таться  мыслить  о  таком  ряде
состояний сознания, который предшествует всем действиям во всей Вселенной, -
и движению бесчисленных звезд в пространстве, и вращению всех планет  вокруг
них, и вращению на оси всех этих планет, и бесконечному множеству физических
процессов, происходящих на каждом из этих солнц и планет? Я не могу  мыслить
и одного ряда состояний сознания, служащего причиной даже относительно малой
группы  явлений,  происходящих  на  поверхности  Земли.  Я  не   могу   даже
представить  себе,  чтобы  они  предшествовали  ветрам  и  облакам,  которые
приносят ветры, потокам и  рекам,  разрушительным  действиям  ледников,  еще
меньше  могу  думать,  что  они   были   причиной   бесконечных   процессов,
совершающихся одновременно во всех растениях, покрывающих Землю,  начиная  с
редких лишаев полярных стран и кончая густыми пальмовыми рощами тропиков,  и
всех миллионов четвероногих,  бродящих  в  лесах,  и  миллиардов  насекомых,
жужжащих вокруг них. Даже для несложной, маленькой группы явлений  из  этого
бесконечно большого числа перемен, происходящих на Земле, я не могу признать
причиной только ряд  состояний  сознания,  не  могу,  например,  считать  их
причиной ста тысяч бурунов, разбивающихся в эту  минуту  у  берегов  Англии.
Тогда как же могу я признать "производящий Разум",  который  я  должен  себе
представить  простым  рядом  состояний  сознания,  приводящим   в   действие
бесчисленные группы изменений, одновременно  происходящих  в  мирах  слишком
многочисленных, чтобы можно было их сосчитать,  рассеянных  в  пространстве,
перед которым останавливается воображение?
     Если же для того, чтобы дать  отчет  в  этой  бесконечности  физических
изменений, всюду происходящих, необходимо присутствие  повсюду  разума,  как
основного динамического элемента, то на это нужно ответить  следующее,  если
так, то разум должен быть в этом случае лишен тех самых свойств, которые его
отличают, и тогда исчезает и само понятие, и само  слово  "разум"  не  имеет
никакого значения.
     Если же г-н Мартино прибегнет к совершенно противоположной и,  как  мне
кажется, нелепой гипотезе - к чему-то вроде множественности разумов, если он
принимает учение (что, впрочем,  он,  кажется,  и  делает)  о  невозможности
объяснить эволюцию, "не рассеяв между первоначальными  элементами  зародышей
разума, так же как  и  зародышей  низших  элементов",  если  для  выхода  из
непреодолимых затруднений, на которые я  указывал  ему,  только  и  остается
предположить отдельный ряд состояний сознания для каждого явления, - то  мы,
очевидно,  возвращаемся  назад  к  чему-то  вроде  фетишизма  с  той  только
разницей,  что  у   г-на   Мартино   предполагаемые   духовные   воздействия
неопределенно умножились.
     Следовательно, выражение: "производящий Разум есть причина эволюции"  -
может  существовать  только  до  тех  пор,  пока  нет  попытки  соединить  в
предложении оба термина в указанном отношении. Можно возражать на  это,  что
данное  предложение  должно  быть  принято  на  веру,  если  только  указаны
достаточные основания этому; но чтобы оно было принято как объект мысли, как
положение,  объясняющее   порядок   Вселенной,   признать   это   совершенно
невозможно.
     Теперь перехожу к самозащите  от  ложных  толкований,  которые,  весьма
вероятно, будут направлены на вышеизложенные  доводы,  особенно  со  стороны
тех, кто читал саму статью, на которую я возражаю. Из тезисов,  выставленных
г-ном Мартино в  его  статье,  следует,  что  все,  кто  защищает  гипотезу,
противоположную его собственной, воображают, что разрешили тайну вещей, если
нашли естественную причину процесса эволюции Г-н Мартино, по-видимому, так и
представляет своих противников, что они, истолковав все свойствами материи и
движения, отвергают всякие дальнейшие объяснения.  Но  это  неверно.  Учение
эволюции в чисто научной форме не заключает в себе  материализма,  хотя  его
противники настоятельно представляют дело именно в  таком  виде  И  в  самом
деле, некоторые мои друзья из числа последователей этого  учения  говорят  о
материализме Бюхнера и его школе с неменьшим презрением,  чем  сам  Мартино.
