гически, я не
вижу, каким бы образом могло быть дело  иначе.  Так  как  все  наши  понятия
должны слагаться из образов и частей образов, воспринятых чувствами, так как
у человека не может возникнуть ни одного изображения, элементы  которого  не
представились бы его уму извне, и так как его воображение естественнее всего
стремится в одном направлении с наиболее обычными  его  восприятиями,  -  то
почти  необходимо  следует,  что  характер,  преобладающий  в  этих  обычных
восприятиях, должен отразиться и на изображениях, создаваемых человеком.

XI
                                ГРАЦИОЗНОСТЬ

     Мы  не  приписываем   грациозности   ломовым   лошадям,   черепахам   и
гиппопотамам, в которых способности движения  несовершенно  развиты;  но  мы
приписываем  ее  борзым  собакам,  диким  козам,  скаковым  лошадям  -  всем
животным, у которых двигательные органы сильно развиты. В  чем  же  состоит,
после этого, отличительная особенность строения и действия, которой мы  даем
название грации?
     Однажды вечером, наблюдая за танцовщицей и внутренне порицая  ее  tours
de forse, как неловкость, которую следовало  бы  ошикать,  если  б  не  было
людей, аплодирующих по рутине, я заметил, что  истинно  грациозные  движения
этой танцовщицы были именно те движения, которые совершались с  сравнительно
небольшим усилием. Припоминая различные подтверждающие эту  мысль  факты,  я
пришел к заключению, что грация, по отношению к движению, означает движение,
которое производится с экономией  мышечной  силы;  грация,  по  отношению  к
животным формам, означает формы,  способные  к  этой  экономии;  грация,  по
отношению к позам, означает такие позы, которые могут быть  поддерживаемы  с
соблюдением  этой  экономии,  и  грация,  по  отношению   к   неодушевленным
предметам, означает такие предметы, которые представляют некоторую  аналогию
с этими положениями и формами.
     Что это обобщение если не вполне верно, то содержит, по  крайней  мере,
значительную долю истины, - это, по моему мнению,  станет  очевидным,  когда
рассмотрим, до какой степени мы привыкли сочетать слова легкий и грациозный,
и вспомним некоторые из фактов, на которых основано это сочетание. Положение
солдата,  вытягивающегося   при   команде   "смирно",   более   удалено   от
грациозности, нежели то свободное положение его, которое  он  принимает  при
команде "вольно". Неловкий посетитель, робко сидящий  на  кончике  стула,  и
вполне владеющий собой хозяин дома,  которого  члены  и  тело  располагаются
совершенно удобно, представляют одинаковый контраст как в усилии,  так  и  в
грациозности. Во время стояния мы обыкновенно сберегаем силу, опирая тяжесть
нашего тела  главным  образом  на  одну  ногу,  которую  мы  для  этой  цели
выпрямляем  подобно  столбу,  между  тем  как  другая  остается   совершенно
свободной; мы при этом несколько склоняем  голову  на  сторону.  Обоим  этим
положениям подражают в скульптуре, как элементам грации.
     Переходя от положений тела к движениям, нам не трудно  будет  заметить,
что между последними существует та же  самая  связь.  Никто  не  считает  за
грациозную походку, которая неправильна, сопровождается подпрыгиванием  и  в
которой  так  явно  заметна  трата  силы;   никто   не   видит   красоты   в
переваливающейся походке тучного человека или в дрожащей  поступи  инвалида,
так как в обоих случаях видно  усилие.  Но  мы  любуемся  походкой,  которая
умеренно  скора,  совершенно  ритмична,  не  сопровождается   насильственным
маханием рук и производит на нас такое впечатление, как будто бы в ней вовсе
не было сознательного движения и как будто бы, в то же самое время,  на  нее
не  расходовалось  никакой  силы.  Главная  трудность  танцев,  состоящая  в
приличном расположении рук, достаточно  подтверждает  ту  же  самую  истину.
