ей комнате у камина, произвел  больше  перемен,  чем  многие
первые  министры.  Генерал  Томсон,   выковавший   оружие   для   борьбы   с
проектируемым хлебным законом (Corn-Law), Кобден и Брайт,  сражавшиеся  этим
оружием, двинули вперед цивилизацию гораздо сильнее  многих  скипетроносцев.
Как ни неприятен этот факт государственным людям, отрицать  его  невозможно.
Кто припомнит благодетельные последствия свободы торговли  и  присоединит  к
ним еще более важные результаты, которых следует еще  ожидать,  тот  поймет,
что эти люди положили начало более серьезному перевороту, чем кто бы  то  ни
было из современных монархов. В  наше  время  истинные  властители  -  люди,
вырабатывающие новые истины и внушающие их своим ученикам; они -  "негласные
законодатели" - действительные короли. Таким  образом,  все  добро,  которое
могут нам сделать великие люди, остается при нас, а зло, сопряженное с этим,
избегнуто.
     Нет, времена старого режима прошли. Подчинение многих одному сделалось,
по крайней мере для  нас,  ненужным,  противным  и  невозможным.  Поклонение
героям было хорошо в свое время, но не в наше, оно отжило  свой  век,  и,  к
счастью, никакие воззвания, хотя бы самые красноречивые,  не  могут  вернуть
его к жизни.
     Перед вами как бы два непримиримых положения, два взаимно  уничтожающих
довода. Вначале мы критиковали представительное правительство, осуждая  его;
затем критиковали монархическую  власть  и  осудили  ее  еще  строже;  одно,
по-видимому, исключает другое.
     Тем не менее парадокс этот легко объяснить. Вполне возможно  признавать
все то, что было нами сказано о недостатках представительной власти, и в  то
же время утверждать, что это все-таки лучшая форма правления. Мало того,  из
самих фактов, по-видимому  свидетельствующих  против  нее,  вполне  возможно
вынести еще более глубокое убеждение в ее превосходстве.
     Ибо все  сказанное  нами  вовсе  не  доказывает  ее  непригодности  как
средства обеспечить справедливость в отношениях между отдельными  личностями
и  сословиями.  Есть   множество   доказательств   тому,   что   поддержание
справедливости в отношениях подданных между собою, составляющее существенную
задачу правящей власти, лучше всего обеспечено, когда эта  власть  вышла  из
народа, несмотря на  все  недостатки,  которые  могут  быть  ей  присущи.  В
исполнении главной и важнейшей функции правительства представительная власть
оказывается наилучшей как в силу своего происхождения, так и в теории  и  по
результатам. Рассмотрим факты с этих трех точек зрения. В  Испании,  Англии,
Франции - везде народные силы сплачивались для того, чтобы  положить  предел
королевской  тирании,  иначе  сказать,  королевской   несправедливости.   По
древнейшим сведениям об испанских  кортесах,  их  дело  было  давать  советы
королю,  а  его  долг  -  следовать  этим  советам.  Они  подавали   петиции
(челобитные),   увещевали,   приносили   жалобы   на   обиды   и   требовали
удовлетворения.  Король,  согласившись  на  их  требования,   давал   клятву
исполнять их, и тогда  было  постановляемо,  что  всякий  королевский  указ,
противоречащий  таким  путем  создавшимся  статутам,  будет  "почитаем,  как
веление короля, но не будет исполняться, как противный правам и  привилегиям
подданного". Из всего этого очевидно, что кортесы поставили себе  социальной
задачей восстанавливать справедливость там, где она  была  нарушена  королем
или другими лицами; что король не имел  привычки  держать  данное  слово,  и
необходимо было прибегать к известным мерам для того,  чтобы  принудить  его
выполнять  свои  обещания.  В  Англии  находим  аналогичные  факты.  Бароны,
обуздавшие тиранию короля Иоанна, были, в  сущности,  экспромтом  собранными
представителями нации, хотя официально  не  носили  этого  наименования.  Их
требование, чтобы правосудие не продавали, не отказывали в нем и не  медлили
с ним, достаточно показывает, какие виды социального зла побудили  их  взять
власть  в  свои  руки.  В  старые  времена  рыцари  и  депутаты  от  городов