Чтобы показать, насколько не материалистичны мои собственные  взгляды,  быть
может, будет уместно привести несколько выдержек из того, что я раньше писал
по этому вопросу.
     "Хотя из двух трудностей кажется гораздо  более  легким  перевести  так
называемое вещество на так называемый дух, чем перевести так называемый  дух
на так называемое вещество, последнее на самом деле  совершенно  невозможно,
тем не менее никакой перевод не в состоянии повести  нас  за  пределы  наших
символов" { "Основы психологии", т. I, 63 (2-е изд.). Русс изд., т. I,  стр.
102-103.}.
     И еще:
     "Вглядимся же в наше положение. Мы не можем думать о веществе иначе как
в терминах души. Мы не можем думать о душе иначе как  в  терминах  вещества.
Когда мы доводим исследования вещества до самых крайних их пределов,  то  мы
оказываемся вынужденными обратиться за самыми последними ответами в  область
души; при исследовании же души мы вынуждены, дойдя  до  последних  вопросов,
вернуться за разъяснением их назад в область вещества. Мы находим величину х
в терминах у, а величину у в терминах х, и мы можем продолжать этот  процесс
без конца, ничуть не подвигаясь сколько-нибудь ближе  к  разрешению  задачи.
Антитезис, который существует между субъектом и объектом и  за  который  мы,
пока существует сознание, не можем переступить, делает невозможным какое  бы
то ни было познание о той конечной реальности, в которой объединены  субъект
и объект" { Ibidem, 272. ........ Ibid, стр. 385.}.
     Итак, я думаю, здесь видно, что разница между взглядами г-на Мартино  и
теми, на которые он возражает, не так велика, как он указывает, и даже,  мне
кажется, различие скорее обратно тому, которое он излагает. Короче,  разница
в том, что Мартино признает существование тайны там, где учение, которое  он
защищает, не признает ее. Что касается до меня, то, сходясь с г-ном  Мартино
в наших несогласиях с материалистическим объяснением, как крайне неглубоким,
я отличаюсь от г-на Мартино только в том, что он считает, будто нашел другое
объяснение явлений, а я признаюсь, что не могу найти. И  тогда  как  Мартино
думает, что может понять силу, проявляющуюся в вещах, я считаю своим  долгом
признать, после многих попыток, что я не  могу  понять  ее.  Так  что  перед
отвлеченной  проблемой,  которую  представляет  Вселенная,  Мартино  считает
человеческий интеллект всесильным, а я считаю его бессильным.
     Мне кажется, это не противоположность взглядов,  как  указывает  статья
Мартино. Если уж говорить о "гордости науки", то она, очевидно, произошла из
гордости теологии. Я не замечаю смирения в той вере, что человеческий  разум
способен  понимать  и  то,  что  выше  очевидности;  я  не  вижу  особенного
благочестия в утверждении, что во Вселенной, в природе нет  другого  высшего
существования, кроме того, которое представляется нам сознанием. Напротив, я
считаю вполне возможным защищать положение, что больше смирения  заключается
в признании своей неспособности объять  мыслью  причину  всех  вещей  и  что
религиозное чувство найдет наивысшее выражение в той вере, что  Высшая  Сила
не более может быть представлена  в  терминах  человеческого  сознания,  чем
последнее в пределах функций растений.

