нято не
воспроизведениями частных отношений, являвшихся сознанию прежде, но таких, в
которых воспроизведенные частные отношения мыслятся только как  содержащиеся
в каком-либо общем отношении. Иначе сказать:  в  этих  суждениях  конкретные
отношения, взятые некогда из опыта, воспроизводятся в  той  мере,  насколько
они становятся объектами сознания, наряду с абстрактным отношением,  которое
формулирует их. Идеи, вытекающие  их  этого  отвлечения,  сами  по  себе  не
представляют действительных опытов, но являются символами,  стоящими  вместо
целых групп  таких  действительных  опытов,  т.  е.  воспроизводят  агрегаты
представлений и могут, таким  образом,  быть  названы  перевоспроизведенными
познаваниями. Ясно, что процесс перевоспроизведения может  идти  тем  далее,
чем абстрактнее становится мысль.
     Чувствования или те виды  духовного  состояния,  в  которых  мы  бываем
заняты не  отношениями,  какие  существуют  между  чувствующими  состояниями
нашими, а самими  этими  состояниями,  -  могут  быть  разделены  на  четыре
параллельные подкласса:
     Чувствования представляющиеся, обыкновенно называемые ощущениями,  суть
такие состояния духа, в которых вместо того,  чтобы  рассматривать  телесное
впечатление относительно его рода или места, мы созерцаем его в  нем  самом,
как удовольствие или страдание, - например, когда едим.
     Чувствования представительно-воспроизведенные, обнимающие собой большую
часть того, что мы обыкновенно называем  эмоциями,  суть  такие,  в  которых
ощущение, группа ощущений или  группа  идей  и  ощущений  вместе  возбуждают
агрегатную   массу    представленных    ощущений,    частью    принадлежащих
индивидуальному опыту, а главным образом  -  лежащих  глубже  его  и  потому
неопределенных. Эмоция ужаса может служить  примером.  Наряду  с  известными
впечатлениями, производимыми на глаза или слух, а иногда на то и  на  другое
вместе,   в   сознании   вызываются   многие   страдания,   которым   прежде
предшествовали  такие  впечатления.  Если  же  отношение   между   подобными
впечатлениями  и  страданиями  становилось  обычно  у  известной  расы,   то
определенные  идеи  о  таких  страданиях,  добытые  индивидуальным   опытом,
сопровождаются   еще    неопределенными    страданиями,    вытекающими    из
унаследованного опыта, т. е. сопровождаются смутными чувствами,  которые  мы
можем назвать органическими воспроизведениями. В  ребенке,  который  уже  на
руках  кормилицы  кричит,  увидев  или  услышав   что-либо   страшное,   эти
органические воспроизведения являются  нам  в  виде  смутного  беспокойства,
которому личный опыт не успел еще сообщить специфических черт.
     Чувствования воспроизведенные  обнимают  собой  идеи  о  чувствованиях,
указанных выше, когда они возникают независимо  от  соответствующих  внешних
возбуждений. Как пример их, можно привести чувства, с которыми пишет поэт  и
которые рождаются в умах его читателей.
     Чувствования  перевоспроизведенные,  куда  входят  те   более   сложные
состояния чувствований,  которые  бывают  не  столько  прямыми  результатами
внешних  возбуждений,   сколько   посредственными   или   рефлективными   их
результатами.  Любовь  к  собственности  есть  чувство   этого   рода.   Оно
пробуждается  не  присутствием  какого-либо  частного  предмета,  но  вообще
предметами, допускающими идею приобретения, - не  просто  только  вследствие
присутствия таких предметов, но вследствие известного идеального отношения к
ним. Как показано было выше, это чувство состоит не из представленных в  уме
выгод от обладания тем или другим предметом,  а  из  воспроизведенных  выгод
обладания вообще, т. е. оно  создается  не  из  тех  или  других  конкретных
воспроизведений, а из абстракций от  многих  конкретных  воспроизведений;  и
есть поэтому  перевоспроизведенное  чувство.  Более  высокие  чувства,  как,
например, чувство справедливости, еще полнее  подходят  под  этот  характер.
