ость для каждого  успешнее  разрабатывать  его
собственный порядок истин. Так было  в  различных  случаях,  на  которые  мы
сослались в опровержение теории Конта. Так было  с  применением  оптического
открытия  Гюйгенса  к  астрономическому  наблюдению  Галилея.  Так  было   с
приложением изохронизма маятника к  устройству  инструментов  для  измерения
промежутков времени, астрономических и других. Так  было  с  открытием,  что
преломление и рассеяние света следуют не одному и тому же закону  изменения:
это открытие имело влияние как на астрономию, так и на физиологию,  дав  нам
ахроматические телескопы и микроскопы. Так было,  когда  Брадлеево  открытие
аберрации света дало  ему  возможность  сделать  первый  шаг  к  определению
движений звезд. Так было,  когда  опыты  Кавендиша  над  крутильными  весами
определили удельный вес Земли  и  таким  образом  сообщили  нам  данные  для
вычисления  удельного  веса  Солнца  и  планет.  Так  было,  когда   таблицы
атмосферического  преломления  дали  возможность   наблюдателям   записывать
действительные места небесных тел вместо их видимых мест.  Так  было,  когда
открытие  различного  расширения  металлов  от  теплоты  дало  нам  средства
исправлять наши хронометрические  измерения  астрономических  периодов.  Так
было, когда линии призматического спектра были употреблены  для  распознания
небесных тел, по природе похожих на Солнце, от тех, которые несходны с  ним.
Так было с недавним изобретением электротелеграфического снаряда  для  более
точного записывания меридиональных прохождений. Так было, когда  различие  в
ходе часов под  экватором  и  у  полюсов  доставило  данные  для  вычисления
сплющенности Земли и для расчета предварения равноденствий. Так  было...  но
больше нет надобности приводить примеров. При  ограниченном  знании  истории
астрономии мы могли набрать десять случаев,  в  которых  эта  наука  обязана
своим развитием наукам, следующим за нею  в  Контовом  ряду.  Не  только  ее
второстепенные ступени, но даже  самые  важные  перевороты  ее  определялись
таким образом. Кеплер не открыл бы своих  знаменитых  законов,  если  бы  не
существовало точных наблюдений Тихо Браге;  усовершенствованные  же  орудия,
при помощи которых  сделаны  эти  наблюдения,  были  возможны  только  после
некоторого прогресса в физике и химии.  Гелиоцентрическая  теория  Солнечной
системы  ожидала  изобретения  телескопа  для   того,   чтобы   установиться
окончательно. Чего же лучше, даже величайшее из  открытий,  открытие  закона
тяготения, в своем доказательстве зависело от операции, входящей  в  физику,
именно от измерения градуса на земной поверхности. Эта зависимость была  так
полна, что Ньютон действительно оставил было свою гипотезу,  так  как  длина
градуса по тогдашнему определению приводила к ложным результатам,  и  только
после обнародования Пикаром более точного измерения  обратился  он  снова  к
своим  вычислениям  и  доказал  свое  великое  обобщение.   Эта   постоянная
взаимность, которую мы, для краткости, указали только в одной  науке,  имела
место и во  всех  прочих.  Во  все  продолжение  развития  наук  между  ними
существовала постоянная связь (consensus), связь, имеющая общее соответствие
со связью способностей в каждом из фазисов  умственного  развития,  так  как
первые  представляют  собою  объективную  летопись  субъективного  состояния
вторых.
