заставить поверить меня и себя в его трепетное и участливое отношение к подрастающему поколению.
     Не предвидя никаких проблем с поиском материала об английских супердевчонках, я позволила себе подольше понежиться в постели. В половине двенадцатого, когда я уже было собралась выползти на свет Божий, дома неожиданно появился Роман.
     Угрюмое выражение, которое не покидало его лицо в последние дни, сменилось на радостно-возбужденное.
     - А-а, ты дома?! - прокричал он с порога бодро и примирительно. - Что, дорогая, неужели иссяк твой трудовой энтузиазм?
     - У меня библиотечный день, - тоже довольно приветливо ответила я. На этот раз детей дома не было, и я подумала, что может быть...
     - Я буквально на пятнадцать минут, отпустил водителя пообедать, в час он за мной приедет, - разочаровал меня Роман. - Мне тут кое-что забрать надо из дома. Поставь пока кофейку. Если нетрудно, конечно.
     С кофе вышла небольшая заминка. Роман, пройдя в кабинет, запер за собой дверь, так что я, как ни старалась, не могла не только невзначай заглянуть к нему, но и на слух определить, чем он там занят.
     Я уже стала сомневаться в целесообразности испанских дверных систем, установкой которых мы месяц назад завершили евроремонт в квартире.
     Я едва успела отпрыгнуть в сторону и притвориться озабоченно бегущей на кухню, когда в коридор вышел Роман.
     - Все, дорогая, победа! - радостно сообщил мне муж. - Содержимое этого чемоданчика, - он похлопал ладонью по черной натянутой коже, - уничтожит Лепесткова, разнесет его в пух и прах!
     - И что же там? - спросила я, сверля глазами непроницаемый кейс. - Взрывное устройство?
     - Ну зачем так грубо, так пошло. Не женское это дело, Марина, работать с криминалом. Не припомню, когда последний раз видел тебя с томиком Цветаевой. Хотя ты теперь сама у нас сочиняешь - поэмы о криминальных авторитетах. Ха-ха!
     Агеев продолжал ерничать, развалившись на кухонном стуле в ожидании кофе.
     Внезапно он замолчал и помассировал начинающий вырисовываться над брючным ремнем животик.
     - Черт, - сказал он, нахмурившись, - дай мне что-нибудь от желудка. Меня уже второй раз сегодня прихватывает.
     - Похоже, одним словесным поносом ты сегодня не обойдешься, - как можно доброжелательней сказала я.
     Роман смерил меня презрительным взглядом и сорвался в сторону туалета.
     А чемоданчик остался стоять, прислоненный к ножке стула. Возможно, если бы Роман повел себя несколько иначе и потратил оставшиеся ему до выхода пятнадцать минут не на то, на что он их потратил, я не сделала бы то, что сделала.
     Я заперла Романа в туалете. Закрыла снаружи на ключ. Испанские дверные системы обладали такой уникальной возможностью. Помню, когда я пришла заказывать массивные дубовые двери, менеджеры продемонстрировали эту их способность как несомненное преимущество для излишне эмоциональных супружеских пар.
     Раньше у меня не было повода удостовериться в качестве установленных нами дверных систем. Но теперь я убедилась, что приобретение это очень неплохое.
     Слова "дура", "идиотка" и "чертова кукла", доносившиеся из туалета, не долетали дальше коридора. Я включила на кухне легкую музычку, заглушив все нервирующие звуки, и взялась за осмотр кейса.
     Конечно, так просто он не открывался, нужно было знать код. Но, как известно, против лома нет приема. Вооружившись самым большим кухонным ножом, стамеской и молотком, я довольно быстро порезала палец и изуродовала дорогую красивую вещь. Но варварам сдается все, сдался и швейцарский механизм. Окровавленной рукой завоевателя я откинула крышку, и восхитительное, непередаваемое чувство восторга овладело всем моим существом. Ровно уложенные одна к другой, на дне чемоданчика лежали пачки долларовых купюр.
     - Раз, два, три, четыре, пять...
     Звонок в дверь прервал мой сбивчивый шепот. Черт, за Романом должен был заехать водитель. Я метнулась в спальню, по дороге засунув чемодан в платяной шкаф.
     - Марина, Марина! - донесся из туалета вопль безысходности. - Мне плохо, выпусти меня... Ну хорошо, черт с тобой, не выпускай, отдай только Коле, водителю, мой кейс. Я прошу тебя, Марина. Это очень важно. Это не шутки, Агеева!
     В спальне я за считанные секунды скинула с себя костюм, в котором собиралась идти в библиотеку, набросила на плечи легкомысленный пеньюар и, слегка взъерошив волосы, пошла открывать дверь. По дороге я заглянула в кабинет мужа, вытащила из-под стола вполне достойный на вид черный "дипломат", месяц назад отправленный Агеевым на пенсию по старости. Я бросила на дно "дипломата" пачку бумаги для принтера и защелкнула замок.
     На лестничной площадке топтался водитель Коля.
     - Добрый день, Марина Борисовна, - отводя глаза от моей шокирующей раздетости, пробормотал Коля. - Я за Романом Игоревичем.
     - А Романа Игоревича нет дома. Его срочно вызвали на совещание. В Смольный.
     - Странно, - сказал Коля. - А вы ничего не путаете, Марина Борисовна?
     - Господи, чуть не забыла, - воскликнула я, запахивая на груди пеньюар. - ...Роман Игоревич просил вам передать вот это.
     С этими словами я вынесла из кабинета "дипломат".
     Коля вежливо попрощался, и я закрыла за ним дверь.
     Дальше я действовала очень быстро и собранно. Для начала отключила радиотелефон мужа, который уже несколько раз тревожно попискивал в кармане его куртки. Раз я сказала "на совещании" - значит, на совещании! Ни о каких "Spice girls" сегодня не могло быть и речи - меня ждали более важные дела. Перетянув кейс веревкой, я отнесла его в кладовку и засунула под кипу старых газет.
     Проделав все эти нехитрые манипуляции, я почувствовала, что силы покидают меня. Выйдя на балкон, я глубоко вдохнула сырой морозный воздух и закурила.
     С высоты седьмого этажа хорошо был виден весь наш двор. Водитель Коля возился около машины, заботливо укладывая на заднее сиденье старенький "дипломат"
     Романа. От дальней подворотни по направлению к нему пружинистыми энергичными шагами приближались два бугая в черных кожаных куртках. В руках одного из них была бейсбольная бита. Еще секунда - и деревянная болванка с силой опустилась на Колину голову. Коля как подкошенный упал на землю, свернувшись жалким, безжизненным калачиком.
     Алая струйка крови причудливой лужицей медленно расползалась по талому весеннему снегу. С остервенением пнув Колю ногой, второй бугай подошел к машине, резким движением выдернул "дипломат" и побежал через проходной двор на противоположную сторону улицы. Я рванулась в кабинет мужа и, сбивая все на своем пути, схватила со стола нашу семейную реликвию - старый морской бинокль, с которым мой прадедушка - адмирал русского флота - сражался с японцами в Цусимском проливе. Перебежав на северный балкон, я нацелила окуляры на противоположную сторону улицы, навела фокус и увидела золотистый "опель", в который лихо запрыгивали бритоголовые отморозки. Машина взяла резкий старт и покатила к Неве. Номерной знак, который мне удалось разглядеть в бинокль, стоп-кадром врезался в мое ускользающее сознание.

