рие. Но старания мои чаще всего оказывались неуклюжими. Особенно нелепой стала попытка организовать в агентстве нечто вроде профсоюзной организации. После этого никто не воспринимал меня в агентстве всерьез. Из гадкого утенка я превратилась в белую ворону. Вернее, в рыжую, что было еще хуже.
     "Рыжие, они и в Африке рыжие", - невесело подумала я и с завистью посмотрела на Завгороднюю.
     Обнорский говорил долго. Периодически его речь прерывалась тонкой трелью мобильного телефона.
     - Андрей, а что будем делать с кассетой? - задал вопрос Спозаранник после очередного телефонного звонка.
     "Все", - с ужасом подумала я.
     Сейчас шеф поднимет забрало, и начнется. Но вопреки моим ожиданиям Обнорский оставался невозмутимым. Он вытащил из кармана прозрачную кассету и несколько раз подкинул ее в руке.
     - Ути-ути-тю, - произнес он нараспев, а потом серьезно добавил:
     - Сработано профессионально, Глеб.
     Очень профессионально. Иначе этот говнюк не прибежал бы сюда с поджатым хвостом.
     "Подумаешь, доблесть, - подумала я, - включить кнопку диктофона".
     А вслух сказала:
     - Какой смысл держать у себя кассету, если мы не собираемся публиковать ее?
     - Кто сказал, что не собираемся? - чуть возвысил голос Обнорский. - А смысл, Горностаева, в том, что коль в дерьме по уши, так сидеть надо ровно, а не гнать волну.
     - Вообще-то, Андрей, в использовании этой записи есть что-то порочное. К тому же Голяк был пьян, - подала голос Агеева.
     - Порочное?! - вскипел Обнорский. - Ах, какие мы чистенькие, сопли интеллигентские распустили.
     А то, что на нем как минимум два заказных убийства висят, это как - нормально? Это вам порочным не кажется, Марина Борисовна, а?
     Агеева смущенно молчала. "Ну вот, теперь я еще и ее подставила", - подумала я.
     - А может, снять с Голяка две тонны баксов и пусть себе катится со своей кассетой? - с обворожительной улыбкой предложила Завгородняя.
     Ее слова потонули в общем хохоте. Галантно повернувшись к Светке, Гвичия говорил, что такой дэвушке, как Светлана, можно отдать все что угодно.
     - Ладно, - прекращая всеобщее веселье, произнес Обнорский. - Доживем до понедельника. Посмотрим, как карта ляжет. Возможно, за эти два дня Голяк сам надумает явиться с повинной и расскажет в милиции то, о чем поведал нам. Ну а если нет - будем печатать. А пока, Глеб Егорыч, спрячь эту кассету в сейф от греха подальше.
     С этими словами шеф отдал Спозараннику кассету, и собрание кончилось.
     Была пятница, конец недели.
     Поэтому большинство сотрудников агентства заспешили домой, обсуждая планы на ближайшие выходные.
     В комнате расследователей никого уже не было. Я села за компьютер и разложила "Свободную ячейку".
     Но теперь пасьянс упорно не желал поддаваться. Я начинала игру снова и снова, выбирала для расклада всевозможные комбинации цифр, но всякий раз на экране появлялась надпись: "Увы! Вы проиграли. Ни одну карту переложить нельзя". Нужно было идти домой.
     Выполняя наставления Глеба, я обесточила электроприборы, закрыла форточку и, уже подойдя к двери, вспомнила, что у меня нет ключа.
     Он остался в кармане плаща, который я сегодня не надела по причине первого жаркого дня. Между тем дверь следовало закрыть во что бы то ни стало, иначе утром в понедельник Глеб разорвет меня в клочки.
     И тут я вспомнила, что в столе у Спозаранника должен быть запасной ключ. Действительно, он был здесь, в верхнем ящике стола, под аккуратной стопкой пластиковых папок. А поверх этой стопки лежал еще один хорошо знакомый мне ключ. Видно, Глеб очень торопился сегодня, потому что ключ от сейфа он всегда носил с собой. С минуту я колебалась, а потом с бьющимся сердцем подошла к сейфу. Злополучная кассета лежала там. Я осторожно вытащила ее и положила в сумку. Правду говорят, что на воре шапка горит. Вниз по лестнице я неслась так, словно за мной гнались по меньшей мере два маньяка-убийцы, жаждущие расчленить мое тело. На улице я немного успокоилась и тут же задала себе вопрос: "А что делать дальше?" Ответа на этот вопрос я не знала, и более того - совершенно не понимала, зачем вообще совершила столь неблаговидный поступок. Впереди два выходных дня, за этот маленький промежуток времени необходимо найти какой-то выход.

