л у злополучного рефлектора. Только теперь я почувствовал, как страшно я замерз. Сквозь открытую дверь в комнату было видно, как офицер общался с Лысым и Иванычем. Рожи у них были те еще - они так и не пришли в себя после штурма. Иваныч, кстати, выглядел гораздо хуже Лысого. Видимо, бойцы отнеслись к нему не слишком нежно. Перешучиваясь и матерясь, они выносили из подпола ящики с оружием, а широкоплечий майор, с которым меня как-то знакомила Завгородняя, добродушно рассказывал:
     - Тут, короче, такая фигня... Мы этих козлов давно пасли, только они в последнее время почуяли что-то и дислокацию сменили. Прежняя база у них в Орехово была.
     Майор подмигнул мне и понизил голос:
     - Знаешь, откуда они железо таскали?
     Из Вологды! Там склады огромные, а этот Иваныч - прапор, недавно уволился. Но связи-то остались. Тут оружия, - он по-детски наморщил лоб, - миллиона на полтора баксов...
     - На два, - поправил его я.
     - Ну на два, - согласился он. - И представляешь, месяц, как мы их потеряли, - и тут Светка звонит! Помоги, говорит, подружке, у нее, мол, проблема! Каково?
     И он громко расхохотался.
     - Леш, мы скоро поедем домой? - устало спросила Валя.
     - А ты не хочешь, как "приличный репортер", дождаться информации? - удивился я. - Ты же небось собираешься дать эксклюзивный материал в ленту новостей?
     Но Горностаева посмотрела на меня странным взглядом (таким, который появился у нее в последнее время) и серьезно сказала:
     - Не-а. Я на этой неделе дежурю по психам. А по ленте дежурит Соболин. Ему уже позвонили.
     - Тогда поехали, - сказал я.
     Всю дорогу до Питера я проспал как ребенок.

***

     Сдерживая хохот, я смотрел на Мишку Модестова в камуфляжной форме. Со злобным выражением лица он тщательно прицеливался. По лицу его катились крупные капли пота, пока он прищуривал то один, то другой глаз. Наконец, закрыв оба, он стрельнул и выматерился.
     Слева на него скептически поглядывала супруга - Нонка Железняк (тоже в камуфляже) - и качала головой. Потом, приникнув к прицелу и лихо дунув на мешающую прядку, она тоже выстрелила. Ее мишень упала.
     Еще левее стрелял Кононов - после каждого выстрела он удивленно смотрел на не шелохнувшуюся мишень и озабоченно осматривал автомат.
     Еще левей Каширин методично сажал одну пулю за другой - губы его шевелились:
     - За Родину!.. За Обнорского!.. За двадцать восемь панфиловцев! За Зою Космодемьянскую... За янтарную комнату!..
     Рядом с ним лежал Соболин - он жевал резинку и явно играл кого-то вроде Лимонадного Джо. Пытаясь стрелять небрежно, он попадал через раз. К тому же ему очень мешала раскинувшаяся в изящной позе Завгородняя, которая нежно внимала указаниям молодого старлея, показывающего ей, как нужно правильно целиться.
     И, наконец, рядом со мной лежал Спозаранник. То и дело поправляя очки, он все делал по правилам, аккуратно сбивал все мишени и после каждого выстрела снисходительно смотрел на коллег.
     К сожалению, Глеб Егорыч не замечал, что я внимательно слежу за его движениями и стреляю синхронно с ним, причем по его же целям. Инструктор, стоявший за моей спиной, усмехался в усы, но, повинуясь красноречивым жестам мстительной Агеевой, молчал.
     Вся эта "войнушка" была плодом моих титанических усилий. Две недели я убеждал Обнорского, что журналистам необходима боевая подготовка. Но он, так и не сумевший простить мне "васкеловской кампании", только орал и брызгал слюной. Потом, когда я его все-таки уломал и с невероятным трудом договорился о стрельбах на Ржевском полигоне, возмутились все остальные. Но и их удалось успокоить административными методами. И вот теперь все получали удовольствие. Кроме, пожалуй, Горностаевой. С ней в последнее время творилось невесть что.
     То и дело вздрагивая от канонады, она мучилась за стоявшим неподалеку столом, разбирая автомат. Над ней, совершенно озверевший, нависал Обнорский. Рядом, посмеиваясь, стоял Зудинцев.
     - Ай!.. - кричала моя "невеста", пытаясь вытащить застрявший палец. - Что за черт! Мне его не вытащи-ить!
     - Горностаева, ну что же ты такая тупая?! - горячился шеф. - Это же в пятом классе на НВП делают!
     - А я болела! - хныкала Валентина.
     - Показываю последний раз! - вырывал у нее из рук автомат Обнорский. - Рожок!.. Газоотводная!.. Защелка!.. Крышка!.. Пружина!.. Затвор!.. Теперь обратно!..
     Горностаева ревела, обхватив голову руками:
     - Я никогда этому не научусь! Лучше пристрелите меня, Андрей Викторович!
     Я подошел к ним и мужественно сказал:
     - Не троньте девушку, шеф. Не женское это дело...
     - Да?! - издевательски воскликнул Обнорский. - А всяких мудаков из подвалов вынимать - женское?
     Ответить мне было нечего. Выручил Модестов, который подошел к Обнорскому и практически уперся стволом ему в живот.
     - Андрей, у меня что-то с прицелом, кажется... - сказал он невинно.
     - Охренел?! - завопил Обнорский, отскочив в сторону и резко нагибая вниз Мишкин автомат. - Кому сказано - ствол должен смотреть в землю?!
     Зудинцев утер слезы. А мы с Валей пошли к автобусу.
     - Леш, - сказала она. - Я ухожу из Агентства.
     - Да ну? - не слишком удивился я. - А куда?
     - Не знаю, - призналась Горностаева.
     - Может, замуж за меня пойдешь? - пошутил я. - А что, я прокормлю...
     Она снова посмотрела на меня очень странно. Так, как смотрела все последнее время. И мне ничего не оставалось, как крепко ее поцеловать. С линии огня донеслись аплодисменты. А она снова заплакала.

