детской  комнате.  Европейское  дитя
имеет несколько черт, резко сходных с чертами низших человеческих рас,  как,
например,  плоскость  крыльев  носа,  вогнутое  переносье,  расходящиеся   и
раскрытые спереди ноздри, форму  губ,  отсутствие  лобной  впадины,  широкое
расстояние между глазами, короткие ноги. А так как процесс  развития,  путем
которого эти черты превращаются  в  черты  взрослого  европейца,  составляет
продолжение перехода от однородного в  разнородное,  который  проявляется  в
предшествующем развитии зародыша и который  допустит  всякий  анатом,  -  то
можно заключить, что параллельный процесс развития,  путем  которого  те  же
черты  диких  рас  превратились  в  черты  цивилизованных  рас,   был   тоже
продолжением  перехода  от  однородного  к  разнородному.   Истина   второго
положения - что род человеческий, как целое, стал более  разнородным  -  так
очевидна, что едва ли требует  пояснения.  Всякое  этнологическое  сочинение
свидетельствует об этой истине своими разделениями  и  подразделениями  рас.
Даже допустив  гипотезу,  что  род  человеческий  происходит  от  нескольких
отдельных корней, все-таки остается справедливым, что так как от каждого  из
этих корней произошли  многие,  ныне  значительно  разнящиеся  между  собой,
племена,   общность   происхождения   которых    доказана    филологическими
свидетельствами, то раса, как целое, стала гораздо менее  однородна  теперь,
нежели была прежде. Прибавим к  этому,  что  мы  имеем  в  англо-американцах
образец новой разновидности, возникшей в несколько поколений; и, если верить
описаниям наблюдателей, будем, вероятно, скоро иметь, подобный же образец  и
в  Австралии.  Переходя  от  индивидуальных   форм   человечества   к   роду
человеческому,  социально  организованному,  мы  находим,  что  общий  закон
подтверждается еще более многочисленными примерами. Переход от однородного к
разнородному одинаково проявляется как в прогрессе всей цивилизации, так и в
прогрессе каждого народа и продолжается постоянно с возрастающей  быстротой.
Как мы видим в до сих пор существующих  диких  племенах,  общество  в  своей
первой  и  низшей  форме  имеет  однородное  собрание   личностей,   имеющих
одинаковую власть и одинаковую деятельность; единственное заметное  различие
обусловливается тут различием пола. Каждый  человек  воин,  охотник,  рыбак,
оружейник, строитель; каждая женщина выполняет одинаковые домашние работы. С
весьма ранних пор,  однако,  в  процессе  социального  развития  мы  находим
зарождающееся дифференцирование между управляющими  и  управляемыми.  Что-то
вроде старейшинства является, кажется, одновременно с зачатками перехода  от
состояния отдельно странствующих семейств  к  состоянию  кочующего  племени.
