математики,  то
она занимается исключительно отношениями; это можно видеть из того, что  она
употребляет точно то же самое выражение, как  для  определения  треугольника
бесконечного малого, так и для определения треугольника,  вершиной  которого
служит Сириус, а основанием диаметр земной орбиты.
     Я  не  могу  понять,  каким  образом  можно  усомниться  в   законности
определений этих научных групп. Невозможно отрицать, что  каждая  конкретная
наука имеет предметом какой-либо агрегат, или  какие-либо  органические  или
неорганические  агрегаты,  или  сверхорганические  (общество);  не   обращая
никакого внимания на свойства того или другого порядка, она занимается  лишь
координацией свойств, собранных из  всех  порядков.  Мне  кажется  столь  же
достоверным, что наука абстрактно-конкретная  прилепляется  к  какому-нибудь
порядку этих свойств, опуская все остальные качества, свойственные агрегату,
и признавая даже агрегаты лишь постольку, поскольку их понятие  заключено  в
исследовании свойств того частного порядка, который изучается.  И  я  думаю,
что также ясно, что абстрактная наука, освобождая свои положения от  всякого
намека на агрегаты и  свойства,  поскольку  это  позволяет  сделать  природа
мышления, занимается лишь отношениями сосуществования и  последовательности,
представляемых  вне  всякого  частного  вида   существования   и   действия.
Следовательно, если эти  три  группы  наук  суть  относительно  лишь  теории
агрегатов, теории свойств и теории отношений, то  ясно,  что  деления  между
ними не только совершенно ясны, но и разделяющие их промежутки не могут быть
уничтожены.
     Теперь,  быть  может,  будет  более  ясно  видно,  насколько   непрочна
классификация  Конта.  Еще  раньше,  изложив  общим  образом  эти   основные
различия, я указал  несоответствия,  возникающие,  если  науки  абстрактные,
абстрактно-конкретные  и  конкретные  разместить  в  порядке,   предложенном
Контом. Эти несоответствия становятся еще  более  поразительными,  если  эти
общие названия групп заменить определениями, данными выше. Тогда  получилось
бы следующее:

         Математика .......................Теория отношений
         (механика же .....................теория свойств)
         Астрономия .......... ............Теория агрегатов
         Физика ...........................Теория свойств
         Химия ............................Теория свойств
         Биология .........................Теория агрегатов
         Социология............  ..........Теория агрегатов

     Что люди, предавшиеся какой-либо особой доктрине, видят ясно недостатки
доктрины, ей противоположной,  и  не  видят  недостатков  той,  которой  они
держатся, - это мнение слишком обычное, но равно приложимое и к  философским
убеждениям, как и ко всему остальному. Притча о соломинке и бревне столь  же
приложима к суждениям людей об их мнениях, как и к их суждениям о  характере
друг друга. Может быть, для моих друзей из школы позитивистов я  подтверждаю
эту истину собственным примером, как они подтверждают ее  для  меня  своими.
Лишь тому, кто чужд как той, так и другой системе, надлежит сказать, у  кого
из нас в глазу бревно и соломинка. А пока ясно, что та или  другая  доктрина
существенно ошибочна  и  что  никакое  изменение  не  может  привести  их  в
согласие. Или науки не могут быть  классифицированы  так,  как  это  сделано
мною, или они не могут быть расположены в линейный ряд, предложенный Контом.