***

     Ночью, глядя на ее неуловимо изменившееся в последнее время лицо, я дал себе слово разобраться с этим. В смысле, с тем, что происходит с ней в последнее время. Не чужой же человек, в конце концов...
     Я тихонько погладил Горностаеву по щеке, а она, не просыпаясь, прижалась ко мне и пробормотала:
     - Пойду...
     - Куда, - шепотом спросил я. - Куда ты пойдешь, дурочка?
     - Замуж... Замуж за тебя пойду, - сказала она и, уткнувшись носом в мое плечо, сладко засопела.

ДЕЛО О СМЕРТИ НА ПРЕЗЕНТАЦИИ

Рассказывает Валентина Горностаева

     "Горностаева Валентина Ивановна, 30 лет, сотрудница архивно-аналитического отдела "Золотой пули". Квалифицированный журналист, но обладает неуживчивым характером. Эмоционально неуравновешенна, склонна к непредсказуемым поступкам. Язвительна, но в глубине души романтична. Периодически возникают слухи о нетрадиционной сексуальной ориентации Горностаевой, однако при том она уже давно поддерживает внеслужебные отношения с замдиректора Агентства Алексеем Скрипкой..."
     Из служебной характеристики

     Этот день не задался с самого утра.
     Сначала убежал кофе, потом закатила скандал пятилетняя племянница, которую сегодня именно мне предстояло отвести в детский сад.
     - Не хочу эти колготки, - вопила Машка, - они противные и к юбке не подходят.
     - Живо одевайся, - железным голосом говорила я. - Мала еще выкаблучиваться.
     Но Манюня не желала считаться с моими доводами, она размазывала слезы и причитала:
     - Не люблю тебя, хочу, чтобы мамочка-красавица вела меня в садик.
     Но Машкина мамочка - а моя сестра - благополучно убежала под предлогом того, что "опаздывать на практику по хирургии ни в коем случае нельзя". При этом она успела напялить на себя мой любимый свитер и прихватила мобильник, бросив на прощание: "Я же врач и не могу без телефона".
     Моя сестрица всегда отличалась исключительной наглостью. Дотащив Машку до сада, я с трудом втиснулась в переполненную маршрутку, а в метро обнаружила отсутствие кошелька. То ли я потеряла его сама, то ли кто-то помог мне в этом, но подобные истории повторялись с завидной регулярностью. Количество потерянных и украденных у меня кошельков счету не поддается.
     К тому же в этом, как назло, была магнитная карта, и в поисках мелочи на жетон мне пришлось трижды обшарить сумку.
     Словом, когда я добралась до Агентства, настроение было окончательно испорчено.
     Но неприятности продолжались. На столе меня ждал многострадальный синопсис для очередного сборника новелл "Все в АЖУРе", который по настоянию Обнорского я переписывала уже в пятый раз. На сей раз шеф вернул мне его, щедро украсив страницы жирными вопросительными знаками, а каждый второй абзац сопровождала ремарка:
     "Не верю!" "Тоже мне Станиславский", - в сердцах подумала я. Он, видите ли, не верит!
     Да если бы еще год назад кто-нибудь сказал, что мне придется писать новеллы, я бы тоже ни за что не поверила. Но тем не менее сборники издаются, и их даже читают. Теперь вот режиссер Худокормов снимает по ним сериал, и герои новелл обретают кровь и плоть на экране. В жизни чего только не бывает.
     С отвращением откинув ненавистный синопсис, я включила компьютер и приготовилась заводить в него очередную сводку криминальных событий, которую ежедневно выпускала "Золотая пуля". Но погрузиться в "увлекательный" мир убийств, разбойных нападений, ограблений и других не менее приятных событий мне помешало явление Железняк.
     - Модестов не заходил? - спросила она, окидывая нашу комнату подозрительным взглядом.