XII ФАКТОРЫ ОРГАНИЧЕСКОЙ ЭВОЛЮЦИИ"

     {Появилось впервые в печати в 1886 г.}


     Люди,  достигшие  средних  лет,  хорошо  еще  помнят  то  время,  когда
воззрения на происхождение растений  и  животных  представляли  собою  нечто
хаотическое. Среди малодумающей части общества существовала молчаливая  вера
в сотворение путем чуда, - учение,  составлявшее  существенную  часть  догмы
христианского вероучения. Среди мыслящего общества существовали две  партии,
и каждая из них придерживалась гипотезы, которая не могла быть доказана.  Из
них одна партия - несравненно более многочисленная, к  которой  принадлежали
почти все те, чье мнение определяется  научным  образованием,  не  признавая
буквально ортодоксальной догмы, успокаивалась на компромиссе  между  учением
чудесного творения и учениями, основанными  на  открытиях  геологов.  Другая
малочисленная группа, полемизировавшая с первой и  состоящая  из  нескольких
лиц, не имевших значения в науке, придерживалась учения, отступающего  и  от
геологических, и от научных представлений. Профессор Гексли в  своей  лекции
"The  Gaming  of  Age  of  The  Origin  of  Specicesn"  (Наступление   эпохи
"Происхождения видов"), о первой из этих партий говорит:
     "Двадцать один год тому назад, несмотря на работу, начатую Hutton'ом  и
продолженную  с  редким  искусством  и  терпением  Ляйелем,   господствующим
представлением о прошлом земного шара было учение о катастрофах. Громадные и
внезапные  физические  революции,  массовые  творения  и  уничтожение  живых
существ - таковы были модные представления геологической эпопеи, введенные в
обращение заблудшим гением Кювье. Серьезно были убеждены и учили, что  конец
каждой геологической эпохи был ознаменован катаклизмом, при котором все  без
исключения живые существа гибли и заменялись совершенно новыми путем  нового
творения, лишь только мир возвращался в спокойное  состояние.  И  никого  не
поражало такое странное представление о природе, которая действует  точно  в
игре в  вист,  где  после  каждого  роббера  игроки  встают  из-за  стола  и
приглашают новый состав играющих.
     Возможно, что я ошибаюсь, но я  очень  сомневаюсь,  чтобы  в  настоящее
время оставался хоть  один  серьезный  приверженец  подобных  представлений.
Прогресс научной геологии возвел на  уровень  аксиомы  принцип  однообразия,
согласно которому познание прошедшего должно быть достигнуто путем  изучения
настоящего, а дикое умозрение о катастрофах, к которым четверть  века  назад
мы все с почтением прислушивались, вряд ли найдет  терпеливого  слушателя  в
наши дни".
     В другой партии,  которая  не  удовлетворялась  понятиями,  только  что
излагаемыми словами профессора Гексли, существовали две фракции. Большинство
восхищалось "Vestiges of the Natural  History  of  Creation"  -  сочинением,
которое,  стараясь  доказать,  что   органическая   эволюция   действительно
происходила,  утверждало,  что  "причиной  органической  эволюции   является
"импульс",  сообщенный  сверхъестественной  силой  живым   формам,   который
заставляет их двигаться  вперед...  по  лестнице  организации".  Приверженцы
взглядов   "Vestiges",   большинство   которых   были   люди    недостаточно
осведомленные  в  фактическом  материале,  были  осмеиваемы  более  знающими
учеными за то, что удовлетворялись объяснениями,  большинство  которых  были
слабы  или  легко   опровергались   объяснениями   противников.   Столь   же
отрицательно относились к последней фракции и философы. Им казалось  смешным
довольствоваться объяснением, которое в действительности не есть объяснение:
объяснение "стремлением" к прогрессу  столь  же  мало  помогает  нам  понять
факты, как объяснение "боязнью пустоты" помогало в свое время понять явления
поднятия воды в насосе. И потому группа, составляющая вторую категорию, была
очень малочисленна. Но было несколько человек,  которые  не  удовлетворялись
этим чисто словесным решением вопроса, намеченным, хотя на различных языках,
Ламарком и Эразмом Дарвином, и не разделяли указанную как Эр. Дарвином,  так
и Ламарком гипотезу о том,  что  напряжение  потребностей  и  желаний  может
вызвать рост частей, служащих для их удовлетворения;  они  принимали  только
одну vera causa из всех причин,  признаваемых  этими  писателями,  -  именно
видоизменение структуры, вызываемое видоизменением функций.  Они  признавали
единственным  процессом  органического  развития  приспособление  органов  и
способностей  в  зависимости  от   их   употребления   или   неупотребления,
непрерывное формирование  организмов  то  в  одну,  то  в  другую  форму,  в
зависимости от окружающих  условий,  ибо  формирование  это  всегда  идет  в
согласии с изменением этих окружающих условий.