Люди,  не  преодолевшие  эту  трудность,   производят   на   зрителя   такое
впечатление, как будто бы руки им в тягость, потому что они держатся робко в
каком-то нерешительном положении и с очевидной тратой силы; они удерживаются
от раскачивания в том направлении,  в  каком  им  естественно  следовало  бы
раскачиваться; или, вместо того чтобы способствовать поддержанию равновесия,
держатся так, что подвергают опасности утратить его. Хороший же танцор  дает
нам чувствовать, что руки не только нимало не беспокоят  его,  а,  напротив,
оказываются весьма полезными. Каждое движение  их,  вытекая  естественно  из
предыдущего движения тела, доставляет некоторое удобство. Мы  замечаем,  что
они облегчают общее движение, вместо того чтобы затруднять его, или, другими
словами, что достигается экономия усилия. Тот,  кто  желает  лучше  выяснить
себе этот факт, легко может  сделать  это,  изучая  движение  рук  во  время
ходьбы. Пусть он прижмет свои руки к обеим сторонам туловища и держит  их  в
этом положении во время несколько быстрой ходьбы. Он непременно должен будет
производить  движение  плечами  взад  и  вперед,   отличающееся   вертлявым,
неграциозным характером. Пройдя некоторое пространство в таком положении, он
найдет, что движение совершается не только неграциозно,  но  и  утомительно,
после этого пусть он  предоставит  своим  рукам  качаться  как  обыкновенно.
Повертывание плечами прекращается; тело  начинает  ровно  двигаться  вперед;
является ощущение сравнительной легкости. Анализируя этот факт, он  заметит,
что  движение  каждой  руки  назад  происходит  одновременно   с   движением
соответствующей ноги вперед; и если он обратит  внимание  на  свои  мышечные
ощущения, то найдет (что - если он математик  -  он  признает  за  следствие
закона, по которому действие и противодействие равны и противоположны),  что
это качание руки назад есть противовес движению  ноги  вперед  и  что  легче
производить этот  противовес  движением  руки,  нежели  искривлением  стана,
которое иначе оказалось  бы  необходимым  {  Параллельный  факт,  еще  более
выясняющий  этот  предмет,   представляет   всякий   паровоз.   Рассматривая
движущееся колесо, мы найдем, что кулаку, к  которому  прикрепляется  шатун,
соответствует металлическая масса на противоположной  стороне  колеса  и  на
равном  расстоянии  от  центра;  или  если  машина  будет  иметь  внутренние
цилиндры, тогда, смотря между  спицами  движущего  колеса,  мы  увидим,  что
против каждого кулака лежит железный блок, равный  с  ним  по  величине,  но
расположенный от оси в обратном направлении. Очевидно, каждый  кулак  и  его
противовесы, будучи помещены на противоположных  сторонах  центра  движения,
движутся в противоположных направлениях относительно вала, и  таким  образом
одни нейтрализуют возмущающие действия  других  и  обусловливают  совершенно
плавное вращение. То же самое отношение, какое существует  между  движениями
противовеса и шатуна, существует между движениями рук и ног при ходьбе; и  в
первое   время   после   устройства   железных   дорог,   когда   еще    эти
контрбалансирующие тяжести не были в употреблении,  движущиеся  колеса  были
подвержены сильным сотрясениям, весьма аналогичным с теми сотрясениями плеч,
которые появляются, когда мы быстро идем, не двигая руками.}.
     При таком понятии о действии рук в ходьбе  нам  становится  ясным,  что
грациозное употребление их в танцах есть простое усложнение того  же  самого
факта, что хороший танцор имеет столь острое мышечное чувство, что мгновенно
понимает,  в  каком  направлении  нужно  двинуть  руки,  чтобы   тотчас   же
представить противовес какому бы то ни было движению тела и ног.