***

     В Агентстве без особого труда установили, что автомобиль "опель-кадет" с номерным знаком Р213ВК78 принадлежит все тому же Михаилу Грицаю.
     Выслушав доклад Каширина, Обнорский мрачно выругался и заиграл желваками.
     В штаб к Лепесткову он поехал один.
     О чем и в каких выражениях Андрей разговаривал с нашим кандидатом, можно было только догадываться. Но Сергей Афанасьевич в тот же день отказался от участия в выборах, после чего был вызван на допрос в горпрокуратуру. Причастность его к разбойному нападению и связь с преступной группировкой Сладенького предстояло доказать следствию. Для нас она была очевидна.
     С Агентством за проделанную мной работу Лепестков расплатился сполна и по требованию Обнорского открыл счет в банке на имя Усольцева Николая Васильевича - пострадавшего водителя. Удар битой оказался для Коли тяжелым - ему предстояло длительное лечение в одной из зарубежных клиник.
     Феликс Авдотин выборы в Госдуму проиграл с треском. А Роман с тех пор зарекся от политики.
     Отношения у нас быстро наладились, вот только я до сих пор не знаю, как сказать мужу о кейсе, который так и лежит в нашем платяном шкафу. Ведь рано или поздно кто-то заинтересуется, куда пропали доллары - и тогда может начаться вторая серия этого безумного триллера... Неужели снова придется обращаться за советом к Обнорскому?

