ения и предлагать дорогое угощение и вследствие  того,  что
делать это для большого числа гостей и  изредка  стоит  меньших  издержек  и
меньших хлопот, нежели делать это часто для немногих гостей, собрания  наших
небогатых классов делаются столь же редкими, сколько и скучными.
     Заметим, далее, что существующие формальности в общественном  обращении
удаляют многих, ожидающих от него совершенствующего влияния, и заставляют их
обращаться к дурным привычкам и связям. Не мало  найдется  людей,  и  весьма
умных, которые с отвращением отказываются  от  парадных  обедов  и  чопорных
вечеров и вместо их ищут общества в клубах, курительных  залах  и  тавернах.
"Мне противно толкаться в гостиных, говорить вздор и делать довольную  мину,
- отвечает любой из них, когда его упрекают в измене гостиной. - К чему  мне
еще терять время, деньги и хорошее расположение духа? Было  время,  когда  я
охотно бежал со службы  домой,  чтоб  переодеться;  я  гонялся  за  вышитыми
сорочками,  терпел  узкие  сапоги  и  не  заботился  о  счетах   портных   и
магазинщиков. Теперь я стал умнее. Терпение мое продолжалось довольно долго;
ибо хотя я и находил,  что  каждый  вечер  проведен  был  глупо,  но  я  все
надеялся, что следующий вечер  вознаградит  меня.  Но  теперь  я  вижу  свое
заблуждение. Наемные кареты и лайковые перчатки стоят дороже того, что может
дать любой бал, или, вернее, издержки стоят  того,  чтобы  бросить  все  эти
выезды. Нет, нет, довольно с меня! К чему я стану платить пять шиллингов  за
право скучать?"  И  если  мы  примем  в  соображение,  что  подобный  весьма
обыкновенный взгляд  ведет  к  бильярдным,  к  продолжительному  сидению  за
сигарой и  пуншем,  ко  всякого  рода  увеселительным  местам,  то  является
сомнение, не повинны ли в. господствующем развращении те  строгие  приличия,
которыми стеснены все наши собрания. Людям  необходимы  возбуждения  всякого
рода; лишенные возможности пользоваться высшими, они бросятся на низшие. Это
не значит, что люди,  предающееся  таким  образом  дурным  привычкам,  имеют
существенно низкие  вкусы.  Часто  бывает  совсем  наоборот.  Из  шести-семи
близких приятелей, оставляющих  в  стороне  всякие  формальности  и  сидящих
свободно вокруг огня, всякий, конечно, с величайшим наслаждением приступит к
высшему роду социального общения - к истинному общению мысли  и  чувства;  и
если в кругу этом находятся умные и образованные женщины, то это  еще  более
возвысит их удовольствие. Они не хотят, чтобы общество  душило  долее  сухой
разговорной шелухой, которую оно предлагает им, потому-то они и бегут с  его
собраний и ищут людей, с которыми они могут вести длинный разговор, хотя  бы
и не изящный.  Люди,  стремящиеся  таким  образом  к  существенной  духовной
симпатии и идущие туда, где они могут найти ее, часто бывают гораздо лучше и
неиспорченнее тех,  которые  довольствуются  безжизненностью  раздушенных  и
разодетых светских франтов, людей,  не  чувствующих  потребности  сблизиться
морально с равными себе созданиями больше, чем это допускается их  болтовней
за чашкой чая и пустыми ответами  на  пустые  вопросы,  людей,  которые,  не
чувствуя этой потребности, доказывают, как они вздорны и  бездушны.  Правда,
что есть и такие, которые избегают гостиных потому,  что  не  умеют  вынести
ограничений, предписанных истинной  утонченностью;  правда,  что  они  много
выиграли бы, если б ограничения эти коснулись их. Но не менее справедливо  и
то, что через прибавление к законным ограничениям, основанным на приличии  и
уважении к другим, целого легиона искусственных стеснений, основанных только
на условности, воспитательная дисциплина  становится  невыносимой  и,  таким
образом, не достигает своей  цели.  Слишком  мелочное  управление  постоянно
разрушает само себя тем, что разгоняет всех, которыми должно было править. И
если, таким образом, общество теряет свое  благодетельное  влияние  на  всех
тех, которые бегут с его увеселений  вследствие  противной  их  пустоты  или
формальности; если люди эти, таким образом, не только лишаются  нравственной
культуры, которую дало бы им рационально  устроенное  женское  общество,  но
впадают, за недостатком  других  развлечений,  в  привычки  и  связи,  часто
кончающиеся игрой и пьянством, - то не должны ли мы сказать, что и тут  тоже
лежит зло, на которое нельзя смотреть как на ничтожное?
