о  справедливости  названо
учением о специализации управления, если  говорить  о  нем  с  точки  зрения
администрации. Я сожалею, что характер моего изложения  привел  к  неверному
истолкованию этого учения. Или я не объяснил своей мысли надлежащим образом,
что меня удивляет, или место, потребное для того,  чтобы  доказать,  что  не
входит  в  обязанности  государства,  настолько  превышает  место,   которое
приходится употребить для определения его обязанностей,  что  эти  последние
производят очень слабое впечатление. Как бы то ни было,  но  тот  факт,  что
проф. Гексли так истолковал мой взгляд, доказывает, что он нуждается в более
полном разъяснении, ибо, если бы он понял меня согласно моей  мысли,  он  не
подвел бы, как мне кажется, моего положения под такую рубрику и не  счел  бы
нужным возбудить вопрос, на который я здесь дал посильный ответ.
     Postscriptum. После окончания  этой  статьи  до  моего  сведения  дошел
заслуживающий некоторого внимания факт, относящийся к вопросу о деятельности
государства.  Существует,  по  крайней  мере,  одна   область,   в   которой
государство  преуспевает,  -  это  почтовое  ведомство.  И   это   последнее
приводится  иногда   как   доказательство   превосходства   государственного
управления над частным.
     Я  не  подвергаю   сомнению   удовлетворительность   нашего   почтового
устройства  и  не  думаю  утверждать,  что  эта   отрасль   государственного
управления, в настоящее время хорошо поставленная, могла бы быть  с  пользою
изменена. Возможно, что тип нашего социального строя настолько  уже  в  этом
отношении установился, что радикальная перемена была бы невыгодна  для  нас.
По отношению к тем,  которые  придают  большое  значение  такому  успеху,  я
ограничился лишь замечанием, что успехи, приведшие наше почтовое ведомство к
таким почтенным результатам, не были созданы правительством, напротив, - они
были ему навязаны извне. В доказательство я  сослался  на  то,  что  система
почтовых карет (mail-coach) была создана частным предпринимателем  Пальмером
и должна была при своем возникновении преодолеть официальную оппозицию;  что
реформа, предпринятая мэром Роуландом Гиллем (Rowland-Holl), была  проведена
наперекор мнению чиновников; далее я указал на  то,  что  и  при  теперешнем
положении   почтового   ведомства   многое   в   нем    делается    частными
предпринимателями,  что  правительство  для  большинства  своих   внутренних
сообщений прибегает к помощи железнодорожных компаний, для внешних сообщений
- к пароходным обществам, ограничиваясь местным собиранием и  распределением
почтового материала.
     Что касается общего вопроса, смогла ли бы частная  предприимчивость,  в
отсутствии существующей почтовой системы, создать свою систему, настолько же
или еще более успешную, я могу сказать только то, что  аналогичные  явления,
которые представляет нам наша газетная система с  ее  успешной  организацией
продажи газет, служат нам ручательством в этом случае. И  только  недавно  я
убедился не только в  том,  что  частная  предприимчивость  вполне  способна
создать нечто подобное, но и что, если  бы  не  формальное  запрещение,  она
сделала  бы  давно  то,  что  государство  сделало   только   недавно.   Вот
доказательство:
     "Облегчение корреспонденции между различными частями Лондона не входило
первоначально в число задач почтового ведомства. Но в царствование Карла  II
один предприимчивый гражданин Лондона, Виллиам Докрей, учредил,  с  большими
издержками, городскую почту, которая доставляла письма и посылки  шесть  или
восемь раз в день в бойкие и многолюдные улицы близ биржи и  четыре  раза  в
день в предместья столицы... Лишь только  сделалось  ясным,  что  спекуляция
будет выгодною, герцог Йоркский тотчас же восстал  против  нее,  как  против
нарушения его монополии, и судебные места постановили решение в его пользу!"
(Маколей. Ист. Англии II. Полн. собр. соч., VI, стр. 382 и сл.).