     После недавнего переезда здесь творился форменный кавардак, и субтильный Модестов теоретически вполне мог спрятаться внутри одного из шкафов, содержимое которых в беспорядке валялось на полу. Сегодня он еще не удостаивал нас своим посещением, но это не помешало мне, не моргнув глазом, солгать:
     - Был, но недавно ушел.
     Нонна посмотрела в мою сторону с выражением гадливости на лице и выразительно хлопнула железной дверью.
     Агеева поморщилась на этот отвратительный лязг и, не отрываясь от монитора, сказала, что заводить романы с женатым мужчиной, у которого к тому же трое детей, - последнее дело. Вообще-то подобные сентенции не в стиле Марины Борисовны, но после того, как Марк, о котором она мне столько рассказывала, предпочел Марине ее собственную дочь, Агеева временно пребывала в угнетенном состоянии духа. Мне стало стыдно. Потом я разозлилась на Модестова, который, в очередной раз устав исполнять роль заботливого отца и мужа, не придумал ничего лучшего, как обратить свое внимание на меня.
     Самое смешное, что никакого романа между нами не было. И если я позволяла Мишеньке изображать из себя плейбоя, так это только потому, что Скрипка уехал в отпуск, вновь заявив, что общение со мной плохо сказывается на состоянии его нервной системы. Нервная система Модестова, очевидно, требовала чего-то экстремального. Во всяком случае он всерьез решил, что мои рыжие волосы и строптивый характер помогут ему ощутить себя настоящим мужчиной и выйти из состояния творческого кризиса, в котором он пребывал в последнее время. Наверное, я не должна была поощрять его ухаживания, но чего не сделаешь назло Скрипке. При мысли о Леше мне сделалось совсем грустно. "Небось там, в своем отпуске, даром времени не теряет.
     Вот возьму и соблазню Модестова, и пусть тогда у Нонки появится законный повод беситься, а еще лучше - у Обнорского".
     От этих грандиозных планов меня отвлек Спозаранник, которому срочно понадобились статьи Ольги Харитоновой.
     - Вам хватит получаса для выполнения этого задания? - обратился он ко мне.
     - Что за спешка? - спросила я, недоумевая, с чего это вдруг Глеб заинтересовался творчеством моей бывшей сокурсницы.
     Спозаранник снял очки, укоризненно посмотрел на меня и отчеканил:
     - Сегодня ночью корреспондент газеты "Зелень лета" Ольга Харитонова погибла на презентации в оранжерее заповедника "Белые ночи".
     Это известие сразило меня наповал. Я хорошо знала Ольгу. Когда-то нас связывала тесная дружба, но после окончания университета наши пути разошлись: она не разделяла моего тогдашнего восхищения Обнорским и считала расследовательскую журналистику делом грязным и ненужным. Впрочем, это не помешало нам чрезвычайно обрадоваться друг другу, когда неделю назад мы случайно встретились на пресс-конференции. В тот день Ольга спешила, но за короткое время, которое понадобилось нам, чтобы выпить кофе, она успела рассказать мне, что наконец нашла себя в "Зелени". Выглядела Харитонова просто классно и даже обещала навестить меня в "Золотой пуле".
     Отказываясь верить в ее гибель, я пошла в комнату выпускающих, чтобы почитать сегодняшнюю сводку, где должна была появиться информация о ночных происшествиях. Все было так, как сказал Глеб; в сухом изложении репортеров эта смерть выглядела еще более нелепой: "В 23.10 на презентации Фонда в поддержку биологической науки, проходившей в оранжерее заповедника "Пальмира", металлическая рама со стеклом упала на голову журналистке Ольге Харитоновой. Полученные травмы оказались несовместимыми с жизнью. Обстоятельства уточняются".
     "Кошмар!" - подумала я. И нахлынули воспоминания...