     Затем  рассмотрим,  какое  обесцвечивающее  действие   производят   эти
различные приготовления и церемонии  на  удовольствия,  которым  они  должны
будто бы служить. Кто из нас, перебирая те случаи,  когда  он  действительно
наслаждался высшими общественными удовольствиями, не убедится, что они  были
вполне неформальны, являлись даже, может быть, совсем невзначай.  Как  весел
дружеский пикник, на котором  забываются  все  приличия,  кроме  тех,  какие
предписываются добродушием?  Как  приятны  бывают  небольшие,  бесцеремонные
чтения и подобные им сборища или просто случайные  сходки  немногих,  хорошо
знакомых между собой людей! В этих случаях мы  можем  видеть,  как  человека
оживляет внешность его друга. Щеки пылают, глаза  горят,  остроумие  блещет,
даже меланхолики возбуждаются к веселым речам. Является  изобилие  предметов
для разговора; и верные мысли и соответственные  им  верные  слова  приходят
сами собой. Глубокомыслие сменяется весельем: то идет серьезный разговор, то
являются шутки, анекдоты и игривые насмешки. Тут выказываются лучшие стороны
каждого из собеседников;  лучшие  чувства  каждого  из  них  возбуждаются  к
приятной деятельности, и  жизнь  становится  весьма  мила.  Теперь  ступайте
одеваться на обед к половине девятого или на вечер  к  десяти  часам;  и  не
забудьте  явиться  туда  в  безукоризненном  наряде,  имея  каждый   волосок
причесанным в совершенстве. Как велика разница! Удовольствие  представляется
в обратном отношении к приготовлениям. Все эти фигуры, разряженные  с  такой
тщательностью и аккуратностью, кажутся едва  живыми.  Они  заморозили  друга
друга  своим  превосходством;  и  способности  ваши  чувствуют   оцепеняющее
действие этой атмосферы, как только вы вошли в залу. Мысли,  столь  живые  и
легкие за  несколько  минут  перед  тем,  исчезли,  они  внезапно  приобрели
сверхъестественную силу убегать  от  вас.  Если  вы  рискнете  обратиться  с
каким-нибудь замечанием к вашему соседу, вы получите  пошлый  ответ,  и  тем
дело кончится. На какой бы предмет для  разговора  вы  ни  напали,  он  едва
переживает полдюжины фраз. Что бы вам ни говорили, ничто не возбуждает в вас
живого интереса,  и  вы  чувствуете,  что  все,  что  вы  станете  говорить,
выслушается безучастно. Вещи, которые  обыкновенно  доставляют  удовольствие
точно каким-то странным чудом, потеряли свою прелесть. Вы любите  искусство.