Авторитет сильнейшего  дает  себя  чувствовать  среди  диких,  как  в  стаде
животных  или  в  толпе  школьников.   Вначале,   однако,   авторитет   этот
неопределен, шаток; им пользуются и другие члены, обладающие  приблизительно
такой же силой; он не сопровождается каким-либо  различием  в  занятиях  или
образе жизни: первый правитель сам убивает  свою  добычу,  сам  делает  свое
оружие, сам строит свою хижину и, с экономической  точки  зрения,  ничем  не
отличается от других членов своего племени. Мало-помалу, по мере возрастания
племени,  различие  между  управляющими  и  управляемыми  становится   более
определенным. Верховная власть становится наследственною в одном  семействе;
глава этого семейства, перестав сам заботиться  о  своих  нуждах,  принимает
услуги других и начинает усваивать единственную роль -  правителя.  Рядом  с
этим управлением стал возникать сродный  ему  вид  управления  -  управление
религиозное. По свидетельству всех древних памятников и преданий,  на  самых
ранних правителей смотрели как на лицо божественного происхождения.  Правила
и повеления, высказанные ими при жизни, считаются священными после их смерти
и еще прочнее утверждаются их обоготворяемыми преемниками, которые,  в  свою
очередь, вводятся в пантеоны расы, для обожания и умилостивления наряду с их
предшественниками, из коих древнейший считается верховным богом, а остальные
- второстепенными богами. Долгое время эти две сродные  формы  управления  -
гражданское и религиозное - продолжают держаться в тесной связи.  В  течение
целого ряда поколений король продолжает быть первосвященником, а  священство
продолжает состоять из членов царственного  рода.  В  течение  многих  веков
религиозный закон продолжает заключать в себе более или  менее  значительное
количество гражданских указаний, а гражданский закон  продолжает  более  или
менее сохранять религиозную санкцию; даже  и  между  наиболее  образованными
народами эти два правящих деятеля отнюдь не вполне дифференцированы один  от
другого. Далее, мы находим еще правящего деятеля,  имеющего  один  корень  с
предыдущими, но постепенно уклоняющегося от них это обычай и  церемониальные
обряды. Все почетные  титулования  составляют  первоначально  принадлежность
бого-государя, потом Бога и государя, еще позднее знатных особ, и,  наконец,
некоторые из  них  переходят  в  отношения  равного  к  равному.  Все  формы
приветственных обращений  были  вначале  выражениями  покорности  пленных  к
победителю или подданных  к  правителю-человеку  или  Богу;  а  впоследствии
выражения эти стали употребляться для умилостивления второстепенных  властей
и понемногу опустились до обыкновенных отношений людей.  Все  виды  поклонов
были некогда склонением перед монархом или  выражением  обожания  после  его
смерти.  Вслед  за  тем  поклонения  стали  воздаваться  и   другим   членам
божественной расы, а затем  некоторые  поклоны  стали  постепенно  считаться
чем-то должным всякому {Подробные доказательства этого положения см. ниже  в
статье "Обычаи и приличия"}. Таким образом, едва  только  социальная  масса,
бывшая первоначально однородною, начинает дифференцироваться на  управляемую
и   управляющую   части,   как   последняя    уже    являет    зарождающееся
дифференцирование между религиозной и гражданской частями - между церковью и
государством;  между  тем  как  одновременно  от  обоих  из   них   начинает
дифференцироваться  тот,  менее  определенный,   вид   управления,   который
узаконивает наше ежедневное общение с людьми, - вид управления, который, как
доказывают   геральдические   коллегии,   книги    пэрства    и    различные
церемониймейстеры, не лишен своего рода воплощения. Каждая  из  отделившихся
частей, в свою очередь, подвержена  последовательным  дифференцированиям.  В
течение веков возникает, как это произошло и у нас, в высшей степени сложная
политическая организация, заключающая  в  себе  монарха,  министров,  палаты
лордов и общин, с подчиненными им департаментами, судами,  казначействами  и
т.  д.,  дополняемыми  еще   в   провинциях   муниципальными   управлениями,
управлениями графств, приходскими управлениями, из которых каждое более  или
менее  выработано.  Рядом  с  ними  вырастает  в  высшей   степени   сложная
религиозная организация, с различными своими степенями церковных должностей,
от архиепископов до ключарей, с коллегиями, конвокациями, церковными  судами
и пр.; а ко всему этому  должно  прибавить  постоянно  размножающиеся  секты
индепендентов, имеющие каждая свои общие и местные управления.  И  в  то  же
время вырабатывается в высшей степени сложная агрегация  обычаев,  нравов  и
временных обыкновений, принятых целым  обществом  и  получающих  руководящее
значение в тех обыденных сношениях между личностями, которые  не  определены
ни гражданским, ни религиозным законом. Сверх того, должно заметить, что эта
постоянно  возрастающая  разнородность  правительственных  средств   каждого
народа сопровождалась возрастающей разнородностью правительственных  средств
различных народов: ибо каждый из них более или менее отличается  от  другого
своей  политической  системой  и  законодательством,  своими  верованиями  и
религиозными учреждениями, своими обычаями и церемониальными обрядами.