     Таким   образом,   оказывается,   двести   лет   тому   назад   частная
предприимчивость создала местную почтовую систему, в отношении  дешевизны  и
частоты распределения подобную той, которая основана недавно и превозносится
как продукт государственной деятельности. Судя по  результатам,  достигнутым
частною предприимчивостью в других областях, в  которых  она  точно  так  же
начинала с малого, мы  можем  заключить,  что  начатое  таким  образом  дело
распространилось бы по  всему  королевству,  сообразно  существующей  в  нем
потребности и насколько позволили бы обстоятельства. Следовательно, мы  и  в
этом отношении ничем не обязаны государству, напротив,  мы  имеем  основание
предполагать,  что   при   отсутствии   правительственного   запрещения   мы
давным-давно имели бы почтовую организацию, подобную нынешней.
     Postscriptum. Когда настоящий опыт был перепечатан в третьей серии моих
"Опытов научных, политических и философских", я включил в предисловие к нему
несколько объяснений, относящихся к  ответу  проф.  Гексли.  За  отсутствием
этого предисловия,  теперь  уже  несвоевременного,  я  нахожу  эту  приписку
наиболее подходящим местом для этих разъяснений. Поэтому привожу их здесь:
     "Выскажу здесь несколько слов по  поводу  краткого  возражения  на  мои
доводы, сделанного проф. Гексли в предисловии  к  его  книге,  озаглавленной
"Critiques et Adresses". В ответ на приведенные им  основания,  заставляющие
его, по его  словам,  настаивать  на  том,  что  название  "административный
нигилизм"   вполне   соответствует    изложенной    мною    под    названием
"отрицательно-регулятивной" системе, я мог бы с таким  же  правом  спросить,
соответствует ли название "этический нигилизм"  тому,  что  осталось  бы  от
десяти заповедей, если бы исключить из них  все  положительные  предписания.
Если восемь заповедей, которые все по существу или  буквально  подходят  под
рубрику: "ты не должен", составляют ряд правил, который вряд ли  может  быть
назван нигилистическим, то я положительно не могу  себе  представить,  каким
образом  может  быть   названа   этим   именем   административная   система,
ограниченная подкреплением такого ряда правил, особенно если к наказанию  за
убийство,  воровство,  прелюбодеяние  и  лжесвидетельство   она   прибавляет
наказание за все менее  значительные  нарушения,  начиная  с  самоуправства,
нарушения договора и кончая  нарушением  спокойствия  соседей.  Относительно
второго существенного  вопроса,  поскольку  ограничение  внутренних  функций
государства исключительно только отрицательно-регулятивными согласно  с  тою
теорией социального организма и его органов власти,  которую  я  защищаю,  я
имею право сказать, мне кажется, что несостоятельность моего возражения пока
еще не доказана. Мне молчаливо предложен был вопрос, как согласить аналогию,
проведенную мною между государственной организацией, управляющей  действиями
политического организма, и теми нервными  организациями,  которые  управляют
органическими  действиями  живого  индивидуума,  с  моим   убеждением,   что
социальные деятельности в главном взаимно согласуются. Я ответил  следующее:
я  признаю  необходимыми  положительно-регулятивные  функции  государства  в
отношении  к  средствам  нападения  и  обороны,  необходимые   в   интересах
национального  самосохранения  в  течение  хищнического  фазиса   социальной
эволюции; и я  не  только  признаю  важность  его  отрицательно-регулятивных
функций в отношении внутренней социальной работы, но  и  настаивал  на  том,
чтобы они  исполнялись  более  успешно,  чем  до  сих  пор.  Тем  не  менее,
признавая,  что  внутренняя  социальная  работа  должна   подчиняться   тому
сдерживающему воздействию государства, которое заключается в  предупреждении
агрессивных  действий  граждан,  прямых  или  косвенных,  я  утверждал,  что
координация этих внутренних  социальных  деятельностей  исполняется  другими
органами другого рода. Я старался  доказать,  что  эти  два  утверждения  не
противоречат друг другу,  показывая,  что  в  индивидуальном  организме  эти
жизненные процессы, соответствующие  процессам,  составляющим  жизнь  нации,
также регулируются существенно независимой нервной  системой.  Проф.  Гексли
напоминает мне, что новейшие исследования  все  более  подтверждают  влияние
цереброспинальной нервной системы на процессы органической жизни, чему можно
бы, однако, противопоставить возрастающую очевидность влияния  симпатической
нервной системы на цереброспинальную. Но,  признавая  указанное  им  влияние
(которое  соответствует  тому  влиянию   правительства,   какое   я   считаю
необходимым), я  полагаю,  что  мои  положения  не  опровергнуты,  поскольку
очевидно, что  внутренние  органы,  управляемые  своей  собственной  нервной
системой, могут поддерживать  жизненные  функции  и  тогда,  когда  контроль
цереброспинальной системы существенно  задержан,  например  сном,  действием
анестезирующих  средств  или  какими-либо  другими  причинами,   вызывающими
нечувствительность; они подтверждаются также и тем, что значительная степень
координации может существовать  даже  между  органами  существа,  совершенно
лишенного нервной системы".