Утомленные пустым разговором, вы подходите к столу и находите, что  книга  с
гравюрами и портфель с фотографиями столь же  плоски,  как  и  разговор.  Вы
любите музыку. Однако вы слушаете пение, как бы хорошо оно ни было, с полным
равнодушием и говорите "благодарю вас", сознавая  в  душе,  что  вы  великий
лицемер. Как бы хорошо  вы  себя  ни  чувствовали,  вы  сознаете,  что  ваши
симпатии  не   допускают   полного   удовлетворения.   Вы   видите   молодых
джентльменов, пробующих, хорошо ли завязан их галстук,  тупо  озирающихся  и
размышляющих о том, что  им  делать.  Вы  видите  дам,  тоскливо  сидящих  в
ожидании, чтобы кто-нибудь заговорил с ними, и жалеющих о том, что им  нечем
занять свои пальцы. Вы видите хозяйку, стоящую  около  дверей  с  постоянной
искусственной улыбкой на лице и терзающую мозг свой, чтобы найти необходимые
бессмыслицы для приветствия входящих гостей. Вы  видите  бесчисленные  черты
утомления и неловкости, и если в вас есть хотя сколько-нибудь сочувствия, то
они не могут не  произвести  и  в  вас  чувства  уныния.  Это  заразительная
болезнь, делайте что хотите - вы  не  устоите  против  всеобщей  заразы.  Вы
боретесь с ней; вы делаете судорожные усилия быть веселым;  но  ни  одна  из
ваших остроумных выходок  или  веселых  рассказов  не  в  состоянии  вызвать
что-нибудь, кроме тупой улыбки или принужденного смеха; ум и  чувство  равно
задушены. И когда, наконец, уступая своему отвращению, вы бежите вон,  какое
облегчение вы чувствуете, выйдя на свежий воздух и видя звезды! Как искренне
вы говорите: "Слава Богу, кончено!" - и решаетесь избегать на будущее  время
всей этой скуки.  В  чем  же,  наконец,  тайна  этой  постоянной  неудачи  и
разочарования?  Не  виноваты  ли  тут  все  эти  ненужные  аксессуары,   эти
изысканные наряды, эти установленные формы, эти приготовления, сопряженные с
такими  издержками,  эти  различные  выдумки  и  устройства,  предполагающие
столько хлопот и возбуждающие столько ожиданий? Кто, прожив лет тридцать, не
знает, что удовольствие скромно и что его надо не  преследовать  открыто,  а
поймать невзначай?  Звуки  уличной  шарманки,  раздающиеся  во  время  нашей
работы, часто бывают приятнее, нежели  избраннейшая  музыка,  исполненная  в
концерте самыми искусными музыкантами. Одна хорошая картина в окне  магазина
может доставить более живое удовольствие, нежели целая выставка, которую  вы
осматриваете с каталогом и карандашом в руке.  Покуда  мы  приготовляем  наш
сложный наряд для приобретения счастья, счастье  уже  улетело.  Оно  слишком
воздушно, чтобы его можно  было  удержать  в  этих  вместилищах,  украшенных
комплиментами и огороженных этикетом. Чем более мы усложняем его обстановку,
тем вернее гоним мы его прочь. Причина  этого  достаточно  ясна.  Те  высшие
чувства,  которым  служат  общественные   сношения,   чрезвычайно   сложного
характера; следовательно, произведение их зависит от весьма многих  условий;
чем многочисленнее условия, тем более представляется возможности нарушить то
или другое из них, и чувства остаются, таким  образом,  невызванными.  Нужно
большое несчастье для того, чтобы пропал аппетит; но сердечное сочувствие ко
всем окружающим может быть  подавлено  одним  взглядом  или  словом.  Отсюда
следует,  что,  чем  более  ненужных  требований  сопровождает  общественные
сношения, тем меньше вероятности, что удовольствие будет достигнуто.  Трудно
постоянно исполнять все, что необходимо для приятного общения с ближними; но
во  сколько  раз  труднее  должно  быть  постоянное   выполнение   множества
несущественного. Есть ли какой-нибудь шанс получить дельный ответ  от  дамы,
думающей о том, что вы, должно быть, очень глупы, если ведете ее к обеду  не
с той  руки?  Какую  возможность  имеете  вы  завести  приятный  разговор  с
господином, который внутренне бесится за  то,  что  его  посадили  не  возле
хозяйки? Как бы привычны ни сделались формальности, они необходимо  занимают
внимание, необходимо умножают случаи к ошибкам,  недоразумениям,  зависти  с
той или с другой стороны, необходимо отвлекают  все  умы  от  тех  мыслей  и
чувств, которые должны  были  бы  занимать  их,  необходимо,  следовательно,
разрушают те условия, при которых  только  и  возможно  истинное  социальное
общение.