ДЕЛО О ПРОПАВШЕМ БИЗНЕСМЕНЕ

Рассказывает Сергей Ложкин

     "На работу в Агентство пришел по приглашению Обнорского после освобождения из заключения в феврале 2000 года. В милицейских кругах Санкт-Петербурга известен как жесткий и решительный человек, хороший профессионал. При этом некоторые сотрудники милиции отмечают излишнюю склонность к авантюре, считают, что "посадка" Ложкина вряд ли была случайной.
     За недолгое время работы в Агентстве в качестве корреспондента отдела расследований проявил себя толковым, инициативным и работоспособным специалистом.
     (При условии, что разрабатываемая тема представляет для него интерес.)
     Характер - сложный. Дружеских отношений в коллективе ни с кем не имеет. Замкнут. Не признает авторитетов, может сорвать порученное ему задание. За короткое время работы в Агентстве дважды совершал прогулы. Холост".
     Из служебной характеристики

     Ветер пошевелил листву. Прошуршал... Звук был почти не слышен. Такой звук бывает, когда проводишь рукой по затянутой в капрон ноге... ты почти сходишь с ума от этого звука. И глаза смотрят на тебя в упор. Дерзкие глаза самой красивой девочки из десятого "а".
     Ветер прошуршал по опавшим листьям. Я выщелкнул за окно окурок. Красный огонек прочертил в рассветном сумраке кривую траекторию, брызнул снопом искр... Желтое пятно в начале проспекта стремительно приблизилось, приобрело форму "Волги" с плафоном на крыше.
     Тускло блестело лобастое стекло, блестел хромированный радиатор... там, за стеклом, сидела самая красивая девочка из десятого "а". Позавчера ей исполнилось тридцать семь. Я мигнул дальним светом.
     "Волга" притормозила, заложила крутой поворот через разбитые трамвайные пути, остановилась в нескольких метрах от моей "копейки"... Самая красивая девочка поставила на асфальт ноги в дорогущих туфлях. Ноги, обтянутые шуршащим капроном... Двадцать лет назад ты поцеловал эти ноги. И дерзкие глаза смотрели так, что ты сходил с ума... Всего каких-то двадцать лет назад. "Нельзя, - сказала она, когда твои руки скользнули выше, коснулись кожи над резинкой чулка, - нельзя, Сережа... не надо".
     Всего-то двадцать лет... семь с чем-то тысяч дней... полжизни.
     ...Тридцатисемилетняя женщина в дорогущем кожаном плаще стояла на пыльном асфальте, растерянно смотрела на меня. Желтая "Волга" рыкнула движком, уехала. Я вылез из своей развалюхи.

***

     - Здравствуй.
     - Здравствуй.
     - Я опоздала?
     - Как всегда...
     - Да... действительно... Пригласишь в машину? Зябко.
     - А?.. Да. Конечно... да.
     Ветер прошуршал по листве... зябко... бабье лето. Мы сели в машину. Я пустил движок.
     - У тебя есть сигареты?
     - Да, конечно... Не знал, что ты куришь...
     - Я, собственно, почти не курю...
     Щелчок зажигалки... ярко-алые губы, сжимающие сигарету... морщинка... Семье чем-то тысяч дней... "Ты во Внукове спьяну билета не купишь, чтоб хоть бы пролететь надо мной".
     - Владик пропал, Сергей...
     - Это я понял... Но чем я-то могу тебе помочь?
     - Но ты же мент... то есть... ты же...
     Сергей, помоги мне.
     - Я бывший мент, Вера... И почему ты считаешь, что произошло нечто худое? Может, просто загулял?
     - Его нет больше суток... его убили.
     - В милиции ты уже была?
     - Да... да. Там никому ничего не нужно. Там., они там... они... там...
     И она заплакала... Она заплакала. Уронила сигарету и заплакала, как плачут бабы во всем мире. Вмиг ничего не осталось от облика аристократичной петербурженки... самая красивая девочка с дерзкими глазами рыдала взахлеб, текла по лицу косметика, дымилась на резиновом коврике сигарета. Серое небо над Наличной улицей клубилось облаками с Балтики... и плакала женщина.