(burgesses), собираемые королем в расчете на  материальную  поддержку  с  их
стороны, в свою очередь  жаловались  ему  на  обиды  и  притеснения,  требуя
удовлетворения, т. е. правосудия, и до тех пор, пока справедливость не  была
восстановлена, отказывали королю в помощи. Из этого мы  видим  как  то,  что
необходимо  же  было  как-нибудь  ограждать  себя  от  беззаконий,   чинимых
самодержавной  властью,  так  и  то,  что  для  этой  цели  всего  пригоднее
представительные  учреждения.  Дальнейший  рост  власти  народа,   последние
завоевания, сделанные им, имели своим источником  именно  требование  лучших
законов   -   уменьшение   сословных   привилегий,   сословных    льгот    и
несправедливостей; обильное доказательство этому можно  найти  в  их  речах,
произнесенных во время агитаций по поводу билля о реформе (Reform-bill).  Во
Франции представительная власть опять-таки приняла  определенную  форму  под
давлением невыносимого гнета свыше. Когда  века  насилий  и  поборов  довели
народную массу до нищеты; когда по всей  стране  виднелись  лишь  исхудалые,
изнуренные лица, а полуживых от голода жалобщиков вздергивали  на  "виселицы
сорок футов вышиной"; когда Франция,  благодаря  требованиям  и  жестокостям
никуда не годных королей и кровопийц-дворян была на краю гибели, -  спасение
явилось в лице собрания депутатов, избранных народом.
     Предполагается,  что  a  priori  представительная  власть  способна   к
выработке справедливых законов; это доказывается и тем единодушием, с  каким
испанцы, англичане и французы, в  конце  концов,  обратились  к  этой  форме
власти, и, в позднейшее время, попытками других европейских наций сделать то
же. Рассуждают очень просто: ясно, что в большинстве случаев  человек  будет
сам лучше оберегать свои интересы, чем другие будут оберегать  их  за  него.
Ясно также, что  когда  нужно  выработать  правила,  затрагивающие  интересы
многих, эти правила будут всего справедливее, если при  выработке  их  будут
присутствовать и принимать в ней одинаковое  участие  все  заинтересованные.
Далее,  ясно,  что,  когда  этих  заинтересованных  так  много  и  они   так
разбросаны, что им физически невозможно всем принимать участие  в  выработке
таких законов и правил, самое лучшее будет,  если  жители  каждой  местности
изберут из своей среды кого-нибудь, кто бы  говорил  за  них,  отстаивал  их
интересы, словом, был их представителем. Основной принцип таков: общее благо
всего надежнее обеспечено, когда каждый заботится  о  собственном  благе,  и
этот принцип проводится в дело по возможности прямолинейно. Изучение истории
и человеческой природы убеждает нас,  что  одному  человеку  нельзя  вверить
интересы целой нации, если его собственные, действительные или воображаемые,
интересы расходятся с ними. Оттуда же черпаем заключение, что  от  небольшой
группы, составляющей часть нации, например от дворян, нельзя ожидать,  чтобы
они особенно пеклись о благе народа, в широком смысле слова, и  ставили  его
интересы выше своих собственных. Далее, мы  тем  же  путем  убеждаемся,  что
только равномерное распределение  политической  власти  между  всеми  служит
надежной охраной общему благу. Именно в силу этого убеждения люди обращались
к представительной власти, поддерживали ее и расширяли круг ее деятельности.
От  старинных  повесток  (циркуляров,  writs),  в  которых  говорилось,  что
справедливость требует, чтобы законы, одинаково всех касающиеся, были  всеми
одобрены, вплоть до тех доводов, которые приводят лица, лишенные гражданских
прав, требуя доли участия в политической власти, - теория везде  одна  и  та
же. Заметьте,  нигде  ни  слова  о  высокой  мудрости  или  административной
умелости такого собрания. С начала  до  конца  имеется  в  виду  одна  цель:
справедливость. Будем ли мы рассматривать вопрос с отвлеченной точки зрения,
станем ли исследовать различные взгляды на него от древних и до наших  дней,
- и там и здесь мы найдем, что в теории  представительная  власть  считается
лучшим способом обеспечить справедливые общественные отношения.