     В этом-то и состоит роковое  зло,  которое  влекут  за  собой  условные
понятия, зло, в сравнении с которым всякое другое второстепенно.  Они  губят
те высшие наслаждения наши, которым думают служить. Все  установления  равны
относительно  этого-,  как  полезны  и  даже  необходимы   они   ни   бывают
первоначально,  под  конец  они  не  только  перестают  быть  полезными,  но
становятся вредны. Между тем  как  человечество  развивается,  они  остаются
неподвижны, ежедневно становятся все более и более механичны и безжизненны и
мало-помалу  стремятся  задушить  то,  что  прежде  охраняли.  Старые  формы
правления  под   конец   становятся   столь   гнетущими,   что   их   должно
ниспровергнуть, рискуя даже заменить их царством террора.  Старые  верования
делаются под конец мертвыми формулами, которые не содействуют  уже  развитию
ума, но извращают  его  и  останавливают  это  развитие;  а  государственные
церкви, управляющие ими, становятся орудиями для  поддержания  консерватизма
субсидиями  и  для  подавления   прогресса.   Старые   системы   воспитания,
воплощенные в публичных школах  и  коллегиях,  продолжают  наполнять  головы
новых поколений тем, что стало уже относительно бесполезным знанием  и  что,
следовательно, исключает полезное знание. Нет организации какого  бы  то  ни
было  рода  -  политической,  религиозной,  литературной,  филантропической,
которая, путем своих  постоянно  умножающихся  постановлений,  возрастающего
богатства,  ежегодного   увеличения   числа   служащих   и   вкрадывающегося
покровительства и духа партий, не потеряла  бы  мало-помалу  первоначального
своего смысла и не упала бы до степени простого  неодушевленного  механизма,
действующего в пользу частных видов,  -  механизма,  который  не  только  не
исполняет своего первоначального назначения, но служит положительной помехой
ему. Точно то же происходит и с общественными обычаями. Говорят, что китайцы
имеют  "напыщенные  церемонии,  завещанные  им   незапамятными   временами",
превращающие  общественные  сношения  в  тяжелое  бремя.  Придворные  формы,
предписанные монархами для собственного своего возвеличения, всегда и  везде
кончались тем, что обременяли собственную  их  жизнь.  Так  и  искусственные
приличия столовой и гостиной, по мере того как они становятся многочисленнее
и строже, губят то приятное общение, ^обеспечить которое  они  первоначально
имели целью. Отвращение, с каким люди обыкновенно  говорят  о  "формальном",
"чопорном", "церемонном" обществе, предполагает общее признание этого факта;
и  это  признание,  логически  развитое,  подразумевает,  что   все   обычаи
общежития, которые основаны не на естественных требованиях, вредны.  Мнение,
что эти условия губят свои собственные цели, не ново. Свифт, критикуя обычаи
своего времени, говорил: "Умные люди  часто  чувствуют  себя  гораздо  более
неловко  пред  изысканной  вежливостью  этих   утонченных   господ,   нежели
чувствовали бы себя в разговоре с крестьянином или машинистом".
     Но это саморазрушительное действие нашего общественного склада  заметно
не только в мелочах; оно проявляется и в самой его сущности и природе.  Наше
социальное общение, (так, как оно теперь устроено) есть не более как подобие
той действительности, которую  мы  имеем.  Чего  мы  требуем?  Сочувственной
беседы с подобными нам; беседы, которая состояла бы не из  мертвых  слов,  а
была бы проводником живых мыслей и чувств; беседы,  в  которой  говорили  бы
глаза и лицо и в которой  звуки  голоса  были  бы  полны  значения;  беседы,
которая не дала бы нам чувствовать себя  одинокими,  а  сблизила  бы  нас  с
другими и усилила бы наши ощущения, умножив их ощущениями других.  Где  этот
человек, который не чувствовал бы по временам, как холодны и плоски все  эти
разговоры о политике и науке, о новых книгах и новых людях и  как  искреннее
выражение сочувствия имеет гораздо более веса, чем все это? Вспомните  слова
Бэкона: "Толпа не есть общество, и лица не более как  картинная  галерея,  и
слова  не  более  как  звенящие  струны  там,  где  нет  людей".  Если   это
справедливо, то истинное  общение,  в  котором  люди  нуждаются,  становится
возможным  только  тогда,  когда  знакомство  обратилось  в  короткость,   а
короткость в дружбу. Рационально устроенный  кружок  должен  состоять  почти
исключительно из людей, связанных короткостью и уважением, и из  одного  или
двух чужих. Какое же безумие лежит в основании всей  системы  наших  больших
обедов, наших "назначенных дней", наших вечеров, -  собраний,  состоящих  из
многих, никогда прежде не встречавшихся,  многих,  которые  едва  обменялись
поклонами, многих других хотя и коротко знакомых, но не чувствующих  друг  к
другу  ничего,  кроме  равнодушия,  и  только  нескольких  истинных  друзей,
затерянных в  общей  массе!  Достаточно  только  взглянуть  кругом  себя  на
искусственные выражения лиц, чтобы сразу  понять  дело.  Все  замаскированы;
какая же симпатия может быть между масками? Что ж удивительного, что  втайне
каждый жалуется на бессмыслие этих собраний, что удивительного, что  хозяйки
дома делают их потому, что они должны делать их,  а  не  потому,  чтобы  они
этого хотели? Что удивительного, что приглашенные  идут  менее  из  ожидания
удовольствия, нежели из боязни нанести обиду? Все это есть громадная  ошибка
- организованное разочарование.