III

О ПРИЧИНАХ РАЗНОГЛАСИЯ С ФИЛОСОФИЕЙ О. КОНТА

     (Первоначально напечатано в апреле 1864 г. как приложение к  предыдущей
статье)

     В Revue des Deux Mondes от 15 февраля  1864  г.  напечатана  статья  об
одном из последних моих сочинений, а именно об Основных  началах.  Я  должен
принести свою благодарность автору этой статьи, г-ну Огюсту  Ложелю,  за  ту
тщательность, какую он обнаружил при изложении некоторых основных  положений
этого сочинения, а также и за то справедливое  и  симпатичное  отношение,  с
каким он дал им должную оценку. Однако в одном отношении г-н Ложель передает
своим читателям превратное суждение, которое он  сам  лично  считает  вполне
достоверным, и выражает его  несомненно  с  полным  убеждением.  Г-н  Ложель
выставляет меня  отчасти  учеником  Конта.  Описав  сначала  влияние  Конта,
сказавшееся на трудах некоторых других английских писателей, особенно  Милля
и Бокля, он старается отыскать это влияние, хотя и не  признаваемое  мною  в
моем сочинении, которое он  разбирает.  В  своей  статье  он  несколько  раз
возвращается к доказательству своего высказанного мнения. С большой неохотой
я  вижу  себя  вынужденным  возражать  критику  столь   беспристрастному   и
искусному, но так как Revue des Deux Mondes очень  распространен  в  Англии,
как и в других странах, и так как подобное же заблуждение, как и высказанное
г-ном Ложелем, существует среди многих людей как в Европе, так и в  Америке,
- заблуждение, которое может только укрепиться от упомянутой статьи, то  мне
кажется необходимым выступить с некоторым опровержением.
     Две причины совершенно различного рода  способствовали  распространению
ошибочного мнения, будто Конт является творцом науки, в строгом смысле этого
слова, мнение это распространялось бессознательно как его  жаркими  врагами,
так и наиболее преданными приверженцами. С одной  стороны,  Конт,  обозначив
под названием позитивной философии все  окончательно  установленное  знание,
приведенное учеными в систему или в связное целое,  выставил  ее  как  нечто
противоположное  бессвязному  собранию  мнений,  поддерживаемых   теологами,
вследствие этого и теологи усвоили себе  привычку  называть  противоположную
партию, т. е. людей науки, позитивистами. Подобная привычка породила мнение,
что члены этой партии сами назвали себя позитивистами и  тем  признали  себя
учениками Конта. С другой стороны, те, которые усвоили себе систему Конта  и
смотрели на нее как на философию будущего, были естественно  склонны  видеть
везде следы ее прогресса, и везде, где они находили мнения, согласные с нею,
они приписывали их влиянию ее основателя. Это - общее свойство всех учеников
и последователей, всегда преувеличивать значение учения их учителя и считать
его  основателем  всех  поучаемых  им  доктрин.  Имя  Конта   в   умах   его
последователей связано с понятием о научном  мышлении,  потому  что  большая
часть его последователей усвоила  себе  впервые  научное  мышление  из  того
изложения, какое он ему дал в  своих  сочинениях.  Под  неизбежным  влиянием
такой ассоциации идей последователи Конта всегда вспоминают своего  учителя,
как только они наталкиваются на образ мышления, имеющий некоторое сходство с
научным мышлением, описанным  их  учителем;  вследствие  этого  они  склонны
думать, что Конт и в умах других людей вызвал те же понятия, какие он вызвал
в умах их самих. Однако  подобные  суждения  в  большинстве  случаев  лишены
всякого основания. Что Конт дал общее изложение доктрины и  метода  науки  -
это, конечно, верно; ошибка состоит в том, что нельзя  всех,  кто  принимает
эту доктрину и следует этому методу, называть учениками Конта.  Ни  процессы
их исследований, ни их мнения относительно природы  человеческого  знания  и
его границ не изменились сколько-нибудь заметно сравнительно с тем, в  каком
положении находились они до Конта. Если их можно назвать "позитивистами", то
только в том смысле, в каком все люди науки  всегда  были  более  или  менее
последовательными  позитивистами;  но  считать  их   учениками   Конта   это
равносильно тому, если бы мы стали- называть его учениками тех,  кто  жил  и
умер прежде самого Конта. Конт вовсе не говорит того, чего  требуют  во  имя
его некоторые из его приверженцев. Он говорит: "Il y a sans  doute  beaucoup
d'analogie entre ma philosophie positive  et  ce  que  les  savants  anglais