***

     Вот так началась для меня эта история... Впрочем, нет, началась она по-другому.
     Вчера, когда я закончил возиться с бумагами, потянулся, закурил и подумал: хватит на сегодня, - в кабинет вошел Шеф.
     - Хорошо, что ты на месте, - сказал Шеф. - Дело есть.
     С Обнорским я познакомился в Нижнем Тагиле, но эта совсем другая история...
     - Дело есть, - сказал Шеф.
     - На миллион? - спросил я. Работать сегодня мне уже совершенно не хотелось.
     - На сто баксов, - ответил он. - Пока... а потом, может, и побольше настучит.
     - О'кей. А в чем дело?
     - У меня сейчас дамочка сидит, жена нового одного. Так вот этот новый пропал. Ментам, сам понимаешь, наплевать.
     Ей посоветовали обратиться к нам...
     - Понятно, - вздохнул я. - Давно пропал?
     - Сутки.
     - Ну так, может, бухает где... мы-то при чем?
     - При том, что есть возможность заработать сотню-другую долларов. Пойдем, познакомишься с тетей. Я ей отрекомендовал тебя в высшей степени.
     - Ну пойдем... познакомимся. За сто баксов можно и познакомиться.
     Мы прошли по опустевшим к вечеру коридорам Агентства и вошли в кабинет Шефа. У окна стояла женщина. Она стояла спиной к нам... я не видел ее почти семнадцать лет... но узнал сразу.
     - Вот, Вера, - сказал Обнорский, - познакомьтесь...
     Она обернулась, глаза встретились.
     - ...А ты чего встал в дверях? Проходи, Серега... вот, познакомьтесь: один из лучших наших сотрудников, в прошлом опер уголовного розыска Сергей Ложкин.
     У меня заколотилось сердце... как тогда... Глаза Верины смотрели на меня изумленно и спрашивали: ты? Это ты?
     Кроваво горела рябина осенью семьдесят девятого... Это - ты?.. Да. А ты - это ты?
     - А это, Сергей, Вера... У нее проблема, и ей нужно...
     Обнорский посмотрел на Веру, осекся.
     Потом посмотрел на меня и снова на нее... И что-то понял. Иногда меня пугает эта его способность понимать то, о чем еще не сказано.
     - Вы знакомы? - спросил Обнорский с интересом.
     - Немного, - сказал я. У меня пересохло горло... как с похмелья.
     - Здравствуй, Сережа, - сказала Вера.
     - Ну вот и отлично, - бодро произнес Андрей. - Вы тогда сами обо всем и поговорите. Договорчик на проведение журналистского расследования оформим завтра, деньги - в бухгалтерию.
     Вера кивнула. И я узнал этот наклон головы... впрочем, я и не забывал его никогда... Андрюха еще что-то говорил. Вера кивала. Я стоял истуканом. За окном опускались сумерки.
     Вот так для меня началась эта история.
     Хотя... и это не правда. На самом деле она началась, когда...