     Наконец, заметим, что в этом  случае,  как  и  во  всех  других,  когда
известная организация становится испорченной и  недействительной  для  своей
естественной цели,  она  начинает  употребляться  для  совершенно  другой  и
совершенно противоположной цели.  Что  служит  обыкновенным  предлогом  этих
скучных собраний и посещения их? "Я допускаю, что они весьма бессмысленны  и
пусты, - ответит вам всякий на ваши критические замечания, - но ведь надо же
поддерживать свои связи." И если бы  вам  удалось  получить  от  жены  этого
господина откровенный ответ, то он был бы следующий: "Мне противна суетность
эта так же, как и вам; но нам нужно выдать замуж дочерей наших". Один  хочет
сделать  карьеру,  приобрести  практику,  расширить  свои  дела:   он   ищет
парламентского влияния, доходного места в каком-нибудь графстве, голосов  на
выборах, должности, ищет положения, милостей,  выгод.  Другая  же  думает  о
женихах и партиях, невестах и приданом.  Потеряв  всякую  цену  относительно
прямой своей цели - ежедневного сближения людей между собой  путем  приятных
сношений, эти стеснительные способы нашего общежития  упорно  поддерживаются
теперь  в  виде  денежных  и  матримониальных  результатов,   косвенно   ими
производимых.
     Кто же после этого скажет, что реформа нашей системы приличий  дело  не
Важное? Видя, как эта система вводит модное сумасбродство, влекущее за собой
банкротство и разорение; замечая, в какой значительной мере она ограничивает
сумму общений между менее богатыми классами; убеждаясь, что многие  из  тех,
которые наиболее нуждаются  в  дисциплинировании  путем  сношений  с  людьми
изящными, удаляются от общества  и  вступают  на  опасную  и  часто  роковую
дорогу; принимая в расчет  множество  слабейших  зол,  происходящих  отсюда:
усиленный труд, налагаемый роскошью этой  системы  на  всех  промышленных  и
торговых  людей,  порчу  общественного  вкуса   в   одежде   и   украшениях,
производимую тем, что ее нелепости выставляются  образцами  для  подражания,
ущерб для здоровья, ясно  выражающийся  на  лицах  ее  поклонников  к  концу
лондонского сезона, большую  смертность  между  модистками  и  подобными  им
лицами, связанную с ежегодными внезапностями моды; прибавив ко  всему  этому
роковое ее преступление:  что  она  обесцвечивает,  искушает  и  убивает  то
высокое наслаждение, которому  она  по  назначению  своему  должна  служить,
наслаждение, которое есть главная цель нашей тяжкой жизненной борьбы,  -  не
должны ли мы заключить, что реформа нашей системы этикета и моды есть  дело,
только  весьма  немногим  другим   делам   уступающее   в   безотлагательной
необходимости.
     Итак,  протестантизм   в   общественных   обычаях   необходим.   Формы,
переставшие служить для  облегчения  и  ставшие  препятствием,  должны  быть
уничтожены. Нет недостатка в признаках близкой  перемены.  Толпы  сатириков,
предводительствуемые Теккереем, уже несколько лет трудятся  над  тем,  чтобы
предать презрению наши поддельные празднества, наши  модные  глупости;  и  в
своем добродушии, большая часть людей смеется над  суетностями,  на  которые
поддаются и они и весь свет. Насмешка  была  всегда  революционным  агентом.
Учреждения, потерявшие корни свои  в  уважении  и  вере  людей,  невозвратно
осуждены, и день их гибели  недалеко.  Приближается  время,  когда  в  нашей
системе общественных приличий должен совершиться  кризис,  из  которого  она
выйдет очищенная и ср