XIV
                             ОТ СВОБОДЫ К РАБСТВУ

                   (Впервые напечатано в качестве введения
                   к сборнику антисоциалистических опытов,
                   вышедшему в начале 1891 г. под заглавием:
                   "В защиту свободы")

     Суждения здравого смысла об общественных явлениях нередко оказываются в
резком противоречии с фактами: так, например, меры, направленные  к  изъятию
из обращения той или другой книги, усиливают ее распространение  в  публике;
попытки  ограничить  ростовщичество  только  ухудшают  положение  должников,
принуждая  их  платить  еще  более  высокие  проценты;  некоторые   продукты
оказывается всего труднее достать на месте их производства и т. п. Одним  из
наиболее любопытных примеров этого рода является тот факт,  что  чем  больше
улучшается порядок вещей, тем громче становятся жалобы на его недостатки.
     В те дни, когда народ не имел никаких политических прав, жалобы на  его
порабощение слышались очень редко; когда же свободные  учреждения  в  Англии
достигли такой высокой степени развития, что наш политический строй сделался
предметом зависти народов континента, - нарекания на аристократический образ
правления все росли и росли, пока не привели к значительному расширению прав
и привилегий граждан, после чего вскоре  начались  новые  жалобы  на  дурное
положение  вещей,  вытекающее  из  того,   что   вышеупомянутое   расширение
недостаточно.  Если  мы  припомним,  как  обращались  с  женщиной  в   эпоху
варварства, когда она таскала на себе тяжести и выполняла все  работы,  а  в
пищу получала только объедки, остававшиеся  после  мужчин;  если  проследим,
далее, ее положение от средних веков, когда  она  прислуживала  мужчинам  за
трапезой, и до наших дней,  когда  во  всех  наших  общественных  начинаниях
требования женщин всегда выдвигаются на первый план, - мы увидим, что в пору
наихудшего отношения к женщине, она, по-видимому, наименее сознавала, что  к
ней относятся дурно; теперь же, когда ей живется лучше, чем когда бы  то  ни
было, ее недовольство своим положением все растет, и она заявляет  о  нем  с
каждым днем все громче, причем самые громкие вопли несутся из женского "рая"
- Америки. Сто лет тому назад едва ли можно было найти хоть одного человека,
который  бы  при  случае  не  напивался  допьяна,  а  неспособность   выпить
бутылку-другую вина вызывала общее презрение, но тогда не возникало  никакой
агитации против пьянства;  теперь  же,  когда  за  последние  пятьдесят  лет
добровольные усилия общества трезвости, в связи с  более  общими  причинами,
привели  людей  к  сравнительной  трезвости,  раздаются  громкие  требования
законов  для  предупреждения   гибельных   последствий   торговли   крепкими
напитками. То же самое с  образованием.  Несколько  поколений  назад  умение
читать и писать на  практике  ограничивалось  высшими  и  средними  классами
населения;  требования  элементарного  образования  для  рабочих  никем   не
высказывались, а если и высказывались, то вызывали только смех; но когда при
наших дедах, стала распространяться, по почину немногих филантропов, система
воскресных   школ,   за   которыми   последовало    учреждение    приходских
(day-schools), вследствие чего лица,  умеющие  читать  и  писать,  перестали
составлять исключение в массе, а спрос на дешевую литературу сильно  возрос,
- тогда начали кричать, что народ гибнет от  невежества  и  что  государство
должно не только воспитывать народ, но и насильно давать ему образование.