Так, во взятом нами  примере  состояние  чувствования  слагается  из  других
состояний, которые суть сами вполне или  почти  вполне  перевоспроизведенные
чувствования: оно заключает в себе представления тех низших эмоций,  которые
порождаются в нас владением собственностью,  свободой  действий  и  пр.,  и,
таким образом, является в гораздо более высокой степени перевоспроизведенным
чувством.
     Эта классификация, обозначенная здесь в самых грубых  чертах  и  вполне
допускающая дальнейшее расширение,  окажется  согласующейся  с  результатами
анализа, поддерживаемого исследованием развития. Как бы  мы  ни  следили  за
духовным прогрессом- по  ступеням  ли  животного  царства,  по  ступеням  ли
человеческого рода, или же, наконец, по стадиям индивидуального развития,  -
во всяком случае,  очевидно,  что  прогресс  как  в  познаваниях,  так  и  в
чувствованиях идет и должен идти от презентативного ко  все  более  и  более
репрезентативному  Невозможно  отрицать,  что  разум  восходит  от   простых
восприятий,  в  которых  сознание  занято  локализацией   и   классификацией
ощущений,  к  восприятиям  более  и  более  сложным;   далее,   к   простому
умозаключению и затем к умозаключению более и более сложному и отвлеченному,
т. е. более и более отдаленному от ощущения. Параллельный  же  ряд  ступеней
идет и в развитии чувств: простое ощущение, несколько ощущений, сочетающихся
между  собой;  ощущения,  сочетающиеся   с   воспроизведенными   ощущениями;
воспроизведенные ощущения, организовавшиеся в группы,  в  которых  отдельные
признаки их стушевываются в значительной степени;  наконец,  воспроизведения
этих групп, в которых первоначальные элементы  чувствования  становятся  еще
более смутными. В обоих случаях прогресс по необходимости идет от простого и
конкретного к сложному и  абстрактному:  это-то  и  должно  быть  основанием
классификации как познавании, так и чувствований.
     Место,  занятое  здесь  разбором  сочинения  м-ра  Бэна,  мы  могли  бы
наполнить изложением содержания этого сочинения и  похвалами  ему,  если  бы
считали это более важным. И хотя мы  откровенно  указали  то,  что  признаем
недостатками этого труда, но  из  этого  отнюдь  не  следует,  чтобы  мы  не
признавали  несомненных  его  достоинств.  Повторяем,  что,  как   изложение
естественной истории духа, это сочинение,  по  нашему  мнению,  лучше  всех,
написанных до настоящего  времени.  Оно  представляет  собой  весьма  ценное
собрание тщательно обработанных материалов. Быть может, мы  не  в  состоянии
лучше выразить своего мнения о достоинстве этого произведения,  как  сказав,
что книга м-ра Бэна необходима для всякого, кто  захотел  бы  сообщить  этой
ветви психологии вполне научную организацию.

VII СОЦИАЛЬНЫЙ ОРГАНИЗМ

     Сэр Джеймс Макинтош попал в большой почет за высказанную им мысль,  что
"конституции  не  создаются,  а  сами  вырастают".  В   наше   время   самое
замечательное  в  этом  изречении  то,  что  оно  когда-то  считалось  столь
замечательным.  Как  по  удивлению,   выказываемому   человеком   при   виде
какого-нибудь обыденного явления,  можно  судить  об  общем  развитии  этого
человека, так точно из удивления, с которым какой-нибудь век встречает новую
мысль, можно составить себе понятие о степени просвещения этого века.  Факт,
что это изречение Макинтоша наделало столько шума, показывает,  как  глубоко
было в его время незнание социальной науки. Слабый луч истины казался  тогда
ярким светом, точно так же, как  далекое  мерцание  сальной  свечи  является
звездой среди окружающей тьмы.