     Одновременно с  этим  происходило  другое  дифференцирование,  в  более
низкой сфере; то именно, путем которого масса общины распалась на  отдельные
классы и отряды  рабочих.  Между  тем  как  управляющая  часть  подвергалась
сложному развитию, указанному выше, управляемая часть подвергалась одинаково
сложному развитию, результатом которого было мелочное  распределение  труда,
характеризующее  цивилизованные  народы.  Нет  надобности  следить  за  этим
прогрессом от низших  его  стадий,  сквозь  кастовые  разделения  Востока  и
цеховые  корпорации  Европы,  до  выработанной  организации  производства  и
распределения, существующей среди нас. Это развитие, начинающееся с племени,
члены которого порознь  исполняют  одну  и  ту  же  вещь  каждый  для  себя,
кончается образованной общиной, члены которой  порознь  исполняют  различные
вещи один для  другого;  это  развитие  превращает  одинокого  производителя
какого-либо предмета в собрание производителей,  которые,  будучи  соединены
под руководством одного мастера, занимаются отдельными частями  производства
этого  предмета.  Но  есть  еще  другие,  высшие,  фазисы  в  этом  переходе
промышленной организации  вещества  от  однородного  к  разнородному.  Долго
спустя после того, как произошел уже значительный прогресс между  различными
классами рабочих, незаметно еще было почти никакого разделения  труда  между
отделенными частями общины: народ продолжает быть сравнительно однородным  в
том отношении, что в каждой местности отправляются одни и те же занятия.  Но
по  мере  того  как  дороги  и  другие   средства   перемещения   становятся
многочисленнее  и  лучше,  различные  местности  начинают   усваивать   себе
различные отправления и становятся во взаимную зависимость. Бумагопрядильная
мануфактура помещается в одном  графстве,  суконная  -  в  другом;  шелковые
материи производятся здесь, кружева там; чулки  в  одном  месте,  башмаки  в
другом; горшечное, железное, ножевое производства  избирают  себе,  наконец,
отдельные города; и, в заключение, каждая  местность  становится  более  или
менее отличною от других по главному роду  своих  занятий.  Мало  того:  это
подразделение отправлений является не только между различными частями одного
и того же народа,  но  и  между  различными  народами.  Обмен  произведений,
который свободная торговля обещает увеличить в такой  значительной  степени,
будет  иметь  окончательным  результатом   большую   или   меньшую   степень
специализирования промышленности каждого народа. Так что, начиная  с  дикого
племени, почти - если не совсем - однородного в отправлениях  своих  членов,
прогресс шел, и теперь еще идет, к экономическому  объединению  человеческой
расы,  он  становится   все   более   разнородным   относительно   отдельных
отправлений, усвоенных различными народами, отдельных отправлений, усвоенных
частями каждого народа,  отдельных  отправлений,  усвоенных  многочисленными
разрядами  производителей  и  промышленников  каждого  народа,  и  отдельных
отправлений, усвоенных рабочими, соединившимися в  производстве  каждого  из
произведений. Закон этот, выказывающийся столь ясно в  развитии  социального
организма,  так  же  ясно  выказывается  и  в  развитии  всех   произведений
человеческой мысли и  человеческих  действий,  конкретных  или  абстрактных,
реальных или идеальных. Возьмем для первого пояснения язык.