     Связь между грациозностью и  экономией  силы  будет  в  высшей  степени
понятна  для  тех,  кто  катается  на  коньках.  Они  припомнят,   что   все
первоначальные попытки, и в особенности первые боязливые  опыты  в  принятии
фигуры, которую должен иметь катающийся  на  коньках,  одинаково  неловки  и
утомительны  и  что  приобретение  ловкости  составляет  в  то  же  время  и
приобретение легкости. Когда приобретается достаточная смелость и надлежащая
способность заправлять ногами, сгорбление туловища и неестественные движения
рук, которые  прежде  нужны  были  для  поддержания  равновесия,  становятся
лишними, тело делается способным без контроля следовать данному ему  толчку,
а руки - качаться как угодно; и  ясно  чувствуется,  что  грациозный  способ
выполнения какого бы то ни было поворота есть  тот,  который  стоит  меньших
усилий. Зрители всегда заметят этот факт, если обратят на него внимание.
     Рассмотрение процесса катания на  коньках  внушает  предположение,  что
грациозное движение должно быть определено как движение  по  кривым  линиям.
Прямые  движения  и  движения  по  ломаным  линиям  (зигзагообразные),   без
сомнения,   исключаются   из   этого   понятия.   Внезапные   остановки    и
неправильности,    выражающиеся    угловатыми     движениями,     составляют
противоположности грациозного движения, так как главный элемент грации  есть
непрерывность, плавность. Однако оказывается, что это  только  другая  точка
воззрения на ту же самую  истину  и  что  движение  по  кривым  линиям  есть
экономическое движение. Предположим, что член должен принять  некоторый  ряд
определенных положений: если он будет двигаться по прямой линии к первому из
этих положений, он должен вдруг  остановиться  и  потом  снова  двигаться  в
другом направлении, также прямом, и так  далее;  очевидно,  что  при  каждой
остановке предварительно сообщенная члену скорость  должна  быть  уничтожена
некоторой тратой силы и что ему снова  должна  быть  сообщена  скорость  при
помощи новой траты силы; между тем если  член  не  будет  останавливаться  в
первом  положении,  движение  будет  продолжаться  и  сторонняя  сила  будет
заставлять его склоняться ко второму положению, то  по  необходимости  будет
происходить криволинейное движение, и пользование  первоначальной  скоростью
будет сберегать силу.
     Если мы допустим справедливость этих выводов  относительно  грациозного
движения, то, по моему мнению, нельзя сомневаться, что грациозная форма есть
такого рода форма, которая представляет нам вместе с малым  усилием,  нужным
для поддержания, и малое усилие, нужное  для  движения.  Иначе  являлась  бы
несообразность, что грациозная форма вовсе не связана с грациозным движением
или что одно существует обыкновенно без другого; а так как оба эти положения
противоречат нашему опыту, то мы принуждены заключить, что  указанная  связь
существует. Если кто усомнится допустить справедливость этого, то, вероятно,
перестанет сомневаться, если  вспомнит,  что  мы  называем  грациозными  тех
хорошо  сложенных  животных,  которые  не  обременяются  своей  тяжестью   и
отличаются быстротой и проворством; между тем  как  неграциозными  считаются
такие, которые тяготятся своей массивностью и у которых недостаточно развита
способность движения.  Так,  в  борзых  собаках  по  преимуществу  видно  то
особенное изменение собачьего типа, в котором весьма резко бросается в глаза
умеренная массивность тела и в котором легкость мышечного движения доведена,
вследствие привычки, до высшего совершенства, а  этот  тип  считается  самым
грациозным.
     Каким образом деревья и другие неодушевленные предметы могут  подходить
к состоянию, которое позволяло бы приложить этот эпитет, -  покажется  менее
очевидным. Но факт, что мы обыкновенно и, может быть, неизбежно  смотрим  на
все предметы под влиянием известного антропоморфического  взгляда,  поможет,
кажется, понять это. Трудноподвижная ветвь дуба, стоящая под прямыми  углами
к стволу, незаметно внушает нам идею о значительности силы, которая тратится
на поддержание ее в этом положении, - и мы называем эту  ветвь  неграциозной
под влиянием того же  самого  чувства,  которое  побуждает  нас  считать  за
неграциозную такую позу, в которой руки протянуты под прямыми углами к телу.
