Теперь, в заключение, обратимся к факторам во всей  их  совокупности  и
обсудим их относительное участие, наблюдая главным  образом  направления,  в
которых, на последовательных ступенях, они в отдельности уступают друг другу
место по степени своей важности.
     Примордиальный фактор, действуя один,  должен  был  вызвать  одинаковую
первоначальную дифференциацию во всех протоплазматических  единицах.  Говоря
"одинаковую",  я  должен  немедленно  же  ограничить  значение  этого  слова
окружающие физические и химические условия не  могли  быть  всегда  и  везде
абсолютно теми же самыми, в особенности когда  первые  зачатки  органических
существ  получили  широкое  распространение,  между  степенями  и  разрядами
возникшей дифференциации поверхностного слоя неизбежно оказывались различия.
Как только они появились на сцену, выступил  естественный  подбор,  так  как
несомненно, что несходства, происшедшие между  отдельными  единицами,  имели
влияние на их жизнь некоторые из видоизмененных форм переживали сравнительно
с другими. Хотя нам совершенно неизвестны причины,  вызвавшие  возникновение
процесса деления, повсюду встречающегося у самых мелких форм жизни,  тем  не
менее мы должны заключить,  что  он,  раз  установившись,  благоприятствовал
распространению  форм,  наиболее  выгодно  дифференцированных  средою.  Хотя
деятельность естественного подбора должна  была  возрасти  с  того  момента,
когда он однажды выступил на сцену, тем не менее  дифференцирующее  действие
среды  никогда  не  переставало  быть  его  соучастником  в  развитии   этих
первоначальных животных и растений. То занимая господствующее положение, как
при возникновении сложных животных и растений, то теряя его  с  возрастанием
дифференциации тех высших типов, которые дали более  простора  естественному
подбору, это действие среды тем не менее служило  и  должно  всегда  служить
причиной и прямых, и косвенных видоизменений в структуре.
     Вместе с развитием того замечательного процесса, который,  начинаясь  у
мельчайших форм жизни, где он называется конъюгацией, приходил постепенно  в
половое размножение,  на  сцену  выступили  причины  многочисленных  и  явно
случайных изменений. Смешение  конституциональных  наклонностей,  более  или
менее разнородных вследствие  разнородности  физических  условий,  неизбежно
повело к случайным сочетаниям сил, вызывающих отклонения  в  структуре.  Эти
отклонения,  без  сомнения,   большей   частью   уничтожались,   но   иногда
увеличивались благодаря переживанию наиболее приспособленных. По  мере  того
как вместе с растущим разнообразием в формах жизни  борьба  и  соперничество
становились  постоянно  активнее,  случайные  видоизменения  структуры,   не
имеющие никакого значения в отношениях со  средою,  стали  обладать  большой
ценностью в борьбе с врагами и конкурентами,  а  естественный  подбор  таких
изменений сделался преобладающим фактором. Его действие приобретало особенно
необъятную важность в растительном  мире;  равно  как  и  в  обширной  части
животного мира, характеризующейся относительной  неактивностью,  переживание
особей, получивших изменения в благоприятных для себя  направлениях,  должно
было также постоянно служить главной причиной расхождения видов и случайного
образования высших видов.
     Но постепенно, с увеличением деятельности, которое мы видели, восходя к
последовательно высшим ступеням животных, и главным образом  с  возрастанием
сложности жизни, на сцену все более и более  выступает  в  качестве  фактора
унаследование таких видоизменений структуры,  которые  возникают  вследствие
видоизменения функции. Этот фактор окончательно выдвинулся среди созданий  с
высокой организацией, и, по моему мнению,  существует  достаточно  оснований
для вывода, что среди  высшего  типа  творений  -  цивилизованных  людей,  у
которых разряды отклонений, вызывающих  переживание,  слишком  многочисленны
для удобного подбора какого-нибудь из них и у которых  переживание  наиболее
приспособленных  находит  множество  препятствий,  -  этот  фактор  приобрел
главное значение роль, принадлежащая переживанию  наиболее  приспособленных,
обыкновенно  ограничивается   сохранением   тех,   у   которых   вся   сумма
способностей,  образовавшихся  путем  функциональных  изменений,   сложилась
наиболее благоприятно. Разумеется, на  этот  беглый  обзор  отношений  между
факторами следует в значительной  степени  смотреть  как  на  умозрение.  Мы
слишком далеко ушли теперь от  эпохи  возникновения  жизни,  чтобы  получить
данные для чего-нибудь большего,  чем  гадательные  заключения  о  ее  самых
ранних стадиях, в  особенности  ввиду  отсутствия  какого-либо  указания  на
способ   возникновения,    сначала    агамогенетического,    а    затем    и
гамогенетического размножения. Но тем  не  менее  мне  казалось,  что  будет
уместно  представить  это  общее   соображение   для   указания,   насколько
дедуктивное истолкование гармонирует со многими  заключениями,  достигнутыми
посредством индукции.
     Профессор Гексли  в  своей  статье  в  "Encyclopedia  Britanica"  пишет
нижеследующее:

     "Остается открытым вопрос, в какой мере естественный подбор оказывается
достаточным для произведения видов. Немногие лишь могут сомневаться  в  том,
что он является  если  не  всеобъемлющей  причиной,  то,  по  крайней  мере,
чрезвычайно  важным  фактором  в  этом  произведении...   По   свидетельству
палеонтологии,  эволюция   многих   существующих   форм   жизни   из   своих
предшественников является уже не  гипотезой,  а  историческим  фактом;  и  в
настоящее время может еще подвергаться спору только природа  физиологических
факторов, которым эта эволюция обязана своим существованием".

     К этой цитате  я  могу,  кстати,  присоединить  взгляд,  высказанный  в
замечательном адресе, прочитанном проф.  Гексли  на  торжественном  открытии
статуи  Дарвина  в   музее   Южного   Кенсингтона.   Торжественно   отвергая
предположение, что эта церемония  дает  авторитетное  подтверждение  ходячим
представлениям об органической эволюции, он говорит,  что  "наука  совершает
самоубийство, когда она становится догматической".
     Выпуская  настоящую  статью,  я,  помимо  более   широких   побуждений,
руководствовался  также  желанием  отметить  тот  факт,  что  воззрения   на
происхождение  видов  приняли  уже  между  биологами  слишком  догматический
характер и  сузились,  после  того  как  сделались  общепризнанными.  Вместо
дальнейшего расширения более широкого воззрения,  усваиваемого  Дарвином  по
мере того, как он становился старше, его последователи сделали шаг  назад  к
взглядам более узким, чем те, какие он всегда высказывал. Вот  почему  здесь
уместно напомнить предостережение, высказанное проф. Гексли.
     Каково бы ни было мнение об аргументах  и  заключениях,  высказанных  в
этой и предыдущей статьях, они, быть может, послужат  доказательством  того,
что еще слишком рано считать законченными вопросы,  касающиеся  органической
эволюции.

ЗАМЕТКА

     Нижеследующие слова образовали часть предисловия к тому большому  тому,
в котором вновь появился предшествующий труд. Я привожу их здесь потому, что
при этом очерке их неудобно поместить вначале.