     С нашей настоящей  точки  зрения,  идея  линейного  распределения  наук
становится, таким образом, очевидно несостоятельной. Дело не в  том  только,
что классификация, как говорит Конт, "заключает в себе всегда нечто если  не
произвольное, так, по крайней мере, искусственное", и не в том, будто  бы  -
как он думает уверить нас, - помимо  маловажных  недостатков,  классификация
может быть, в сущности, верна, - а в том,  что  всякая  группировка  наук  в
преемственном  порядке  дает  радикально  ложную  идею  об  их  генезисе   и
зависимости. "Между множеством возможных систем" не существует  "какого-либо
рационального порядка". "Истинной филиации наук" нет. Вся гипотеза  ложна  в
своем корне. В  самом  деле,  стоит  только  бросить  беглый  взгляд  на  ее
происхождение, чтобы тотчас  же  увидеть,  как  она  несостоятельна.  Откуда
взялся линейный ряд наук? Какое у  нас  основание  предположить,  что  науки
допускают  линейное  распределение?  Где  наше   право   предполагать,   что
существует какая-то преемственность, в которую науки могут быть  поставлены?
Для всего этого нет ни оснований, ни  поводов.  Откуда  же  в  таком  случае
возникло это предположение? Пользуясь  собственной  фразеологией  Конта,  мы
должны  бы  назвать  такое  предположение   метафизическим   понятием.   Оно
прибавляет еще один случай к постоянно встречающимся случаям, когда  из  ума
человеческого   делается   мерило    природы.    Мы    принуждены    мыслить
последовательно; по законам нашего  ума  мы  должны  рассматривать  предметы
отдельно - один за другим;  поэтому  в  самой  природе  должен  существовать
рядовой  порядок,   поэтому   науки   должны   допускать   классификацию   в
последовательном порядке. Вот где  начало  данного  понятия  и  единственное
доказательство его истинности. Люди принуждены  были,  располагая  в  книгах
свои планы воспитания и свои системы знания, выбрать тот или другой порядок.
Доискиваясь, какой самый лучший порядок, они естественно пришли к убеждению,
что должен существовать порядок, который бы верно представлял факты,  т.  е.
упорствовали в открытии такого порядка; но при этом они  вовсе  упустили  из
виду предварительный вопрос: правдоподобно ли, чтоб  природа  применялась  к
удобству  составления  книги.  Когда  дело  касается  германских  философов,
утверждающих, что природа есть "окаменелый разум", а логические  формы  суть
основы всех вещей, - то у них понятна гипотеза, что если мысль линейна, то и
природа должна быть  линейна;  но  странно,  что  Конт,  столь  непримиримый
противник всякого антропоморфизма даже в наиболее  переходящих  его  формах,
делает подобную ошибку, навязывая внешнему миру порядок,  который  так  явно
вытекает  из  ограниченности  человеческого  сознания.  Это  покажется   еще
страннее, когда припомним,  как  Конт  замечает,  что  вначале  "toutes  les
sciences sont cultivees simultanement par les  memes  esprits"  {"все  науки
разрабатываются  одновременно  одними  и   теми   же   умами".};   что   это
представляется  "inevitable  et  meme  indispensarbe"  {"неизбежным  и  даже
необходимым".} и что - как он далее говорит - различные  науки  представляют
"comme les diverses branches d'un tronc unique"  {"как  бы  различные  ветви
одною общего ствола".}. Если не объяснять всего этого  извращающим  влиянием
любимой гипотезы, то  едва  ли  можно  будет  понять,  каким  образом  после
признания  подобных  истин  Конт  в  состоянии  был  настаивать  на  попытке
построить "une echelle encyclopedique" {"энциклопедическую лестницу".}.
     Метафора, которую Конт так непоследовательно  употребил  для  выражения
отношений между науками, "ветви одного ствола", выражает собою приближение к
истине, но не саму истину. Она указывает,  что  науки  имели  общее  начало,
развивались  одновременно  и  наконец  время  от   времени   разделялись   и
подразделялись. Но она не указывает еще более важного факта, что возникавшие
таким образом деления и подразделения не оставались особняком, а то там,  то
здесь прямо и косвенно снова соединялись. Они выходят из одного ствола, дают
и принимают в разных направлениях связывающие отпрыски, и эта взаимная связь
становится все более тесной, более запутанной и более разветвленной. Повсюду
и  постоянно  являлись  более  высокие  специализации,  из   которых   могли
создаваться более широкие обобщения;  анализ  постоянно  углублялся,  и  тем
самым  совершенствовался  синтез.  Всякое  расширение  обобщений   поднимало
специализации, всякое совершенствование синтеза подготовляло путь для  более
глубокого анализа.