     А  разве  результаты  не  оправдывают  теории?  Не  удалось  ли  нашему
парламенту после долгой борьбы  обуздать  бесчинство  королевской  власти  и
отстоять  права  подданного  {История  этой  борьбы  изложена  для   русских
читателей в книге А. Быковой "Рассказы из  истории  Англии".  Спб.  Изд.  Д.
Алексеева,  1900г.}?  Не  пользуемся  ли  мы,  англичане,  при  нашей  форме
правления сравнительной безопасностью и правосудием так,  что  другие  нации
взирают на нас с завистью? Когда Франция избрала учредительное собрание,  не
было ли последствием этого освобождение  народа  от  тягот,  угнетавших  его
(уничтожение десятины, подати, платимой сеньору, налога на  соль,  чрезмерно
строгих  постановлений,  оберегающих  дичь,  и  т.  д.),  отмена   множества
феодальных льгот и привилегий, освобождение рабов во французских колониях? А
у нас самих расширение нашей избирательной системы, выразившееся в  билле  о
реформах, не имело ли благодетельных последствий и  не  повело  ли  к  более
совершенному строю, как о  том  свидетельствуют  отмена  хлебных  законов  и
уравнение пошлин, платимых за ввод во владение  наследством,  полученным  по
закону и по завещанию? Такие доказательства  неоспоримы.  И  a  priori  и  a
posteriori ясно, что представительная власть наиболее  способна  издавать  и
поддерживать справедливые законы.
     И заметьте, что все  выставленные  нами  возражения  почти  не  говорят
против  представительной  власти,  пока  она  не  выходит  за  пределы  этой
сравнительно ограниченной функции. По своей посредственной  интеллигентности
избранные депутаты не  в  состоянии  направлять  и  регулировать  сложные  и
многочисленные процессы, из которых складывается национальная  жизнь;  но  у
них  достаточно  ума,  чтобы  установить  и  поддерживать  простые  принципы
справедливости, обусловливающие собой доброе поведение граждан  в  отношении
друг к другу. Эти  принципы  таковы,  что  главные  их  применения  доступны
пониманию самого дюжинного человека. Как ни туп средний избиратель,  он  все
же видит необходимость постановлений, предупреждающих грабеж и убийство;  он
понимает пользу закона, требующего  уплаты  долгов;  он  способен  понять  и
необходимость мер,  препятствующих  сильному  тиранить  слабого,  и  оценить
справедливость судебной системы, одинаковой  как  для  богатых,  так  и  для
бедных. Средний избиратель может быть сам по себе человек недалекий, но  под
руководством своих более  умных  сотоварищей  он  все  же  сумеет  придумать
способы применения этих ограничительных мер или, вернее, сумеет поддерживать
уже установленный порядок, постепенно выработанный его предшественниками  и,
со  своей  стороны,  делать  кое-что  для  усовершенствования  его   в   том
направлении, где это представляется явно необходимым. Правда,  даже  и  этим
ничтожным требованиям избиратели и депутаты удовлетворяют не вполне. Правда,
избиратели бывают иногда слепы к самой ощутимой  истине:  они  не  понимают,
например, что во избежание законов, покровительствующих дворянству  в  ущерб
остальным членам общества, не следует выбирать депутатов из дворян; но  там,
где несправедливость таких сословных законов бьет в глаза, -  например,  как
это было с хлебными законами - у них хватает и здравого смысла прибегнуть  к
решительным мерам и  отменить  пристрастный  закон.  Правда,  у  большинства
законодателей не хватает проницательности,  чтобы  понять,  что  большинство
зол,  которые  они  стараются  исцелить   путем   официального   надзора   и
руководительства, исчезли бы сами собой при скором, надежном и дешевом суде;
однако же закон о судебных учреждениях  в  графствах  (County-Courts-Act)  и
другие недавно введенные реформы показывают, что они,  в  сущности,  сознают
важность более целесообразного отправления правосудия.