Наоборот, легкоподвижные нависшие сучья плакучей ивы незаметно  представляют
сходство с членами, находящимися в свободном положении, - положении, которое
требует небольшого  усилия  для  своего  поддержания:  и  слово  грациозный,
служащее для описания такого положения, мы метафорически относим и к иве.
     Я отважусь высказать здесь, в нескольких строках, гипотезу, что понятие
о грации имеет свое субъективное основание в сочувствии  (симпатии).  Та  же
самая способность, которая заставляет нас  содрогаться  при  виде  человека,
находящегося в опасности, и  которая  производит  иногда  движение  в  наших
собственных членах при виде другого человека, борющегося  или  падающего,  -
заставляет нас разделять  и  все  мышечные  ощущения,  которые  испытываются
вокруг нас другими. Когда их  движения  бывают  насильственны  или  неловки,
тогда и мы отчасти испытываем те неприятные ощущения, которые должны были бы
испытать, если эти движения были в нас самих. Когда же  движения  людей,  на
которых мы смотрим, свободны, тогда и мы разделяем приятные ощущения,  какие
испытываются личностями, совершающими эти движения.

XII
                               ЛИЧНАЯ КРАСОТА

     Обыкновенно принимают, что красота характера и внешняя красота не имеют
между собой отношения. Я никогда  не  мог  согласиться  с  этим  мнением.  И
действительно, даже те, которые принимают это мнение, принимают его в  очень
неполном смысле: потому что  приходится  замечать,  что,  несмотря  на  свою
теорию,  они  продолжают  выражать  удивление  при  виде  низкого  поступка,
сделанного  человеком  с  благородным  выражением  лица;  этот   факт   ясно
показывает, что рядом с принимаемой ими индукцией лежит еще живое убеждение,
которое противоречит ей.
     Откуда это убеждение? Каким образом происходит, что вера в связь  между
достоинством и красотой присуща каждому из нас? Она не может быть врожденна.
Не есть ли она результат первой поры опытности? И в тех, которые  продолжают
верить в эту связь вопреки теоретическим соображениям, не должна ли  широкая
опытность  первой   поры   жизни   перевешивать   опытность   позднейшую   и
исключительную?
     Те, которые не допускают родства между умственной красотой  и  красотой
лица,  обыкновенно  находят  связь  между  характером  и  выражением   лица.
Сомневаясь или, скорее, вовсе не допуская, чтобы постоянные формы  внешности
могли  каким-нибудь  образом  выражать  склад  ума,  они   утверждают,   что
преходящие формы внешности могут выражать его. Эти  положения  несовместимы.
Не ясно ли, что преходящие формы вследствие  своего  постоянного  повторения
отпечатлеваются на лице и  производят  постоянные  формы?  Более  или  менее
постоянно нахмуренные брови не оставляют ли после себя неизгладимые следы на
лбу? Постоянное негодование не  вызывает  ли  в  скором  времени  некоторого
изменения в углах рта? Не запечатлевается ли частое сжимание губ - выражение
твердой решимости - и не изменяет ли оно форму нижней  части  лица?  И  если
есть хоть доля истины в учении о наследственной передаче, то  не  должно  ли
быть стремления к повторению этих изменений, как  новых  типов  внешности  в
потомстве? Короче, не правы ли мы будем, если  скажем,  что  выражение  есть
складывающаяся внешность и что если выражение имеет  какое-нибудь  значение,
то и формы внешности, производимые им, также имеют какое-нибудь значение?
     Могут возразить, что перемены выражения влияют только на мышцы  и  кожу
лица; что только на них постоянные отпечатки выражения могут  распространять
свое влияние, между тем как красота лица зависит главным образом  от  склада
его костей; что поэтому изменения, подобные тем, которые описаны,  не  могут
иметь места и что хотя между наружным видом и характером может  существовать
родство в частности, его не должно быть в общем.
     Ответ на это будет тот, что склад  костей  лица  изменяется  вследствие
изменений в тканях, покрывающих их. В физиологии  установилось  уже  учение,
что во всем скелете большее или меньшее развитие костей зависит от  большего
или меньшего развития, т. е. упражнения, прикрепленных к ним  мышц.  Поэтому
постоянные  изменения  в  расположении  мышц   лица   будут   сопровождаться
постоянными изменениями в складе его костей.