     Явившись среди  совершенно  чуждой  системы  мышления,  подобная  мысль
действительно не могла не поразить. Во времена  Макинтоша  вещи  объяснялись
гораздо  более  гипотезой   искусственного   созидания,   нежели   гипотезой
самобытного развития, - что большинство людей  делает,  впрочем,  и  в  наше
время. Тогда думали, что каждая планета была собственноручно  пущена  в  ход
Творцом,  с  той   именно   степенью   быстроты,   какая   требовалась   для
уравновешивания солнечного притяжения. Образование Земли, отделение моря  от
суши, творение животных считались механическим трудом, от  которого  Господь
почил, как работник отдыхает от работы.  Человека  считали  сделанным  вроде
того, как делаются главные фигуры. Под стать этим понятиям и как бы с общего
молчаливого согласия установилось убеждение, что и общества устраиваются так
или  иначе  непосредственным  вмешательством   Провидения,   постановлениями
законодателей или соединением того и другого.
     Но что общества не искусственно создаются, это до  того  очевидно,  что
кажется  удивительным,  как  могла  такая  истина  ускользнуть  от  внимания
наблюдателей. Ничто, быть может,  не  доказывает  так  наглядно  ничтожность
исторических исследований, которые  до  сих  пор  производились.  Достаточно
оглянуться на окружающие нас перемены, наблюдать за социальной  организацией
в  главнейших  ее  особенностях,  чтобы  убедиться,  что  эти   перемены   и
особенности не имеют ничего  сверхъестественного  и  не  определяются  волею
каких-либо личностей, как это вообще можно бы вывести из поучений историков,
а проистекают из общих, естественных причин Одного  факта  разделения  труда
достаточно, чтобы пояснить это. Не повеления  какого-нибудь  правителя  были
причиной того, что некоторые  люди  сделались  мануфактуристами,  тогда  как
другие остались земледельцами. В Ланкашире  миллионы  людей  посвятили  себя
выделыванию  хлопчатобумажных  изделий,  в  Йоркшире  миллион  людей   живет
разработкой  шерсти;  гончарный  промысел  Стаффордшира,   ножевые   изделия
Шеффильда и металлические изделия Бирмингема занимают  сотни  тысяч  рук.  В
строе английского общества это факты крупные, но мы не можем приписать их ни
чуду, ни законодательству. Не "героем-царем" и не  "коллективной  мудростью"
раздроблено  было  население  на  производителей  и   оптовых   и   мелочных
распределителей.  Вся  наша  промышленная  организация,  от  главнейших   ее
очертаний до мельчайших подробностей, сделалась тем, чем она есть, не только
без помощи законодательного руководства,  но  в  значительной  мере  вопреки
законодательным стеснениям. Она возникла из различных  человеческих  нужд  и
деятельностей. Между тем  как  каждый  гражданин  старался  о  личном  своем
благоденствии и ни один не помышлял о разделении труда,  да  и  не  сознавал
необходимости такого разделения, оно установилось и  постоянно  развивалось.
Процесс этот совершался медленно и скрыто,  так  что  до  новейшего  времени
никто почти его не замечал. Он подвигался шагами, до того  незаметными,  что
промышленные порядки долгое время казались все теми же,  как  и  в  старину.
Рядом изменений, столько же нечувствительных, как  те,  через  которые  семя
переходит в  дерево,  общество  сделалось  тем  сложным  сочетанием  взаимно
зависящих друг от друга деятелей, каким оно  является  нам  теперь.  И  надо
заметить, что эта экономическая организация есть существенная  основа  всего
строя. Благодаря самобытно выработавшимся таким образом  сочетаниям,  каждый
гражданин снабжается предметами жизненных  потребностей  и  в  то  же  время
оказывает и другим какую-либо помощь, поставляет какой-нибудь продукт.  Тем,
что мы живы сегодня,  мы  обязаны  правильному  течению  этой  комбинации  в
течение прошлой недели,  и,  если  бы  существующий  механизм  был  внезапно
уничтожен, большая часть нас перемерла бы до исхода текущей недели. Если  же
эти наиболее крупные и жизненные черты нашего общественного  строя  возникли
не по мысли какого-либо индивида, а из личных усилий  граждан  удовлетворить
их собственные потребности, то можно быть уверенными,  что  и  менее  важные
черты возникли таким же путем.