***

     В субботу утром я решила пойти в церковь. Агеева называет меня "свернутой на православии", но это, к сожалению, не правда. В моей жизни действительно был период, когда ничего, кроме Евангелия и духовной литературы, я не читала. Это было трудное и радостное время узнавания Бога. Тогда я действительно не пропускала церковной службы, исповедовалась, ходила к причастию. Но это было давно, еще до агентства.
     Сейчас я бываю в церкви непростительно мало, и то, что Марина Борисовна называет "свернутостью", не более чем естественная реакция православного человека, когда в его присутствии распятого Иисуса называют "гимнастом".
     Служба уже началась, когда я переступила порог подворья "Оптиной Пустыни" на набережной лейтенанта Шмидта. Прежде я ходила сюда очень часто. Народу в храме было немного.
     Я купила тонкие остроконечные свечи и, осторожно ступая, подошла к иконе Успения Богородицы. "Пресвятая, Пречистая, Преблагая..." - привычно говорила я, но слова молитвы не перекрывали ощущения тяжести на сердце и не оказывали на меня благодатного воздействия. С завистью смотрела я на людей, стоящих в очереди на исповедь, но заставить себя подойти к священнику не могла.
     С трудом я дождалась окончания литургии и вышла на улицу. Был теплый, очень солнечный день. У пассажирского терминала стоял огромный белый корабль с английским флагом.
     К нему тянулась длинная очередь людей, жаждущих подняться на борт.
     В другое время я тоже непременно походила бы по палубам этого величественного судна. Но сегодня я только издали полюбовалась им и пошла вдоль Невы в сторону Дворцового моста.
     Мысли в моей голове ходили по кругу. В сотый раз я задавала себе извечный русский вопрос: "Что делать?", а ответа по-прежнему не находила. "Вернуть кассету в сейф или позвонить Кириллу?" - спрашивала я себя. Вернуть было просто, но тогда зачем я ее брала? А если позвонить, то что сказать?.. Предаваясь такому активному мыслительному процессу, я добрела до памятника Крузенштерну.
     Неожиданный визг тормозов заставил меня вздрогнуть. Я оглянулась и увидела "семерку", с переднего сиденья которой неловко и как будто нехотя пытался выбраться мужчина.
     Сидевший на месте водителя человек наблюдал за его действиями абсолютно спокойно. Все это напоминало какую-то замедленную съемку. Мужчина уже почти выбрался из машины, когда водитель предпринял вялую попытку его задержать.
     - Отстань ты, - бормотал пассажир, стряхивая с себя его руку.
     - Да ты никак охренел, - спрашивал водитель.
     И вдруг, словно кто-то переключил скорость, их движения сделались резкими и энергичными. Было видно, что сидевший за рулем яростно и с трудом удерживает рвущегося наружу пассажира. Внезапно спереди и сзади притормозили две "девятки" с тонированными стеклами. Из них вывалились здоровенные амбалы в спортивных костюмах. Они быстро затолкали пассажира "семерки" внутрь, и почти одновременно все три машины рванули вперед.
     Вся эта сцена, напоминающая нелепый спектакль, подействовала на меня странным образом. Я не знала, кто были эти люди - бандиты, собравшиеся на "стрелку", или представители правоохранительных органов, проводящие таким образом задержание. Границы добра и зла вдруг резко расширились в моем представлении, не оставляя места сомнениям.
     Дома я затеяла генеральную уборку своего закутка. Такое случалось со мной крайне редко, и бабушка отреагировала на это событие единственной фразой - "дуб в лесу повалится".
     На самом деле дуб мог преспокойно оставаться на своем месте, потому что единственной причиной, которая подвигла меня на этот героический шаг, было желание отыскать старую записную книжку с телефоном Арсеньева.
     Но когда я нашла ее, то поняла, что уборку можно было и не затевать: телефон я помнила абсолютно точно.