entendent, depuis Newton surtout, par  philosophie  naturelle"  ("Есть,  без
сомнения, большое сходство между  моей  позитивной  философией  и  тем,  что
английские ученые разумеют - особенно со времен  Ньютона  -  под  философией
естественной") (См. Avertissement). Далее он указывает на  "grand  mouvement
imprime a l'esprit humain, il y a deux siecles, par  l'action  combinee  des
preceptes de Bacon, des conceptions  de  Descartes  et  des  decouvertes  de
Galilee, comme le moment ou l'esprit de la philosophie positive a commence a
se prononcer dans le monde" ("великое  движение,  возникшее  в  человеческом
уме, два  века  тому  назад,  под  совокупным  воздействием  учений  Бэкона,
умозрений Декарта и открытий Галилея, как на  момент,  когда  впервые  начал
проявляться в мире дух позитивной философии"). Из  этого  видно,  что  общие
процессы исследования и способ объяснения  явлений,  которые  Конт  называет
позитивной философией, им самим признаются за результат двухвековой  работы;
по его признанию, они ко времени его труда достигли уже заметного развития и
составляли собою наследство всех людей науки.
     Задача,  принятая  на  себя  Контом,  состояла  в   том,   чтобы   дать
философскому мышлению и методу  более  совершенную  форму  и  организацию  и
приложить их к истолкованию тех классов явлений, которые еще не были изучены
научным образом. Такой замысел полон  величия,  а  попытка  осуществить  его
является предприятием, заслуживающим удивления и одобрения. У  Бэкона  также
был подобный план, он  также  стремился  к  организации  наук  и  также  был
убежден, что "физика (естественные науки) есть мать  всех  наук";  в  то  же
время он был убежден, что науки могут подвигаться вперед только при  условии
общего союза и взаимной связи, причем указал и на то, в чем должен  состоять
этот союз и связь. Он понимал, что  нравственная  и  политическая  философия
может расти и процветать только в том случае, если она берет  свои  корни  в
естественной философии; таким образом, он как бы предвидел  идею  социальной
науки, возникающей из наук естественных. Однако состояние знаний в его время
воспрепятствовало ему пойти дальше этого  общего  умозрения,  и,  по  правде
сказать, достойно удивления то обстоятельство, что он мог зайти так  далеко.
Вместо смутной и неопределенной идеи  Конт  дал  миру  идею  ясно  и  вполне
определенную. В развитии этой концепции Конт обнаружил замечательную  широту
воззрений, недюжинную оригинальность, громадную находчивость и выходящую  из
ряда  вон  способность  к  обобщениям.  Его  система  позитивной  философии,
рассматриваемая сама по себе, независимо от того,  верна  ли  она,  является
творением, полным величия. Но, признавая за Контом неоспоримое право на наше
удивление за его концепцию, за его усилия осуществить ее  и  за  то  умение,
какое обнаружил он в этой попытке, надо еще  спросить:  имел  ли  он  удачу?
Мыслитель, реорганизующий научный метод и знание своего  века  и  передающий
своим последователям эту новую  организацию,  которую  те  и  принимают,  по
справедливости  может  считаться  главой  школы,  а  его  преемники  -   его
учениками. Но если среди его преемников есть такие, которые  принимают  этот
метод и эти знания века, но отвергают предложенную им реорганизацию, то эти,
очевидно, не могут  считаться  его  учениками.  Что  можно  сказать  в  этом
отношении  о  Конте?  Есть  небольшое  число  людей,  которые  почти  вполне
принимают его учение, и они, конечно, по справедливости могут называться его
учениками. Есть другие, которые принимают, как истинные, некоторые  из  этих
принципов, но все остальное  отвергают;  эти  если  и  могут  считаться  его
учениками, то только отчасти. Наконец, есть еще и такие,  которые  отвергают
все  существенное  в  его  учении:  эти,  очевидно,  должны  считаться   его
противниками. Все члены этого последнего класса остаются в том же положении,
в каком они были бы, если бы Конт  ничего  совсем  не  писал.  Отвергая  его
реорганизацию наук, они принимают эти науки в том виде, как они существовали
до него, как общее достояние, завещанное прошедшим настоящему. Их согласие с
этой научной доктриной вовсе не ставит их в положение учеников  относительно
Конта. К этому классу принадлежит большинство людей науки. К этому же классу
принадлежу и я.