     Эта причина, признаваемая немногими, была несомненно верно указана, так
как,  с  одной  стороны,  не  подлежит  вопросу,   что   в   течение   жизни
индивидуального организма изменение в функциях организма обязательно  влечет
за собой изменение в его строении, а с другой  -  ничто  не  мешает  принять
гипотезу,  что  изменения  строения,  вызываемые  таким  путем,  могут  быть
унаследованы. Однако для непредубежденных  мыслителей  было  ясно,  что  эта
причина не может быть разумно приложена  к  объяснению  большинства  фактов.
Хотя у растений наблюдаются изменения, которые могут быть не  без  основания
приписаны  непосредственному  действию  измененных  отправлений  организма.,
вызванных  видоизменением  окружающих  условий,  однако   большинство   черт
организации растений не поддаются подобному объяснению. Нельзя предполагать,
что шипы терновника, при помощи которых растение оказывается в  значительной
мере защищенным от ощипывания животными, развились и приняли свою  настоящую
форму  благодаря  продолжительному  исполнению   своей   защитной   функции,
во-первых,  громадное  большинство  шипов  никогда  вовсе  не   подвергалось
ощипыванию, и, во-вторых, мы не имеем ни малейшего  основания  предполагать,
что те из шипов, которые ощипывались, именно в силу последнего стал?!  расти
и приняли ту форму, при которой их  функция  может  быть  наилучшим  образом
исполнена. Растения, сделавшиеся несъедобными благодаря густому  шерстистому
покрову  их  листвы,  не  могли  развить  свои  покровы   путем   прогресса,
являющегося непосредственной реакцией на действия их врагов; дело в том, что
нельзя придумать никакого рационального  объяснения  того,  почему  бы  одна
часть растений начала образовывать на поверхности волоски, если  другая  его
часть будет поедаема животными. Каким непосредственным действием функции  на
структуру можно объяснить появление скорлупы у ореха? Каким образом действия
птиц могли  вызвать  в  семенах  многих  растений  выделение  жирных  масел,
назначение которых состоит в том, чтобы сделать семена невкусными для птиц и
тем предохранить их от  выклевывания?  Или  каким  образом  можно  приписать
окружающим условиям непосредственную причину возникновения у некоторых семян
тонких перышек, благодаря которым семена могут  быть  переносимы  дуновением
ветра в отдаленные места. Ясно, что и в этих и в бесчисленных других случаях
изменения строения не могут быть непосредственно вызваны изменением функций.
В такой же мере это справедливо и относительно животных. Хотя нам  известно,
что при грубой работе кожный  слой  может  быть  настолько  возбуждаем,  что
развивает  сильно  утолщенный  эпидермис,  в  некоторых  случаях  совершенно
роговой, и хотя нам легко допустить гипотезу, что  подобное  явление,  часто
повторяясь, может сделаться наследственным, тем не менее подобная причина не
может  объяснить  нам  появление  щита  черепахи,  вооружение  армадилла   и
черепитчатую  покрышку  ящера  (Manis).  Кожа   этих   животных   вовсе   не
подвергается большей работе, чем кожа всякого другого  животного,  покрытого
волосами. Оригинальные выросты, резко отличающие голову  птицы-носорога,  не
могут возникнуть как реакция в ответ на действия внешних сил.