     Теперь мы удобно можем приступить к указанной выше задаче - представить
очерк  генезиса  науки,  рассматриваемой   как   постепенное   произрастание
обыкновенного знания, т. е. как расширение восприятий при помощи разума.  Мы
намерены  исследовать  дело  как  историческое  выражение   психологического
процесса, указывая в то же время  переход  от  качественного  предвидения  к
количественному, прогресс от конкретных фактов к  абстрактным  и  приложение
абстрактных фактов к анализу новых порядков конкретных фактов, одновременное
расширение обобщения и специализации, постоянно возрастающее подразделение и
воссоединение наук  и,  наконец,  их  беспрерывно  совершенствующуюся  связь
(consensus).
     Понятно, что очерк развития науки с глубочайших корней ее заключал бы в
себе полный анализ  духа:  потому  что  как  наука  есть  усовершенствование
обыкновенного  знания,  приобретенного  с  помощью  невооруженных  чувств  и
необразованного  разума,  точно  также  и  само  это   обыкновенное   знание
постепенно созидается из простейших восприятий.  Мы  должны  поэтому  начать
несколько отрывочно; самое удобное состояние,  которое  мы  можем  взять  за
точку отправления, есть возмужалый ум дикаря.
     Начиная, таким образом, без надлежащего  предварительного  анализа,  мы
естественно  находимся  в  некотором  затруднении  относительно  того,   как
представить  удовлетворительным  образом  те  основные  процессы  мысли,  из
которых  в  окончательном  результате  возникает  наука.  Может  быть,  наше
рассуждение было бы лучше начать с предположения, что всякое  рассудительное
действие зависит от усмотрения различий между окружающими вещами.  Добывание
пищи и избежание опасности возможны для  всякого  существа  только  под  тем
условием, что различные  предметы  действуют  на  него  различно,  что  один
предмет заставляет существо действовать таким образом, а другой  -  иным.  В
низших  порядках  существ  это  условие  выполняется  посредством  аппарата,
который  действует  автоматически.  В  высших   порядках   действия   частью
автоматичны, частью сознательны. В человеке же они почти вполне сознательны.
Повсюду, однако же, должна необходимо существовать  известная  классификация
вещей, сообразно их свойствам,  -  классификация,  которая  или  органически
располагается в систему, как в  низших  существах,  или  составляется  путем
опыта, как в нас самих. Далее можно заметить, что пределы, до которых бывает
доведена эта классификация, обозначают, в общих чертах, степень  разумности,
т. е. между  тем  как  низшие  организмы  в  состоянии  идти  немного  далее
различения органического вещества от неорганического, между тем как  большая
часть животных доводит  свои  классификации  не  далее  ограниченного  числа
растений или существ,  служащих  им  пищей,  не  далее  ограниченного  числа
зверей, служащих им добычей, и ограниченного  числа  мест  и  материалов,  -
наименее  развитая  личность   из   человеческой   расы   обладает   знанием
отличительных свойств большого  разнообразия  веществ,  растений,  животных,
орудий, лиц и пр. не только как классов, но и как особей.
     Каков  процесс,   посредством   которого   совершается   классификация?
Очевидно, это - познание сходства  или  несходства  вещей,  относительно  их
размеров, цвета, форм, веса, строения,  вкуса  и  пр.  или  относительно  их
способов действия.  Посредством  какой-либо  особенной  приметы,  звука  или
движения, дикарь признает известное четвероногое животное за годное для пищи
и способное ловиться известным образом или за опасное, - и дикарь  действует
сообразно с этим. Он соединил в один класс  все  существа,  сходные  в  этой
особенности. Очевидно, что при выборе дерева, из  которого  он  делает  свой
лук, растения, которым он отравляет свои стрелы, кости, из которой он делает
свою удочку, он узнает, что по  главным  своим  ощутительным  свойствам  они
принадлежат к общим классам деревьев, растений и костей, но он отличает  их,
как принадлежащие к подклассам, в силу известных свойств, в которых  они  не
сходны с остальными предметами их классов; таким образом образуются  роды  и
виды.