     То же самое замечается и относительно пиши, одежды, жилища и  жизненных
удобств населения. Во всех этих отношениях положение его с течением  времени
несомненно  улучшается.  Не  говоря  уже  о  первобытной  варварской  эпохе,
прогресс сразу бросается в глаза, если  сравнить  время,  когда  большинство
крестьян питалось ячменным или ржаным хлебом и овсяной мукой, - с  нынешним,
когда везде распространено потребление белого  пшеничного  хлеба;  или  дни,
когда носили грубые одежды до колен, а ноги оставались голыми, -  с  нашими,
когда у работника, как и у хозяина, все тело прикрыто платьем, состоящим  из
двух и более слоев ткани, древнюю эпоху лачуг  в  одну  горницу  без  печной
трубы или XV век, когда даже в помещичьих домах стены были по большей  части
не обшиты панелями и не оштукатурены, - с нашим, когда в любом  крестьянском
коттедже не меньше двух комнат,  а  в  домах  ремесленников  обыкновенно  их
несколько, причем всюду имеются печи,  камины,  окна  со  стеклами,  большею
частью также обои и крашеные двери. Стоит провести такого рода параллель,  и
достигнутый в этом отношении прогресс, повторяем, становится очевиден.
     Еще рельефнее выступает прогресс, совершающийся на  наших  глазах.  Кто
оглянется на 60 лет назад, когда пауперизм и нищенство имели гораздо большие
размеры, чем ныне, тот будет поражен сравнительной обширностью  и  роскошной
отделкой новых домов, занимаемых рабочими улучшением  одежды;  как  рабочих,
которые по воскресеньям  носят  платья  из  тонкого  сукна,  так  и  женской
прислуги, соперничающей в нарядах со  своими  госпожами;  повышением  уровня
потребностей, ведущих к повышению спроса  на  пищу  лучшего  качества  среди
трудящегося люда, - все результат  двоякой  перемены:  повышения  заработной
платы и удешевления жизненных припасов, с одной стороны, и перераспределения
налогов, облегчившего низшие классы  за  счет  высших,  -  с  другой.  Такой
наблюдатель будет поражен также контрастом между той ничтожной ролью,  какую
играл в глазах общества вопрос о благосостоянии народа тогда, и тем огромным
значением, какое ему придается теперь, когда и в парламенте и вне его  планы
облагодетельствования народной массы являются обычными темами для обсуждения
и от  каждого  более  или  менее  состоятельного  человека  ждут  участия  в
каком-либо филантропическом предприятии.  И,  однако  же,  в  то  время  как
прогресс в области духовной и физической жизни масс совершается  значительно
быстрее, чем когда-либо прежде, а понижение процента смертности  показывает,
что в общем жизнь стала не так трудна, - именно в это  время  все  громче  и
громче раздаются голоса, твердящие, что зло слишком велико и ничто не  может
помочь горю,  кроме  разве  социальной  революции.  При  наличии  очевидного
улучшения жизни, в связи с ее увеличенной  продолжительностью,  которая  уже
сама по себе достаточно убедительный признак общего улучшения, все с большей
настойчивостью заявляют, что  дело  обстоит  совсем  скверно,  что  общество
необходимо разрушить до основания и  перестроить  его  по  новому  плану,  и
здесь, как и в вышеприведенных примерах, чем меньше становится зло, тем чаще
и громче на него жалуются; и чем больше выясняется  могущество  естественных
причин, тем более возрастает уверенность в их бессилии.