***

     ...Двадцать лет назад, в семьдесят девятом, Владик Завьялов первым достал двойник "Пинк Флойд"... Это было круто!
     У Владика все и всегда появлялось у самого первого. Папа у Владика был какой-то шишкарь. Чтобы Владик не фарцевал, папа все ему сам добывал. Джинсы, билеты в "Октябрьский", японские "Сейко", жевательную резинку...
     - "Стена", - сказал Владик, - двойничок "Пинк Флойд". Папахен и мамахен сваливают на дачу... В восемнадцать ноль-ноль (Ах, "Сейко" на руке!), папрашу без опозданий!
     - Я, наверно, опоздаю, - сказала самая красивая девочка.
     - А когда ты не опаздывала, Верунчик? - сказал Владик. - Ждать не будем.
     А я сказал:
     - Я за тобой, Вера, зайду.
     - На фиг, - сказал Владик, - вы с Сашкой обеспечиваете бухалово. На Карпинке у лесочка есть "Тамянка".
     На Карпинке у лесочка мы с Сашкой взяли портвейна. Из экономии. Чего за "Тамянку" два тридцать платить? Мы взяли портвейна и пошли к Владику. Посудины "ноль семь" оттягивали карманы.
     По дороге встретили Маринку, пошли вместе.
     - Восемнадцать оборотов, Марина, - сказал Сашка, поглаживая себя по оттопыривающемуся карману.
     - Опять вермуть какую-нибудь взяли?
     - Обижаешь, Мариша, - солидно ответил Сашка, - три семерочки. Напиток интеллигентных людей.
     - Ну ты стебок, Стариков, - сказала Маринка. - Я стебаюсь!
     Алели рябины... как здорово алели рябины в сентябре семьдесят девятого года!
     Я сорвал одну гроздь.
     - О... - сказал Сашка, - рябина - это хорошая закусь.
     - Ты что же думаешь? Он рябину на закусь сорвал? - сказала Маринка. - Нет, Саня, он эту рябинку Верочке хочет принести... А Верочка не клеится... Верочка на Владика запала. Ой, круто запала!
     Я ничего не ответил. Я начал ощипывать и бросать в рот ягоды. Они были горькими.
     ...А Вера почти не опоздала... мы даже не успели выпить. Маринка делала бутерброды, Владик сидел у пианино, тренькал, напевал: "Рок-энд-ролл мертв... а я еще нет... Рок-энд-ролл мертв..."
     - Кстати, - сказал Сашка, - сегодня сорок дней.
     - Чего сорок дней?
     - Сорок дней, как погиб "Пахтакор".
     Они одиннадцатого августа гробанулись.
     - Ну ты стебок, Стариков... Я стебаюсь!
     - А ведь точно, - сказал Владик, отрываясь от инструмента. - Сорок дней... надо за это вмазать.
     Он снова положил руки на клавиатуру, спел:
     - "Пахтакор" мертв... а я еще нет.
     - Нуты стебок, Владик... Я стебаюсь.
     В прихожей мелодично пропел гонг. Маринка сказала:
     - Кажется, наша королева пришла... вдвоем открывать побежите, сопернички?
     - Я открою, - сказал я.
     - ...а я-а еще нет, - спел Владик.
     Я вышел в прихожую. Снова пропел гонг. С календаря смотрела Пугачева, тренькало пианино... Я открыл дверь...
     Самая красивая девочка десятого "а" сказала:
     - Привет... я не опоздала?
     Она сказала: привет... и у меня забилось сердце. До сентября двухтысячного года оставалось еще больше семи тысяч суток... но тогда я этого не знал. Не мог знать. А если бы мог - не поверил.
     - ...Итак, дорогие товарищи, - торжественно произнес Владик, - зачем мы сегодня собрались?
     - Бухать, - сказал Сашка.
     - Ну, Стариков, ты стебок... - сказала Маринка.
     - Нет, дорогой товарищ... Сегодня мы собрались, чтобы послушать альбомчик "Стена", написанный группой английских товарищей под руководством Коммунистической партии Советского Союза и Генерального секретаря Центрального Комитета дорогого товарища Леонида Ильича Брежнева лично.
     - Бурные, переходящие в овацию аплодисменты, - сказал Сашка. - Весь зал в едином порыве встает. Следует, конечно, добавить, что овация продолжалась несколько минут, но у нас на это времени нет. Потому как мы собрались бухать.
     - Правильной дорогой идете, товарищи!
     Из динамиков заморской стереосистемы "Филипс" пошла мощная волна звука.
     Портвейн "Три семерки" прокатился по пищеводу. Нам было по шестнадцать... мы еще ничего не понимали. Я смотрел в дерзкие глаза на разрумянившемся от портвейна лице. Я погибал.
     - Вот когда мы встретимся через год...
     - Э-э... через год мы все будем в стройотрядах... штудиусы.
     - Э-э, ребята, кстати... следующий год! Он же необычный. Он - олимпийский!
     - Ну и что? Этих олимпийских - каждые четыре года. Будет вам и восьмидесятый, и восемьдесят восьмой, и даже двухтысячный.
     - Ну... до двухтысячного еще дожить надо.
     - А в двухтысячном сколько же нам всем будет?
     - Нам будет по тридцать семь.
     - Ну ты стебок! По тридцать семь?
     Я стебаюсь... сто ко не живут.
     - Живут, - сказал Владик. - В двухтысячном году я буду человеком с положением... сделаю нормальную карьеру... все у меня будет.
     - Ну ты стебок, - сказал Сашка Маринкиным голосом.
     До двухтысячного года оставалось немногим больше семи тысяч суток. Всего половина жизни... мелочь.

***

     - Хорошо, - сказал я. - Давай по порядку, Вера.
     - А... с чего начать?
     - Чем занимается твой выдающийся муж?
     - А ты что - не знаешь? - спросила она с удивлением.
     - Владик, конечно, великий человек... и я, разумеется, просто обязан знать о его биографии все... Но, понимаешь ли, Вера, последние пя