     "Однако, - скажут нам, - нельзя же причислить  общественные  изменения,
произведенные непосредственно законом,  к  самобытно  развившимся  явлениям.
Когда парламент или король приказывает сделать то или другое и назначает  от
себя лиц для исполнения приказанного, процесс,  очевидно,  искусствен,  и  в
этих границах  общество  должно  считать  скорее  искусственно  сотворенным,
нежели самобытно взросшим". Нет, даже изменения  не  составляют  исключения.
Истинные источники подобных  изменений  лежат  глубже,  нежели  в  действиях
законодателей. Возьмем на первый раз самый простой пример Всем нам известно,
что  распоряжения   представительных   правительств   состоят   в   конечной
зависимости от воли нации: они могут на время расходиться с этой волей, но в
конце концов должны сообразоваться с нею. Сказать же, что  правительственные
распоряжения определяются волей  нации,  все  равно  что  сказать,  что  они
составляют результат среднего уровня индивидуальных желаний  или  -  другими
словами - индивидуальных натур. Следовательно, закон, имеющий такое  начало,
действительно  вырастает  из  народного  характера.  В  тех  случаях,  когда
правительство  есть  представитель   одного   какого-нибудь   преобладающего
сословия,  замечание  остается  столь  же  верно,  хотя  делается  не  столь
очевидным  в  применении.  Самое   существование   сословия,   пользующегося
монополией власти, возможно только вследствие известного настроения и образа
мыслей всей  общины.  Без  чувства  подданнической  преданности  со  стороны
вассалов феодальная система никогда не могла бы  существовать.  Из  протеста
шотландских горцев против уничтожения наследственных юрисдикции  видно,  что
они предпочитали этот вид местного управления. Если же  народному  характеру
следует приписывать возникновение неответственного управляющего сословия, то
народному же характеру должны быть приписываемы и те  общественные  порядки,
которые сословие это создает для достижения собственных целей. Даже там, где
существует  деспотическое  правительство,  та  же  доктрина  сохраняет  свою
состоятельность. Как и в предыдущих случаях, так и тут характер народа  есть
первоначальный источник политической формы, и множество примеров доказывает,
что внезапно создаваемая новая форма не принимается, а быстро пятится  назад
к прежней форме. Сверх того, если постановления деспота действительно входят
в силу, то это делается только потому, что  они  приспособлены  к  состоянию
общества. Действия неограниченного правителя, подчиняясь в значительной мере
общественному  мнению  -  влиянию   предыдущих   примеров,   образу   мыслей
дворянства,  духовенства,  войска,   -   бывают   отчасти   непосредственным
результатом  национального  характера;  когда  же   они   идут   вразрез   с
национальным характером, то в скором времени теряют на практике  свою  силу.
Неудача попытки Кромвеля прочно  установить  новые  общественные  условия  и
быстрота, с которой, после  его  смерти,  ожили  ниспровергнутые  порядки  и
учреждения, доказывают,  до  какой  степени  монарх  бессилен  изменить  тип
управляемого им общества. Он может временно нарушить, задержать естественный
процесс организации или помочь ему, но над общим ходом процесса он не  имеет
власти. Можно сказать даже более. Люди,  которые  видят  в  истории  обществ
только историю великих людей и  думают,  что  эти  великие  люди  направляют
судьбы обществ, упускают из виду, что сами эти великие люди суть  порождение
этих обществ. Не будь известных предшествовавших  обстоятельств,  известного
общего  уровня  национального  характера,  эти  великие  люди  не  могли  бы
народиться и получить то образование, которое их развило. Если  общества,  к
которым они принадлежали, преобразовывались до  известной  степени  ими,  то
они,  со  своей  стороны,  и  до  и  после  рождения  образовывались   этими
обществами, являлись результатом всех тех  влияний,  которые  способствовали
сформированию унаследованного этими людьми характера и сообщили им с раннего
возраста известное направление, верование, нравственный  склад,  познания  и
стремления   Таким   образом,   общественные   изменения,   которые    можно
непосредственно приписать личностям, одаренным  необыкновенной  силой,  надо
относить к социальным причинам, породившим эти  личности;  следовательно,  с
высшей точки  зрения  все  общественные  изменения  надо  отнести  к  общему
процессу развития.