     Хотя  доказательства,  заключающиеся  в  этом  труде,   непосредственно
относятся к  биологии,  однако  те  из  них,  которые  содержатся  в  первой
половине, имеют косвенное отношение и к психологии, этике и  социологии  Моя
вера в глубокую важность этой косвенной  связи  была  первоначально  главным
побудительным мотивом к тому,  чтобы  напечатать  этот  опыт;  эта  же  вера
побуждает меня и теперь снова издать его в той же неизменной форме.
     Хотя многочисленные, и в особенности более  простые,  разряды  духовных
проявлений могут быть объяснены только как результат  естественного  подбора
благоприятных изменений, тем не менее, по моему мнению, существует еще более
многочисленный  разряд  духовных  проявлений,  охватывающий  все  проявления
сколько-нибудь значительной сложности, который может быть объяснен не  иначе
как  следствием  унаследования  функционально   происшедших   видоизменений.
Приемлемость  теории  психологической  эволюции  зависит  исключительно   от
признания или отрицания доктрины, что  не  только  в  индивидууме,  но  и  в
поколении  индивидуумов  употребление  и  неупотребление   частей   вызывает
относительное увеличение или уменьшение их.
     Разумеется, сюда включаются наши понятия о  генезисе  и  природе  наших
высших эмоций, а также тем  самым  и  понятия,  составляемые  нами  о  наших
моральных   интуициях.   Если   функционально   происшедшие    видоизменения
наследственны,  то  возникающие  обыкновенно  в  индивидуумах  путем   опыта
умственные ассоциации между действиями и  их  последствиями,  приятными  или
мучительными, могут в целом ряде поколений индивидуумов  вызвать  врожденное
стремление желать или не желать таких действий. Если  же  эти  изменения  не
наследственны, то, как мы увидим ниже, происхождение подобных стремлений  не
может иметь удовлетворительного объяснения
     Очевидно, точно так же и на  наших  социологических  воззрениях  должны
глубоко  отражаться  наши  взгляды  на  вышеуказанный  вопрос.  Если   нация
изменяется во всей своей массе посредством передачи эффектов,  произведенных
в организации ее членов  теми  способами  ежедневной  деятельности,  которые
связаны с ее учреждениями и условиями существования, то  мы  должны  вывести
заключение, что такие учреждения и условия сформировали бы ее членов гораздо
быстрее и энергичнее, чем  они  могли  это  сделать,  если  бы  единственной
причиной приспособления  к  ним  было  многочисленное  переживание  случайно
изменившихся в благоприятных направлениях индивидуумов.
     Я только добавлю, что, принимая  во  внимание  широту  и  глубину  того
влияния, которое должно оказать на наши воззрения на  жизнь,  на  умственную
работу, нравственность и политику принятие той или другой из  этих  гипотез,
вопрос: которая из них истинна? - делает достойным внимания  ученых  больше,
чем все другие какие бы то ни было вопросы.


     После опубликования вышеизложенной статьи я получил от  доктора  Даунса
(Dowries) оттиск статьи "О влиянии света на протоплазму" (On  the  influence
of Light on  Protoplasm),  написанной  им  самим  и  Т.Р.  Blunt'ом  M.A.  и
сообщенной Королевскому обществу в 1879 г.
     Эта статья была продолжением его предыдущей  статьи,  которая,  касаясь
главным образом бактерий, утверждала, что:

     "свет  препятствует  развитию  этих  организмов  и  при   благоприятных
условиях может совершенно остановить его".

     Эта  дополнительная  статья  доказывает,  что   вышеуказанное   вредное
действие  света  получается  лишь  при  наличности  кислорода.  Взяв  сперва
сравнительно простой тип молекулы, входящей в состав  органической  материи,
авторы, на основании детальных опытов, говорят:

     "Итак,  очевидно,  что  кислород  явился  разрушительным  агентом   под
влиянием солнечного света".
     Описание же опытов над мелкими организмами сопровождается заключением:

     "Поэтому казалось, что в отсутствии атмосферы  свет  совсем  не  был  в
состоянии производить сколько-нибудь заметное действие на  такие  организмы,
по мере их появления".

     Авторы подводят итог результатам своих опытов в нижеследующих словах:

     "Итак, мы выводим заключение, как  на  основании  аналогии,  так  и  на
основании непосредственного опыта, что наблюдаемое действие на организмы  не
зависит от света per  se,  но  что  необходимо  еще  присутствие  свободного
кислорода;  свет  и  кислород  совместно  достигают  того,  чего  не   может
достигнуть каждый из них в отдельности:  и  кажется  бесспорным  вывод,  что
произведенное действие есть постепенное окисление протоплазмы,  составляющей
эти организмы, и что в этом отношении даже живая протоплазма  не  изъята  из
действия законов, управляющих отношениями света и кислорода к  формам  менее
живой материи. Сила, которая, как  нам  это  известно,  косвенно  безусловно
необходима для жизни, и материя, при отсутствии которой нельзя было доказать
существования жизни, соединились здесь для ее разрушения".
     Каков  очевидный  смысл  этого?  Если  кислород  в  присутствии   света
разрушает подобные микроскопические участки протоплазмы, то каково будет его
действие на более крупные ее участки? Вместо действия на всю  ее  массу  эти
агенты будут производить действие только на ее  поверхности.  В  отличие  от
микроскопического количества протоплазмы, которая вся  становится  инертной,
более крупная масса ее сделается инертной только  в  своей  наружной  части;
нечто подобное же произойдет и с микроскопической массой,  если  действующие
на нее свет или кислород окажутся в очень незначительных количествах.  Таким
способом возникнет оболочка, состоящая из измененной материи, заключающей  и
прикрывающей  собою  неизменную  протоплазму,  т.  е.  возникнет  зачаточная
клеточная оболочка.

В ОТВЕТ НА КРИТИКУ
                        (Впервые напечатано в журнале
                   "Девятнадцатый век". Февраль, 1888 г.)