     Здесь становится очевидным, что не  только  классификация  производится
группированием в уме вещей, которые сходны; но  что  и  классы  и  подклассы
составляются  и  располагаются  сообразно  степеням  несходства.  На  низших
ступенях развития различаются только вещи  резко  противоположные,  как  это
ежедневно можно наблюдать на  ребенке.  И  по  мере  того,  как  способность
различения возрастает, резко противоположные классы, разграниченные вначале,
разделяются каждый на  подклассы,  разнящиеся  друг  от  друга  меньше,  чем
разнятся классы; эти же  подклассы  снова  распадаются  по  тому  же  самому
способу. Тем же самым путем вещи постепенно распределяются в  группы,  члены
которых менее и менее несходны; этот процесс заканчивается  группами,  члены
которых различаются только как индивиды, но не как виды.  Таким  образом,  в
окончательном  результате  все  стремится  к  тому,  чтобы  создать  понятие
совершенного сходства. Ибо  очевидно,  невозможно,  чтобы  группы  постоянно
подразделялись в силу все меньших и меньших различий, не приближаясь в то же
время все более и более к понятию безразличия.
     Заметим здесь, что познание сходства  и  несходства,  которое  лежит  в
основании  классификации  и  из  которого   беспрерывное   классифицирование
развивает идею совершенного сходства, лежит также  и  в  основании  процесса
наименования, а следовательно, и  языка.  Всякий  язык  состоит  вначале  из
символов, которые подобны означаемым  ими  вещам  настолько,  насколько  это
возможно.  Язык  знаков  есть  средство  сообщения  идей  путем   подражания
действиям и особенностям вещей, о которых  идет  дело.  Язык  слов  является
вначале также средством напоминать предметы или  действия  путем  подражания
звукам,  которые  производятся  предметами   или   которыми   сопровождаются
действия. Первоначально эти два языка употреблялись одновременно. Достаточно
только заметить телодвижения, которыми дикарь сопровождает свою речь, видеть
бушмена или кафра, драматизирующего перед слушателями свой способ  охоты  за
дичью, или обратить внимание на крайнюю бедность словаря во всех первобытных
языках,  -  чтобы  понять,  что  вначале  положения,  телодвижения  и  звуки
одинаково  сочетались  для  произведения  возможно  лучшего  подобия  вещей,
животных или событий и что по мере того, как звуки стали пониматься сами  по
себе, телодвижения вышли из употребления, оставляя, однако, следы в  манерах
более впечатлительных цивилизованных рас. Наконец, достаточно вспомнить, как
многие  из  слов,  принятых  варварскими  народами,   сходны   со   звуками,
принадлежащими означаемым предметам; как многие из наших  собственных  самых
древних и самых простых слов имеют ту же особенность:  как  ребенок  склонен
изобретать  подражательные  слова  и  как   язык   знаков,   самопроизвольно
образующийся  у  глухонемых,  неизменно   основывается   на   подражательных
действиях, - чтобы сразу отнести  начало  номенклатуры  предметов  именно  к
понятию сходства. Если б позволяло место, мы могли  бы  указать  далее,  как
закон сходства проявляется не только в происхождении, но и в развитии языка;
как в  первобытных  языках  множественное  образовано  посредством  удвоения
единственного, так что оно есть умножение слова, чтобы сделать ему  подобным
множественности вещей; как употребление метафор  -  этот  обильный  источник
новых слов - есть указание идей, подобных в том или другом отношении  идеям,
которые должны быть сообщены, и как в частом употреблении подобия,  басни  и
аллегории у народов нецивилизованных проявляется факт, что  важные  понятия,
для которых нет еще прямого выражения  в  языке,  передаются  представлением
известных понятий, более или менее подобных им.