     Таким образом, то, что так очевидно  верно  относительно  промышленного
строя общества, верно и относительно всего его строя Факт, что  "конституции
не создаются, а сами вырастают", - не что иное, как  осколок  гораздо  более
крупного  факта,  что  во  всех  своих  видах   и   разветвлениях   общество
представляет собою возрастание, а не искусственное произведение.
     Давно  уже  вырабатывалось  и  от  времени  до  времени  появлялось   в
литературе смутное понятие о некоторой аналогии между политическим  телом  и
телом живого индивида. Но это понятие естественно должно  было  быть  чем-то
неопределенным и более или менее фантастичным При отсутствии физиологической
науки и в особенности тех широких обобщений, которых она достигла  только  в
последнее время, невозможно было различить истинные параллелизмы.
     Основная идея, вокруг которой вращается образцовая республика  Платона,
заключается в соответствии, существующем будто бы между частями  общества  и
способностями человеческого ума. Распределяя  эти  способности  под  рубрики
"Разум", "Воля" и "Страсти", он распределяет и членов  своего  воображаемого
общества на три  класса,  которые  считает  соответственными  вышесказанным:
советники,  в  руках  которых   должно   быть   управление;   воинство   или
исполнительная власть, которой предоставляется исполнение приказаний совета;
наконец, вся остальная община,  радеющая  только  о  корысти  и  эгоистичном
самоудовлетворении. Другими словами, правитель, воин  и  работник,  по  идее
Платона, соответствуют нашей силе  мышления,  воли  и  ощущения.  Если  даже
предположить, что подразумеваемая тут теория сходности устройства общества с
устройством  человека  имеет  некоторую  основательность,  то  и  тогда  это
распределение все-таки оказалось бы слабым. С большей основательностью можно
бы  сказать,  что   так   как   воинская   власть   повинуется   приказаниям
правительства,  то  Воле  соответствует  именно  правительство,  тогда   как
воинская власть есть только орудие, приводимое  в  движение  Волей.  Или  же
можно бы сказать, что так как Воля есть  порождение  преобладающих  желаний,
которым разум служит только как бы глазом, то согласно с проведенной в  этом
случае аналогией двигательной силой воинства должны быть работники.
     Гоббс пытался установить еще более определенное  сравнение,  только  не
между обществом и человеческим умом, а между обществом и человеческим телом.
Во вступлении к сочинению, которое развивает ему мысль, он говорит:
     "Ибо искусством созидается великий Левиафан,  называемый  Государством,
по-латыни Civitas, который есть не что иное, как искусственный  человек,  но
большего роста и большей силы,  нежели  природный  человек,  для  обороны  и
охранения  которого  он  предназначается;  верховная  власть  в   нем   есть
искусственная душа, как начало, сообщающее  жизнь  и  движение  всему  телу;
судьи и  другие  судебные  и  исполнительные  сановники  суть  искусственные
сочленения; награды и наказания, которыми прикрепляются к  верховной  власти
члены и сочленения и побуждаются к исполнению своей обязанности, суть нервы,
исправляющие такую же должность в природном теле; имущество и богатство всех
остальных  членов  суть  сила;  salus  populi,  благо  народа,   равносильно
назначению в человеке; советники, которыми приводится народу на ум все,  что
ему нужно знать, - суть память; правосудие и закон суть искусственные  разум
и воля; согласие - здоровье; мятеж - болезнь; междоусобная война - смерть".
     И Гоббес доводит это сравнение до того,  что  помещает  в  своей  книге
наглядный  рисунок  Левиафана  -  огромной  фигуры  в  человеческом  образе,
туловище и члены которого составлены из мно