     Хотя я не согласен с различными положениями и выводами, содержащимися в
заметке, озаглавленной "Великое признание" (Graet Confession)  и  помещенной
герцогом Аргильским (Duke of Argyll) в последнем номере этого  журнала,  тем
не менее я благодарен ему за то, что он снова поднял в печати  этот  вопрос.
Хотя правило "будь спокоен и признателен" является  одним  из  тех,  которые
могут  быть  применимы  во  многих  отношениях,  особенно  в  политике,  где
неуместное нетерпение бывает очень вредно, но,  во  всяком  случае,  оно  не
находит себе применения в науке. К несчастью, тогда как  господа  политиканы
не соблюдают его надлежащим образом, оно слишком близко принимается к сердцу
господами натуралистами; насколько, по крайней мере, дело касается вопроса о
происхождении видов.
     Новое биологическое ортодоксальное учение поступает совершенно так  же,
как это делало прежнее.  До  Дарвина  люди,  занимавшиеся  явлениями  жизни,
равнодушными  глазами  смотрели  на  многочисленные  факты,   которые   ясно
указывали на эволюционный характер происхождения растений и животных, и были
глухи к тем, кто настаивал на значении этих фактов.  Теперь  же,  когда  эти
господа пришли к исповеданию эволюционного происхождения видов  и  вместе  с
тем приняли гипотезу, что  естественный  подбор  был  единственной  причиной
эволюции, они подобным же образом относятся невнимательно  к  многочисленным
фактам,  которые  не  могут  основательно  быть  приписанными  вышеуказанной
причине, и  глухи  к  тем,  кто  старается  привлечь  на  это  их  внимание.
Переменились только воззрения, а приемы остались те же самые.
     Но хотя, как я сказал, протест  герцога  Аргильского  против  подобного
отношения совершенно справедлив, все же нет возможности поддерживать  многие
из его положений. Некоторые из них относятся лично ко мне, другие  же  имеют
общий характер. Я намереваюсь разобрать их в  том  порядке,  в  котором  они
расположены в самой его заметке.
     На 144-й странице герцог Аргильский цитирует мои слова, что я пропускаю
"на  этот  раз  рассмотрение  фактора,  который  может  быть   отмечен   как
примордиальный", и дает понять, что  я  тем  самым  утверждаю,  что  крайнее
дарвиновское понимание некоторого примордиального "вдохновения  духа  жизни"
есть представление, которое может быть опущено только "на  этот  раз".  Даже
если бы не существовало другого ясного объяснения цитируемых им  моих  слов,
то предположение, что такова именно была моя мысль относительно пропущенного
фактора,  являлось  бы  несколько  опрометчивым;  на  самом  же  деле  можно
положительно удивляться тому, что подобное объяснение моих слов  могло  быть
высказано после чтения моей второй из двух  критикуемых  статей,  в  которой
непосредственно  разбирается  фактор,  опущенный  в  первой   статье;   этот
пропущенный   третий   фактор   есть   непосредственное    физико-химическое
воздействие среды на организмы. Подобная мысль, приписываемая  мне  герцогом
Аргильским, до того идет вразрез со взглядами, высказанными мной  во  многих
местах, что мне и  в  голову  никогда  не  приходила  возможность,  что  она
когда-нибудь будет приписана мне.
     Прежде чем приступить  к  главному  вопросу,  я  должен  разобраться  в
некоторых других мнениях, носящих личный характер и помещенных ниже  на  той
же странице. Герцог говорит: "Более  чем  сомнительно,  можно  ли  придавать
какое-либо значение новому фактору, которым он (т. е.  я)  думает  дополнить
его (естественный подбор)", и он считает "непостижимым", что я "мог  поднять
такой большой шум из-за  подобной  мелочи,  как  действие  употребления  или
неупотребления отдельных органов в качестве  отдельного  и  вновь  открытого
фактора в развитии изменений". Я не  предполагаю,  чтобы  герцог  Аргильский
намеревался взвалить на меня неприятное обвинение, что я объявляю за новость
то, что для всех мало-мальски знакомых с фактами является всем, чем  угодно,
но только не новостью. И, однако, несомненно,  что  его  слова  имеют  такой
именно смысл. Я не могу понять, как он мог написать подобную  вещь,  вопреки
тому обширному знакомству с предметом, которое он  несомненно  проявляет,  и
несмотря  на  доказательства  противного,  содержащиеся  в  критикуемых   им
статьях.
     Не  только  натуралисты,  но   и   множество   людей,   не   причастных
естествознанию, знают, что гипотеза, которую я будто бы выдвинул как  новую,
была  гораздо  раньше  высказана,  чем  гипотеза  естественного  подбора,  -
возникновение ее восходит, по крайней мере, ко временам д-ра Эразма Дарвина.
Я только имел целью снова выдвинуть на передний  план  фактор,  который,  по
моему мнению, совершенно ошибочно игнорировался в последние  годы,  и  хотел
доказать, что Дарвин постепенно  признавал  за  этим  фактором  тем  большее
значение, чем старше становился он сам (уже высказывая подобную мысль, я мог
бы считать, что вполне достаточно устраняю возможность предположения, что  я
выставляю  этот  фактор  как  новый);  я   также   хотел   дать   дальнейшее
доказательство того, что этот фактор продолжает действовать, и указать,  что
существуют многочисленные явления, которые не  могут  быть  истолкованы  без
признания его действия; наконец, я имел целью привести доводы в пользу того,
что если действие этого фактора обнаружено в одном каком-нибудь  случае,  то
есть основания  заключить,  что  он  действует  на  все  структуры,  имеющие
деятельные функции.
     Довольно странно, что вслед за словами, изображающими меня выдающим  за
новинку доктрину, которую я просто старался отметить и расширить, немедленно
следует фраза, в которой  герцог  Аргильский  сам  выставляет  эту  доктрину
хорошо известной и прекрасно установленной.
     "Вообще не  подвергается  оспариванию  соответствующая  физиологическая
доктрина, что  ослабевшие  органы  (вследствие  постоянного  неупотребления)
переходят по наследству к  потомству  в  этом  состоянии  функционального  и
структурного упадка. И обратно, растущая способность и развитие, возникающие
из обычного и нормального употребления специальных органов и передачи  этого
потомству, иллюстрируются многими примерами из воспитания домашних животных.
Я не знаю, чему еще другому можем мы приписать длинные, гибкие ноги  и  тело
борзых собак, так очевидно приспособленных к быстроте бега,  или  утонченную
способность обоняния у  понтеров  и  сеттеров,  или  дюжину  других  случаев
видоизменения структуры, причиненной искусственными подборами."
     Ни с одним из  положений,  содержащихся  в  этом  отрывке,  я  не  могу
согласиться Если унаследование "функционального и структурного упадка вообще
не оспаривалось", то  половина  моей  статьи  была  бы  бесполезна,  и  если