     Это не значит, что зло, подлежащее  врачеванию,  незначительно.  Да  не
подумает никто, что, подчеркивая вышеуказанный парадокс,  мы  хотим  умалить
страдания,  выпадающие  на  долю   большинства   людей.   Участь   огромного
большинства людей всегда была и  остается  такой  печальной,  что  тяжело  и
думать о ней. Бесспорно, существующий тип социальной  организации  не  может
удовлетворить человека, который любит ближнего и желает ему блага; бесспорно
и то, что проявления  человеческой  деятельности,  сопровождающие  этот  тип
организации,  далеки  от  совершенства.  Строгость  классовых   различий   и
поразительное неравенство  средств  противоречат  тому  идеалу  человеческих
отношений,  который  любит   себе   рисовать   благожелательно   настроенное
воображение; а средний уровень  человеческого  поведения,  под  давлением  и
воздействием  общественной  жизни,  как  она  сложилась  ныне,   во   многих
отношениях непригляден.  Правда,  многие  противники  свободной  конкуренции
странным образом игнорируют проистекающие от нее огромные блага -  забывают,
что большая часть  продуктов  и  приспособлений,  отличающих  цивилизованное
состояние  от  дикого  и  делающих  возможным  существование   значительного
населения  на  небольшом  пространстве,  появились   и   усовершенствовались
благодаря борьбе за существование; правда,  они  игнорируют  тот  факт,  что
каждый человек, страдая в качестве производителя от понижения цен вследствие
конкуренции, в то же время выигрывает как потребитель, от удешевления всего,
что ему  приходится  покупать;  правда,  они  усиленно  подчеркивают  дурные
стороны конкуренции и умалчивают о хороших, тем не  менее  нельзя  отрицать,
что зло велико и является  значительным  противовесом  выгодам.  Весь  строй
нашей жизни поощряет ложь и нечестность. Он вызывает бесчисленные  обманы  и
надувательства  всякого  рода  и  дешевые  имитации,   во   многих   случаях
вытесняющие с рынка подлинные продукты: он приводит к употреблению фальшивых
мер  и  весов,  он  создает  подкупы,  наблюдаемые  в  большинстве  торговых
отношений, начиная от отношений фабриканта к покупателю и кончая отношениями
лавочника к прислуге; обман поощряется в такой мере, что, если приказчик  не
умеет правдоподобно лгать, его бранят; и очень часто  добросовестному  купцу
приходится выбирать между злоупотреблениями, практикуемыми его конкурентами,
и  банкротством,  от  которого  пострадают  его   кредиторы.   Кроме   того,
мошенничества  более  крупных  размеров,  обычные  в  коммерческом  мире   и
ежедневно  обнаруживаемые  на  суде  и  в  газетах,  в   значительной   мере
вызываются,  с  одной  стороны,   постоянным   гнетом,   который   оказывает
конкуренция  на  высшие  индустриальные  классы;  с  другой  -  необузданной
роскошью, которую они вынуждены поддерживать как наглядное доказательство их
успехов в коммерческой борьбе. К этому ряду мелких зол следует  присоединить
то большое зло, что при  такой  системе  распределение  доходов  совершается
крайне непропорционально,  и  на  долю  тех,  кто  надзирает  и  регулирует,
приходится слишком значительная  часть  сравнительно  с  тем,  что  получают
действительно работавшие.
     А потому пусть никто  не  толкует  вышеприведенных  наших  слов  в  том
смысле, что мы придаем слишком мало значения недостаткам нашего  основанного
на конкуренции строя, который мы еще 30 лет назад описывали и порицали  {См.
опыт: "Торговая нравственность".}. Но речь идет не об абсолютном зле,  а  об
относительном: о том, действительно ли зло, от которого мы страдаем  теперь,
больше того, с каким пришлось бы мириться при другом общественном  строе;  и
действительно ли усилия, направленные к уменьшению зла по принятому  до  сих
пор пути, имеют больше шансов на успех, чем  если  бы  они  были  направлены
совершенно иначе.
     Этот-то вопрос мы  и  намерены  рассмот