***

     Трубку сняли так быстро, что я не успела придумать, с чего начать разговор. Голос Кирилла я узнала сразу, но на всякий случай сказала:
     - Кирилл, это ты?
     - Я, - ответил он без выражения. - А ты - это кто?
     - Валентина Горностаева из "Искорки", помнишь такую?
     - Валя?! - теперь в его голосе слышалось неподдельное изумление и разочарование. Пора детства прошла, и он не мог взять в толк, с чего это вдруг старая "вожатка" свалилась ему на голову по прошествии двух лет.
     - Как твои дела? - продолжала я светским тоном. - Небось уже студент?
     - Да нет, работаю в одном месте.
     - А "шлепок" твой как? - продолжала спрашивать я.
     - Отец сейчас в отъезде. - Разговор явно начинал тяготить Кирилла, но он старался быть вежливым. - А сама ты чем занимаешься? Вторым Белинским не стала еще?
     - Белинский погиб во мне, так и не успев родиться. Я работаю в "Золотой пуле".
     - В той самой? У Обнорского? - живо заинтересовался он. И тут же, не давая мне опомниться, заговорил скороговоркой:
     - Валя, у тебя есть кассета с отцовским интервью. Ты хочешь ее вернуть, правда, Валь?
     Я слушала взволнованный голос Кирилла и ловила себя на мысли, что этот подросший мальчик сохранил способность понимать меня без слов.
     Мы договорились встретиться завтра в двенадцать часов на площади у Александрийского театра - там, откуда обычно уезжали автобусы в "Искорку".
     Остаток вечера я провела необычайно плодотворно. Перегладила кучу белья, погуляла с Манюней и даже сочинила для Сашки обещанный реферат по культурологии. Правда, вместо Питирима Сорокина я писала о мире детства, о внутреннем ребенке, который живет в душе каждого человека. Сашке все равно, по чему зачет получать, а мне хотелось еще раз пережить свои лагерные впечатления.
     Ночью мне снились лошади. Их было много. Сбившись в кучу, они плыли по реке. Это было красиво - синяя вода в реке, ярко-изумрудная трава по высоким берегам и лошади с блестящими мокрыми спинами.
     Обычно я редко запоминаю сны, но этот запомнился мне до мельчайших подробностей. Я думала о нем все утро, а потом почему-то спросила у матери: "К чему снятся лошади?" "Ко лжи", - кратко ответила она. "Вечно вы, маменька, все испортите", - хотелось сказать мне словами Бальзаминова, но испортить мое настроение в то утро, казалось, не могло ничего.
     На встречу с Кириллом я собиралась, как на любовное свидание.
     Глядя, как я верчусь перед зеркалом, мать решила, что у меня наконец налаживается личная жизнь. Разочаровывать ее я не стала. В метро я пыталась читать строки английского стихотворения, напечатанного на окнах вагона в рекламных целях.
     Иногда мне удавалось сложить их в рифму, и тогда я думала, что изучение английского - это не так уж плохо.