     Таким образом, невысокий  уровень  интеллигентности,  по  необходимости
отличающий представительное правительство, делает его неспособным к сложному
делу регулирования  всей  жизни  нации,  но  не  делает  его  неспособным  к
отправлению сравнительно несложных обязанностей охраны  граждан.  Притом  же
ясно, что по отношению к этой главной функции правительства интересы граждан
и представителей совпадают гораздо более, чем по отношению ко многим  другим
функциям, принимаемым на себя правительством.  Для  отдельно  взятого  члена
парламента  не  особенно  важно,  чтобы  учителя,  проповедники,  санитарные
чиновники, распределители пособий бедным и другие государственные  чиновники
хорошо исполняли свои обязанности; но для него очень важно,  чтобы  жизнь  и
собственность его были ограждены от насилия, а следовательно,  он,  по  всей
вероятности, больше будет заботиться о том,  чтобы  правосудие  было  хорошо
поставлено, чем о хорошей постановке дела в других областях  государственной
жизни. Кроме того, сложность, несоответствие частей и  общая  тяжеловесность
механизма, лишающая представительную  власть  подвижности  и  решительности,
необходимых для отеческого надзора и руководства делами  тридцати  миллионов
граждан,  не  отнимают  у   него   возможности   издавать   и   поддерживать
постановления,  препятствующие  этим  гражданам  вредить  друг  другу.   Ибо
принципы справедливости не только просты, но  и  неизменны,  и,  раз  они  в
главных чертах уже вылились в известную форму, правительству остается только
развивать и совершенствовать свои законы да изобретать принудительные меры к
выполнению их, а для этого представительная власть, при всей  медлительности
и запутанности своего действия, не непригодна. Таким образом, происхождение,
теория и результаты показывают,  что  представительная  власть  лучше  всего
обеспечивает  справедливость  в  отношениях  между  классами  и   отдельными
личностями; возражения же против нее, столь веские, когда дело идет о других
пунктах ее деятельности в обществе, в  этом  самом  существенном  пункте  не
говорят против нее.
     Таким образом, мы  пришли  к  решению  парадокса,  к  примирению  двух,
по-видимому,  противоречащих  положений.  На   вопрос:   к   чему   пригодно
представительное  правление?  -  мы  отвечаем:  оно  пригодно,   чрезвычайно
пригодно и более всех других пригодно именно к тому, что является  настоящей
задачей  всякого  правительства.  Оно  непригодно,  совершенно   непригодно,
особенно непригодно для делания того, чего правительство  вообще  делать  не
должно.
     Остается еще один пункт. Выше мы сказали, что представительная  власть,
несмотря на свои бьющие в глаза недостатки, не только лучшая  форма  власти,
но что и в самих недостатках ее можно найти доказательства ее превосходства.
Заключение, к которому мы только что пришли, доказывая, что  эти  недостатки
мешают ей делать то, чего правительство и не должно  делать,  уже  доставило
нам ключ к пониманию этого, на первый взгляд, странного уверения.  Но  здесь
не худо будет дать нашим словам более подробное  разъяснение.  Это  приводит
нас уже к чисто научной стороне предмета.
     Постоянно  возрастающая  сложность,   характеризующая   прогрессирующие
общества, есть  результат  умножения  числа  различных  частей,  исполняющих
различные функции. В настоящее время доктрина разделения труда до  известной
степени уже усвоена большинством; всем известно, что в силу этого разделения
труда каждый  ремесленник,  фабрикант,  каждый  город  и  округ  мало-помалу
суживают круг своей деятельности и наконец ограничиваются одним видом труда.