     Низшая форма языка есть восклицание, посредством  которого  целая  идея
смутно  передается  одним  звуком,  как  у  низших  животных.  Мы  не  имеем
доказательств, чтобы язык человеческий состоял из одних восклицаний  и  был,
таким образом, строго однороден относительно своих частей речи. Но что  язык
прошел  форму,  в  которой  имена  и  глаголы  составляли  единственные  его
элементы, это факт положительный. В постепенном размножении частей  речи  из
этих  двух  первоначальных   частей,   в   дифференцировании   глаголов   на
действительные  и  страдательные,  имен  на  абстрактные  и  конкретные,   в
появлении различных наклонений, времен, лиц, чисел и падежей, в  образовании
вспомогательных  глаголов,  имен   прилагательных,   наречий,   местоимений,
предлогов,  членов,  -  в  разнообразии  тех   классов,   родов,   видов   и
разновидностей частей  речи,  которыми  образованные  расы  выражают  мелкие
оттенки смысла, мы видим переход однородного к  разнородному.  Другая  точка
зрения,  с   которой   мы   можем   проследить   развитие   языка,   это   -
дифференцирование слов близкого смысла. Физиологи давно открыли истину,  что
во всех языках слова могут быть сгруппированы  в  семейства,  имеющие  общее
происхождение. Отдельные названия, происходящие от первоначального корня,  в
свою очередь, порождают другие названия,  тоже  потом  изменяющиеся.  И  при
помощи быстро возникающих систематических способов образования производных и
сложных терминов, выражающих все меньшие различия, развивается наконец целое
племя слов, столь разнородных  в  звуках  и  значениях,  что  непосвященному
кажется невероятным, чтобы они происходили от общего  корня.  Между  тем  от
других корней развивались другие такие же  племена,  пока  в  результате  не
образовался язык в шестьдесят и более тысяч слов, несходных  между  собой  и
означающих такое  же  число  несходных  между  собой  предметов,  качеств  и
действий. Еще другой путь, которым язык человеческий вообще  подвигается  от
однородного к разнородному, есть размножение языков. Произошли ли все  языки
от одного корня или от двух и более,  как  думают  некоторые  физиологи,  во
всяком случае, ясно, что  если  большие  семейства  языков,  как,  например,
индоевропейское, и имеют общее происхождение, то теперь они  стали  различны
между  собой  вследствие  непрерывающегося  их  расхождения.  То  же   самое
распространение рода человеческого по поверхности земли, которое  повело  за
собою дифференцирование расы,  одновременно  произвело  и  дифференцирование
языка это  истина,  подтверждение  которой  мы  встречаем  почти  повсюду  в
особенностях наречий одного и того же народа в отдельных  местностях.  Итак,
прогресс языка человеческого подчиняется одному и  тому  же  закону,  как  в
развитии языков, так и в развитии семейств слов, и в развитии частей речи.
     Переходя от устного языка к письменному, мы сталкиваемся  с  отдельными
разрядами фактов, которые ведут к одинаковым выводам. Письменный язык сроден
с живописью и скульптурой,  и  вначале  все  три  отрасли  были  дополнением
архитектуры  и  стояли  в  прямой  связи  с   первобытной   формой   всякого
правительства - теократией. Упоминая только мимоходом  факт,  что  некоторые
варварские племена,  как,  например,  австралийцы  и  жители  Южной  Африки,
изображают  людей  и  происшествия  на  стенах  подземных  пещер,  вероятно,
считающихся у них священными местами, перейдем прямо к египтянам. У них  так
же, как и у ассириян, мы находим, что  стенная  живопись  употреблялась  для
украшения  храмов  и   дворцов   (которые,   впрочем,   были   первоначально
тождественны), и поэтому она была делом правительства, в  таком  же  смысле,
как государственные торжества и религиозные обряды. Далее,  она  была  делом
правительства  еще  и  потому,  что  изображала  поклонение  Богу,   триумфы
бого-государя, покорность его подданных и наказание мятежных. Она составляла
средство в руках правительства еще и потому, что  представляла  произведения
искусства, уважавшегося народом как  священное  таинство.  Из  обыкновенного
употребления  этих  живописных  изображений  произошло   слегка   измененное
употребление  живописных  письмен,   существовавшее   у   североамериканских