     Переходя теперь к тому, что лично касается меня в этом вопросе, я укажу
сначала  на  главные  общие  принципы,  относительно  которых  Конт   вполне
солидарен с мыслителями, ему предшествовавшими, и относительно которых  и  я
сам с ним вполне солидарен.
     Конт полагает, что источником всякого знания является опыт;  я  держусь
того же мнения, но я держусь его смысле более широком, чем Конт, потому  что
я не только думаю, что все идеи, приобретенные индивидами, а  следовательно,
и  все  идеи,  переданные  прошедшими  поколениями,  происходят   из   этого
источника,  но  я  также  полагаю,  что   самые   способности,   облегчающие
приобретение этих идей, являются продуктом  накопленного  и  организованного
опыта, переданного нам от предшествовавших  рас  (см.  Основания  психологии
Герберта Спенсера). Но доктрина, что всякое  знание  берет  свое  начало  из
опыта, обоснована вовсе не Контом, да он и сам не приписывает  ее  себе.  Он
говорит, что "tous les bons esprits, repetent, depuis Bacon, qu'il n'y a  de
connaissances reelles que celles qui reposent sur des fait  observes"  ("все
здравые умы повторяют со времен Бэкона, что нет иных действительных  знаний,
кроме  тех,  которые  основываются  на  наблюдаемых  фактах").  Сверх  того,
отличительный характер английской школы психологов и состоит главным образом
в разработке этой доктрины и в ее окончательном установлении. Насколько  мне
известно, Конт, приняв эту доктрину, не сделал ничего такого, что  могло  бы
придать ей большую достоверность и определенность. Да он и не мог бы сделать
ничего подобного, так как он отвергает ту часть науки о духе,  которая  одна
только может доставить доказательства в пользу этой доктрины.
     Далее, Конт держится того мнения, что всякое знание относительно  и  не
идет дальше знания одних феноменов; в этом я с ним вполне согласен.  Но  кто
станет утверждать, что относительность всякого знания провозглашена  впервые
Контом? Среди тех, кто более или менее  последовательно  придерживался  этой
доктрины,  сэр  Вильям  Гамильтон  насчитывает  Протагора,  Аристотеля,  св.
Августина,  Боэция,  Аверроэса,  Альберта  Великого,  Жерсона,   Меланхтона,
Скалигера, Фр. Пикколомини, Джордано  Бруно,  Кампанеллу,  Бэкона,  Спинозу,
Ньютона,  Канта.  Сам  Вильям  Гамильтон  в  своей  Философии  безусловного,
напечатанной впервые в 1829 г., дал научное доказательство этому  убеждению.
Конт, получив эту  доктрину  от  своих  предшественников  вместе  с  другими
мыслителями, не сделал, насколько мне известно, ничего такого, что подвинуло
бы вперед это учение. В сущности, он и не мог ничего сделать в  его  пользу,
потому что, как мы уже сказали, он  не  признает  возможности  того  анализа
мышления, который заключает в себе доказательства относительности всех наших
знаний.
     Конт  требует,  чтобы  при  объяснении  различных  классов  явлений  не
прибегали к помощи метафизических сущностей, рассматриваемых в  качестве  их
причин; я также полагаю,  что  употребление  подобных  сущностей  -  хотя  и
удобно, если не необходимо для целей  мышления  -  с  научной  точки  зрения
вполне незаконно. Мнение