Занимающиеся изучением устройства  живых  организмов  находят,  что  процесс
развития всегда однообразен и сводится к тому, что каждый  орган  постепенно
получает свою определенную и ограниченную функцию; так что и  здесь  шаг  за
шагом происходит усовершенствованное "физиологическое разделение  труда".  В
нашей статье "Прогресс, его закон и причина", помещенной в I томе Опытов, мы
уже указывали на то, что возрастающая специализация функций,  замечаемая  во
всех организмах, как  индивидуальных,  так  и  общественных,  есть  одно  из
проявлений более общего процесса, обнимающего всю природу, как органическую,
так и неорганическую.
     Но эта специализация функций, составляющая  закон  всякой  организации,
имеет двоякое действие. По мере того  как  каждая  часть  приспособляется  к
своей специальной функции,  она  становится  менее  способной  к  выполнению
других функций. Приспособиться к чему-нибудь одному значит  сделаться  менее
приспособленным ко всему другому. Здесь у нас нет места пояснить эту  истину
примерами.  В  любом  новейшем  сочинении  по  физиологии  читатель   найдет
множество подтверждений тому из  области  эволюции  живых  организмов,  а  в
сочинениях политико-экономов ряд иллюстраций из  истории  эволюции  обществ.
Здесь мы хотим только сказать,  что  правительственный  орган  политического
тыла подтверждает своим примером эту истину наравне с  другими  органами.  В
силу этого общего закона правительство, приспособляясь к  своей  специальной
функции, должно в  то  же  время  утрачивать  способности,  необходимые  для
выполнения других функций.
     Но это уже, как мы сказали, относится к области чистой науки. Первая  и
самая  существенная  обязанность  правительства  -  защищать  подданных   от
нападений врагов внешних и внутренних. В низших, неразвитых формах общества,
где дифференциация частей и специализация  функций  имеются  лишь  в  слабой
степени, эта существенная  обязанность  выполняется  крайне  несовершенно  и
притом осложнена еще множеством других обязанностей: правительство надзирает
за поведением всех - как индивидуумов, так и общества, - регулирует  одежду,
пищу, омовения, цены, торговлю, религию - словом, пользуется  неограниченной
властью. По  мере  того  как  общество  получает  лучшее  устройство,  более
приспособленное к выполнению его главной функции,  ограничивается  и  власть
его и возможность заниматься  другими  делами.  Возрастающая  способность  к
выполнению истинного своего долга влечет  за  собой  уменьшение  способности
выполнять все другие виды деятельности. К  этому  заключению,  составляющему
вывод из общего закона организации, мы пришли уже раньше путем  индуктивного
рассуждения. Мы видели, что и в теории, и на практике представительная форма
власти лучше всякой другой обеспечивает интересы справедливости.  Мы  видели
также, что во всех других отношениях и в теории, и  на  практике  эта  форма
власти худшая. Теперь  оказывается,  что  эта  последняя  характерная  черта
представляет собой неизбежную спутницу первой. Несостоятельность  во  многих
отношениях,  по-видимому  сильно  говорящая  не  в  пользу  представительной
власти, есть лишь неизбежное следствие ее  более  полного  приспособления  к
своему настоящему делу и в этом смысле сама по себе служит указанием, что мы
имеем  дело  с  формой  власти,  наиболее  свойственной   высокоразвитым   и
прогрессирующим обществам.
     Не думаем, однако, чтобы это соображение было  оценено  по  достоинству
теми, кого оно ближе всего касается. Такие отвлеченные истины редко нравятся
сенатам; об описанной нами метаморфозе не упоминается у Овидия; история,  по
крайней мере до сих пор написанная, тоже не говорит о ней.  Никакого  намека
на нее вы не найдете в Синих книгах {Сборники парламентских  документов.}  и
докладах различных  комиссий.  Она  не  доказана  и  не  засвидетельствована
статистикой. Очевидно, у нее мало  шансов  быть  признанной  "практиками"  -
законодателями. Но немногим  избранным,  занимающимся  изучением  собственно
социологии, мы рекомендуем обратить внимание на  этот  общий  факт,  как  на
имеющий весьма важное значение. Тот, кто  имеет  понятие  об  общих  законах
жизни и знает, что эти общие законы управляют всеми  социальными  явлениями,
поймет,   что   это   двойственное