народов, во время их открытия европейцами. Путем сокращений, сходных с теми,
которые приняты в нашем письменном языке, наиболее известные из  этих  фигур
были постепенно упрощены; и наконец  образовалась  целая  система  символов,
большая часть которых имела только весьма слабое сходство с замененными  ими
изображениями. Предположение, что иероглифы египтян произошли таким образом,
подтверждается  фактом,  что  живописные  письмена  мексиканцев  дали,   как
оказалось, начало подобному же семейству идеографических форм, которые как у
мексиканцев, так и у египтян дифференцировались  частью  в  куриологические,
или подражательные, и тропические,  или  символические,  -  и  те  и  другие
встречаются, однако,  рядом  в  одних  и  тех  же  памятниках.  В  Египте  в
письменном языке произошло дальнейшее дифференцирование, имевшее результатом
иератический и эпистолографический или энхориальный языки, оба произошли  из
первоначального -  иероглифического.  В  то  же  время  мы  видим,  что  для
выражения собственных имен, которых  иным  способом  нельзя  было  передать,
употреблялись фонетические символы, и хотя доказано, что египтяне никогда не
доходили до азбучных письмен, однако едва  ли  можно  сомневаться,  что  эти
фонетические символы, употреблявшиеся иногда в помощь идеографическим,  были
зародышами, из которых выросли азбучные письмена. Отделившись от иероглифов,
азбучное   письмо,    в    свою    очередь,    подверглось    многочисленным
дифференцированиям, явились разнообразные азбуки,  между  которыми,  однако,
все еще можно отыскать большую или меньшую связь.  У  каждого  образованного
народа выработалось постепенно, для представления  одной  и  той  же  группы
звуков, несколько  групп  письменных  знаков,  употребляемых  для  различных
целей.  В  заключение,  путем  еще  более  значительного  дифференцирования,
явилось  книгопечатание,  которое  было  вполне  единообразно  вначале  и  с
течением времени сделалось разнообразным.
     Между тем как письменный язык проходил первые ступени своего  развития,
корень его, стенное украшение, дифференцировался в  живопись  и  скульптуру.
Представляемые  этими  украшениями  боги,  цари,  люди   и   животные   были
первоначально очерчены врубленными линиями  и  раскрашены.  Чаще  всего  эти
линии так глубоки и предмет, очерченный ими, настолько округлен и отделан  в
главных чертах, что эти произведения образуют  нечто  среднее  между  резной
работой и барельефом. В  других  случаях  мы  видим  улучшения  необделанные
пространства  между  фигурами  вырезаны  напрочь,   сами   фигуры   прилично
выкрашены, так что образуется раскрашенный барельеф.
     Реставрированная ассирийская архитектура в Сиденгаме представляет  этот
стиль искусства доведенным до еще большего совершенства изображенные лица  и
предметы, хотя все еще варварски раскрашенные, вырезаны с большей  точностью
и с большими подробностями, в крылатых львах и быках, поставленных на  углах
ворот, можно заметить значительный шаг  вперед  к  совершенной  скульптурной
фигуре, которая, однако, все еще  раскрашена  и  все  еще  составляет  часть
здания. Но между тем как в Ассирии мы почти не видим попыток к  произведению
статуи, в египетском искусстве мы  можем  проследить  постепенное  отделение
скульптурных фигур от стены.  Обозрение  коллекций  Британского  музея  ясно
показывает это они дают в то же время случай заметить очевидные следы  того,
как отдельные статуи берут свое начало из барельефов это видно не только  из
того, что почти все они представляют  такую  связь  членов  с  телом,  какая
характеризует  барельефы,  но  и  из  того,  что   задняя   сторона   статуи
представляет с головы до ног гладкий обрубок, заменивший для статуи  прежнюю
стену. В Греции повторились те же главные стадии этого прогресса  На  фризах
греческих   храмов   мы   видим   раскрашенные    барельефы,    изображающие
жертвоприношения, сражения, процессии, игры - все с религиозным  характером.
На фронтонах мы видим раскрашенные скульптурные изображения, более или менее
связанные с тимпаном и имеющие предметом своим  триумфы  богов  или  героев.
Даже дойдя до статуй, положительно отделенных от зданий, мы все еще  находим