***

     Кирилла я увидела еще издали. Он почти не изменился. Так, возмужал немного. Заметив меня, по старой лагерной привычке он вскинул правую руку вверх и легонько подпрыгнул. Мы перешли площадь и сели на скамейку в Катькином саду.
     Кирилл достал сигареты и, глядя на меня, спросил:
     - Куришь еще или бросила?
     - Курю, - ответила я, вынимая из сумки свою пачку.
     Сидевшие напротив нас старики играли в шахматы. Мы курили и молчали.
     - Слушай, Валь, - наконец сказал Кирилл, - не спрашивай меня об отце. Все равно ничего объяснить я сейчас не сумею. Все так запуталось.
     Я посмотрела на него и подумала, что что-то в нем все-таки изменилось. Прежний Кирилл доверял мне чуточку больше. Поэтому я не стала ничего говорить, а просто достала кассету и протянула ему.
     - Спасибо, - обрадовался он. - Ты даже не представляешь, как здорово ты нам помогла.
     Я отметила про себя это его "нам" и вспомнила свой сон. Все-таки мама была права: лошади точно снятся ко лжи. Сидеть дальше не имело смысла, Кирилл уже явно скучал.
     - Пойдем, - сказала я, поднимаясь со скамейки. - Мне домой надо.
     - Я отвезу, - отозвался он. - Там, на Зодчего Росси, машина припаркована.
     Припаркованную машину я узнала тотчас же. Это был тот самый "крайслер", на котором я уезжала из лагеря. Садиться в него теперь мне не хотелось. Словно карты в пасьянсе, мысли перемещались в моей голове, занимая свободную ячейку.
     - Ты что, теперь вместе со "шлепком" под крутого косишь или уже в братву подался? - со злостью выговорила я. - Может, у тебя и ствол теперь имеется? Под кем ходишь?.. - я пыталась вспомнить имена криминальных авторитетов, но как назло они разом вылетели из памяти.
     - Ого, как ты поднаторела у Обнорского, - вдруг улыбнулся Кирилл и спросил очень серьезно:
     - А как ты объяснишь у себя в агентстве отсутствие кассеты?
     - Скажу, что двое неизвестных в шапочках и под угрозой предмета, похожего на пистолет, вынудили меня это сделать, - предательские слезы уже текли по моим щекам.
     Кирилл как-то странно посмотрел на меня.
     - Валь, знаешь что...
     - Ничего я не знаю и знать не хочу! - я почти кричала.
     - Держи, - неожиданно сказал он, протягивая мне кассету. - Сохрани это на память о встрече с любимым пионером. Отцу не впервой в передряги попадать, выкрутится как-нибудь.
     С этими словами Кирилл вложил мне в руки кассету, быстро пошел к машине, сел в свой "крайслер" и резко рванул с места.

***

     "Крайслер" проехал всего несколько метров, когда я услышала странные хлопки. Машина Кирилла слегка вильнула и остановилась.
     Я ничего не понимала. К ней уже бежали люди, кто-то просил вызвать милицию и "скорую", а я по-прежнему стояла на месте.
     И только когда над моим ухом протяжно завыла милицейская сирена, я наконец очнулась и побежала туда, где уже собралась толпа любопытных.
     - Сюда нельзя, - преградил мне дорогу человек в милицейской форме.
     Но способность соображать уже вернулась ко мне. Я вспомнила о том, что у меня имеется вполне законное удостоверение корреспондента агентства, которое дает мне право посещать "специально охраняемые места стихийных бедствий и массовых беспорядков". Потрясая им, я пробилась-таки через кордон милиции.
     - А, журналистка, - рассматривая мое удостоверение, сказал пожилой опер. - Так вот, девушка, ничего определенного сказать пока не могу.
     Можете написать, что сегодня на Зодчего Росси убит Кирилл Арсеньев, лидер бандитской группировки.
     Кирилл был мертв. Пуля попала в голову. Еще не успевшая свернуться кровь стекала по его виску тоненькой струйкой.
     Милиция записывала показания свидетелей и призывала не скапливаться. В толпе раздавались возмущенные голоса: "Совсем обалдели.
     Среди бела дня стреляют".
     Граждане, расходитесь. Ничего интересного здесь нет. Обычная бандитская разборка, - увещевал собравшихся омоновец и, обращаясь к кому-то из своих, вполголоса добавил:
     - Проверь оружие у него.
     Странно, что Арсен один, без охраны, на "стрелку" приехал, обычно за ним такое не водится.
     Я выбралась из толпы и медленно побрела к Фонтанке. Реакция на происшедшее еще не наступила, поэтому ни плакать, ни думать я была просто не в состоянии. "Лучше бы мне родиться слепою", - повторяла я вслух ахматовские строки.
     На Банковском мосту я вынула из сумки кассету и бросила ее в Фонтанку. "Свободная ячейка" вновь сошлась.