     Воззрение это, так же как и древнее преобладание  понятия  о  сходстве,
подтверждается и выясняются далее тем фактом, что наша система передачи идей
глазам человеческим произошла тем же  самым  способом.  Письмо  и  печатание
произошли из языка живописи. Самый ранний способ записывания факта состоял в
изображении его на стене, т. е. в представлении чего-то настолько  подобного
напоминаемой вещи, насколько это могло быть достигнуто.  По  мере  того  как
прием  этот  становился  обычным  и  распространялся,  формы,   чаще   всего
повторяемые, стали постояннее и в  то  же  время  сократились,  и,  прошедши
иероглифический и идеографический фазисы, символы  потеряли  всякое  видимое
отношение к означаемым вещам точно так же, как это  было  с  большею  частью
слов, употребляемых нами.
     Заметим  еще,  что  то  же  самое   верно   и   относительно   генезиса
умозаключения. Подобие, замечаемое между отдельными  случаями,  представляет
собою сущность всего  первоначального  умозаключения  и  значительной  части
настоящего. Дикарь, открыв опытом  отношение  между  известным  предметом  и
известным действием, заключает, что  подобное  же  отношение  окажется  и  в
будущих  случаях.  И  выражения,  постоянно  употребляемые  нами   в   наших
доказательствах: "по аналогии следует", "случаи не параллельные", "рассуждая
точно таким же образом", "здесь нет сходства", - эти  выражения  показывают,
что идея подобия постоянно лежит в основании процессов нашего умозаключения.
Это будет видно еще яснее, когда мы признаем факт, что существует  известный
параллелизм между умозаключением и классификацией, что  оба  процесса  имеют
общий корень и что они не могут  существовать  отдельно.  С  одной  стороны,
известно, что приписывать какому-нибудь телу, вследствие  некоторых  из  его
свойств, все другие свойства, в силу  которых  оно  относится  к  особенному
классу,  составляет  акт  умозаключения.  С  другой   стороны,   образование
обобщений представляет собой соединение  в  один  класс  всех  тех  случаев,
которые представляют сходные отношения; тогда как извлечение вывода  состоит
в усмотрении того, что некоторый отдельный случай принадлежит  к  известному
классу случаев, предварительно обобщенных. Таким образом, как  классификация
есть группирование подобных  вещей,  так  умозаключение  есть  группирование
подобных  отношений  между  вещами.  Прибавим  к  этому,   что   тогда   как
усовершенствование,  постепенно  достигаемое  в  классификации,  состоит   в
образовании    групп    предметов,    которые    совершенно    сходны,     -
усовершенствование,  постепенно  достигаемое  в  умозаключении,  состоит   в
образовании групп случаев, которые совершенно сходны.
     Мы можем проследить это господство идеи сходства и в искусстве.  Всякое
искусство, как среди цивилизованных, так  и  среди  диких  народов,  состоит
почти  исключительно  в  делании  предметов,  подобных   другим   предметам,
находимым в природе или произведенным прежним искусством. Если мы  проследим
прошедшее различных искусств, существующих теперь, мы найдем, что на  каждой
ступени уклонение от прежних образцов маловажно в сравнении со  сходством  и
что в самом раннем  искусстве  настойчивость  подражания  видна  еще  более.
Древние  формы,  орнаменты  и  символы  считались  священными  и   постоянно
копировались. В самом деле, сильная склонность к подражанию, обнаруживаемая,
как известно, самыми низшими  человеческими  расами,  обеспечивает  для  них
возможность постоянно воспроизводить сходства вещей, форм,  знаков,  звуков,
действий и всего,  что  доступно  подражанию;  и  мы  имеем  даже  основание
подозревать, что эта первоначальная особенность связана некоторым образом  с
культурой и развитием того общего понятия, которое мы нашли столь глубоко  и
широко распространенным в его приложениях.
     Перейдем  теперь  к  рассмотрению  того,  как  посредством  дальнейшего
развития  этого  же  самого  основного   понятия   совершается   постепенное