     Чтобы не останавливаться  на  общих  положениях,  я  приведу  несколько
случаев, в которых связь между органическим безобразием и низким  умственным
состоянием и, наоборот, связь между  органической  красотой  и  сравнительно
совершенным умственным состоянием - вполне ясно заметна.
     Всякий  допустит,  что  выдающиеся  челюсти,  характеристическая  черта
низших человеческих рас, есть лицевой недостаток, есть такая черта,  которую
ни один скульптор не пожелал бы придать идеальному  бюсту.  В  то  же  время
несомненно, что выдающиеся  челюсти  у  млекопитающих  совпадают  вообще  со
сравнительным недостатком умственных  способностей.  Правда,  эта  связь  не
сохраняется постоянно в одинаковой  степени.  Это  не  прямая,  а  косвенная
связь, и, следовательно, она может нарушаться. Тем не менее  она  существует
между всеми высшими племенами; и при  исследовании  мы  увидим,  почему  она
должна  существовать.  Согласно  закону,  по  которому  органы   развиваются
соответственно их упражнению, челюсти должны быть относительно  велики  там,
где им приходится выполнять много  работы,  и  должны  уменьшаться  в  своих
размерах, если отправления  их  становятся  менее  многочисленными  и  менее
трудными. Во всех низших классах животных челюсти суть  единственные  органы
манипуляции: они употребляются не только для жевания, но и для  схватывания,
перенесения, угрызения - для всего, за исключением  движения,  которое  есть
единственная  обязанность,  отправляемая  конечностями.  Восходя  к   высшим
животным, мы замечаем, что передние конечности начинают помогать челюстям  и
постепенно разделять  с  ними  часть  их  обязанностей.  Некоторые  животные
употребляют их для выкапывания себе нор; другие, как кошки,  для  поражения;
многие, для того чтобы верней удержать добычу, терзают ее с помощью передних
конечностей; и, приближаясь  к  четвероруким,  передние  конечности  которых
владеют такой полной силой, что не только могут схватывать  предметы,  но  и
носить их и раздроблять их, мы  находим,  что  челюсти  употребляются  почти
только для размягчения пищи. Следя за этой цепью перемен, мы  видим  двоякое
изменение  в  форме  головы.  Увеличенная  сложность  конечностей,   большее
разнообразие действий, совершаемых ими, и более  многочисленные  восприятия,
которые они сообщают, предполагают большее  развитие  мозга  и  костей,  его
покрывающих. В то же самое время размеры челюстей уменьшаются соответственно
уменьшению их отправлений. И этим одновременным выступлением  верхней  части
черепа вперед  и  отступлением  его  нижней  части  назад  увеличивался  так
называемый лицевой угол.
     Соответственные изменения в отправлениях  и  формах  продолжались  и  в
течение цивилизации человеческой расы. Противопоставляя  европейца  папуасу,
мы видим, что один режет пищу с помощью ножа и вилки, а другой разрывает  ее
с помощью челюстей; что один варит и таким образом смягчает, то другой ест в
грубом, сыром состоянии; один, чтобы извлечь пользу  из  костей,  вываривает
их, другой грызет их; что же касается до различных механических манипуляций,
то один имеет для них орудия, а другой  употребляет  свои  зубы.  Начиная  с
бушмена, мы  видим  постепенное  усложнение  наших  средств.  Мы  не  только
употребляем руки  для  того,  чтобы  сберечь  свои  челюсти,  но  устраиваем
снаряды,  чтобы  сберечь  наши  руки;  а  в  наших  механических  заведениях
употребляются снаряды для делания  снарядов.  Этому  прогрессу  в  житейский
искусствах  необходимо  соответствовал  умственный  прогресс.  Всякое  новое
усложнение предполагает новое возрастание умственных способностей для  того,
чтобы произвести это усложнение; а  ежедневное  употребление  новых  средств
подвигает вперед наш разум.  Таким  образом,  одновременное  движение  моз