***

     Утром в понедельник я подумала, что на работу сегодня можно и не ходить. Оправданий моему поступку не было. Рассчитывать на то, что Спозаранник с пониманием отнесется к тому, что я сотворила, могла только клиническая идиотка. Да и что я могла ему рассказать? Историю про любимого пионера, ради которого я украла кассету? Это, безусловно, добавит несколько выразительных черточек к образу законченного придурка, который я успела создать себе в агентстве.
     Но потом я решила, что пойти в агентство все-таки следует. Уж лучше быть придурком, чем последней свиньей, и слинять вот так, без всяких объяснений. По счастью, Спозаранник в то утро был один в нашей комнате.
     - Глеб, - начала я без всяких предисловий, - можешь думать обо мне все, что хочешь, но твою кассету я утопила.
     - Эту, что ли? - невозмутимо произнес он, вынимая из стола прозрачную коробочку.
     - Да нет, другую, ту, что была в сейфе с интервью.
     - Так это она и есть, - сказал Глеб и, глядя на мое недоумевающее лицо, вдруг взорвался: Слушай, Горностаева, то, что я о тебе думаю, - это отдельный разговор. А ключи в пятницу я оставил специально для того, чтобы дать тебе совершить свой героический поступок. Ты что думаешь, я не видел, как ты тут металась, изображая из себя борца за права не праведно обиженных бандитов? Металась два дня, как затравленная лань, вместо того чтобы делом заниматься.
     - А что же тогда я выкинула в Фонтанку? - спросила я, заикаясь.
     - Молдавские песни, - с усмешкой сказал Спозаранник. - Пришлось пожертвовать своей любимой кассетой, чтобы спасти тебя от действия, порочащего звание расследователя.
     Я не знала, как мне следует относиться к словам Глеба. Мне хотелось сказать ему, что вообще-то это подло и я не подопытный кролик для проверки его психологических теорий. Но вместо этого я сумела выдавить из себя одну только фразу:
     - Кирилла убили в воскресенье.
     - Арсена?! - встрепенулся Спозаранник. - Ты его знала? Я так и предполагал, что здесь какая-нибудь романтическая история в твоем стиле. Убийство Арсеньева стоит в сегодняшней сводке. Коль ты была свидетелем - тебе и карты в руки, отписывай эксклюзив. Только без лишних эмоций. На все про все даю тебе ровно час. А сейчас иди к Обнорскому, - Глеб перехватил мой встревоженный взгляд, - тебя там Скрипка дожидается. По следующему заданию будете работать с ним.
     Скрипка ждал меня в коридоре.
     Перспектива работать в паре со мной его явно не радовала.
     - Имей в виду, Горностаева, - начал он, - если ты, по обыкновению, будешь лезть, куда тебя не просят, а равно травить меня своим дымом, я заранее отказываюсь от такого сотрудничества.
     - Не нуди, Лешенька, - ответила ему я, встряхивая волосами. - Клянусь курить самые легкие сигареты в строго отведенном месте. А также обещаю не мешать твоему расследованию в том случае, если оно не будет вредить моему.
     Скрипка посмотрел на меня ошарашенно.

ДЕЛО О ЛОПНУВШИХ АГЕНТСТВАХ

Рассказывает Глеб Спозаранник

     "Спозаранник Глеб Егорович - один из самых квалифицированных сотрудников АЖР.
     В прошлом кандидат физико-математических наук. Прежние навыки - строгое следование логике, педантизм, дисциплинированность - пытается привить подчиненным в творческом процессе. Жесткий и требовательный к себе и другим человек. Отношения в коллективе сложные в силу перечисленных выше особенностей его характера..."
     Из служебной характеристики

     Двухметровый громила Зурабик дожидался меня в офисе с приветливой, но настороженной улыбкой.
     На моем столе кипа листов. Сейчас мне предстояло увлекательное чтение - Зурабик наверняка работал всю ночь. Споткнулся я на первой же странице:
     "К концу рабочего дня, руководствуясь самыми злостными намерениями, в офис фирмы "Антарис" ворвались неустановленные лица (группа омерзительных лиц) с угрозами и предметом, похожим на пистолет..."
     - Зураб Иосифович, - поправляю я очки, - откуда вы знаете, что эти лица омерзительные, если они не установлены?
     Потомок грузинского князя и внук чекиста, бывший майор-десантник возмущенно разводит руками:
     - Глеб Егорыч! Дальше читайте - учинили погром, изнасиловали секретаршу... Это что, разве не омерзительно? Над молодой девушкой надругаться! В чем она виновата? Почему должна за хозяина отвечать?..
     Если у Зурабика появился грузинский акцент - значит, дело серьезное. Значит, моя логика окажется бессильной перед его кавказским темпераментом. Интересно: если дедушка Гвичия и вправду служил в НКВД, то каких бы эпитетов он удостоился от своего внука - правдолюбца и гуманиста?
     Через полчаса демонстрирую Зурабу нещадно исчирканные листы.