     Если даже признать их  чисто  защитное  значение,  то  неразумно  будет
допустить, что голова птицы-носорога более нуждается в  защите,  чем  голова
всякой другой птицы. Если счесть за очевидное, что общая  масса  покровов  у
животных в некоторых случаях обусловливается степенью  действия  на  ту  или
другую часть тела внешних влияний, если признать  допустимым,  что  развитие
перьев из предшествующих форм кожных покровов явилось результатом  излишнего
питания, вызванного излишним поверхностным кровообращением, то при всем  том
мы, однако, еще не объяснили бы саму структуру. Точно так же мы не нашли  бы
никакого ключа к объяснению специальных  видов  оперения:  гребешков  многих
птиц; хвостовых перьев, иногда  необычайно  длинных;  странно  расположенных
перьев райской птицы и т. д. и т. д. Тем очевиднее  невозможность  объяснить
влиянием  употребления  или   неупотребления   окраску   животных.   Никакое
непосредственное  приспособление  форм  к  отправлению  не   могло   вызвать
образование голубых бугров на лице  мандрила,  полосатости  шкуры  у  тигра,
великолепного оперения у зимородка, глазных пятен на хвосте у  павлина  или,
наконец,  разнообразных  узоров  на  крыльях  насекомых.  Достаточно  одного
примера - примера рогов оленя, чтобы показать,  насколько  недостаточна  для
объяснения одна вышеназванная причина Во время своего роста рога  оленя  все
время остаются без употребления, к тому же  времени,  когда  они  становятся
готовыми к употреблению, они уже очищаются от мертвой кожи и  обволакивающих
их высохших кровеносных сосудов, будучи  лишенными  нервов  и  сосудов,  они
становятся уже не способными к какому бы  то  ни  было  изменению  строения,
обусловливаемому изменением функции.
     Что же касается тех немногих, которые отвергали учение, изложенное выше
словами Гексли, и которые, придерживаясь  учения  о  беспрерывной  эволюции,
пытались объяснить явления этой эволюцией, то про них должно  сказать,  что,
хотя  признаваемая  ими  причина  была  истинной,  тем  не  менее  она  была
недостаточна для  объяснения  большей  части  известных  фактов,  даже  если
допускать ее действие в течение ряда последовательных  генераций.  Будучи  в
свое время сам одним из этих немногих, я, обращаясь взором назад, поражаюсь,
насколько  те  факты,  которые  согласовались  с  защищавшимися   взглядами,
монополизировали сознание и вытесняли из него факты, несогласные с ними, как
бы ни были они убедительны. Заблуждение это  имело  свое  основание.  Считая
невозможным  принять  какое-либо  учение,  которое  заполнило  бы  пробел  в
естественной связи причин, и признавая бесспорность возникновения и развития
всех   органических   форм   путем   накопления   естественно    возникающих
видоизменений, мы предполагали, что та причина, которая объяснила  некоторые
категории видоизменений, в состоянии объяснить и  остальные,  думалось,  что
последние в конце концов будут  подведены  под  ту  же  причину,  хотя  было
неясно, каким образом это произойдет.
     Заканчивая это предварительное замечание, мы  повторяем  уже  сказанное
выше, что около тридцати лет тому назад еще не было никакой сносной теории о
происхождении живых существ Из двух враждебных учений ни одно не выдерживало
критики.
     Из этого безвыходного положения  мы  были  выведены  -  в  значительной
степени, ибо я не думаю, чтобы совершенно, - книгой  "Происхождение  видов".
Эта книга выдвинула на сцену новый фактор, вернее, фактор, участие  которого
уже признавалось то тем, то другим наблюдателем (как на это указывает и  сам
Дарвин в своем введении ко второму изданию) и  относительно  которого  можно
было с  самого  начала  сказать,  что  он  должен  играть  огромную  роль  в
происхождении животных и растений.
     Рискуя подвергнуться обвинениям в слишком частом повторении,  я  считаю
тем не менее необходимым вкратце напомнить  несколько  крупнейших  категорий
фактов, которые объясняются гипотезой Дарвина, так как  в  противном  случае
может быть непонятным то, что следует далее. Я мало  колеблюсь  делать  это,
так как старые гипотезы, вытесненные Дарвиновой, никогда не были популярны и
в последнее время преданы такому полному забвению, что большинство читателей
едва ли и знают об их существовании и  потому  не  могут  понять,  насколько
успешны  объяснения  Дарвина   по   сравнению   с   безуспешными   попытками
предшествующих объяснений Из этих фактов четыре главнейших мы здесь отметим.
     Прежде всего факты  приспособления,  приме