***

     Харитонова была самой яркой девушкой на нашем курсе. Она приехала откуда-то с Казахстана и жила в крошечной квартире на улице, которая в те годы носила имя Куйбышева. Сюда мы умудрялись набиваться всей нашей группой и под гитару и водку ночи напролет грезили о будущей журналистской славе. Ольга была не похожа на нас. Она вообще не была похожа ни на кого и выделялась из любой толпы своей утонченной восточной грацией. С чьей-то легкой руки за ней закрепилось имя Хлоя, и хотя смуглая, острая на язык Ольга менее всего походила на наивную пастушку из древнегреческой пасторали, оно странным образом шло ей. Эстетка и театралка Хлоя не пропускала ни одной премьеры у Додана и собиралась стать театральным критиком. Любили Ольгу не все, но я восхищалась ею безоглядно. Всякий раз, когда она входила в аудиторию, привычным жестом поправляя волнистые волосы, мое сердце готово было выскочить из груди. Это была самая большая и самая чистая любовь в моей жизни. Во время наших ночных посиделок Хлоя обыкновенно садилась на пол и, обхватив руками колени, читала Цветаеву, а потом свои собственные стихи. "Ах, зачем свечи, ведь они не вечны? Как не вечны плечи у меня в ладонях, как не вечны губы, что словами гонят. Убегу в радость и назад ни разу..."

***

     Такие вот воспоминания роились в моей голове, когда ровно через тридцать минут я принесла Глебу извлеченные из Интернета статьи Харитоновой. Он удовлетворенно кивнул и сказал, что я - птица на ветвях его души. В устах Спозаранника этот лингвистический изыск означал высшую похвалу и конец аудиенции, но я продолжала в растерянности стоять перед ним, словно ждала чего-то.
     - Глеб, ты думаешь, что смерть Харитоновой не была случайностью?
     - Скорее это похоже на четко спланированное убийство, - не отрываясь от чтения, ответил он.
     - Я хорошо знала Ольгу, мы учились с ней на одном курсе. Кому и зачем понадобилось убивать ее?
     - Вот это нам и предстоит выяснить, - многозначительно изрек Спозаранник. - И вместо того, чтобы стоять здесь, обратившись в соляной столб, именно вам, Валентина Ивановна, следовало бы поехать в "Пальмиру" и уточнить обстоятельства смерти вашей сокурсницы.
     Я ощутила мерзкий холодок где-то внутри, и первым моим желанием было немедленно отказаться от этого предложения. Но Глеб испытующе смотрел на меня сквозь очки, и под этим взглядом я внезапно ощутила себя трусливой дрянью, готовой предать Хлою. Именно поэтому я согласилась поехать в заповедник.

***

     В коридорах "Золотой пули" сновали киношники. Режиссер Худокормов распоряжался операторами, которым предстояло снимать интерьер кабинета Обнорского.
     Мимо меня пробежал актер, приглашенный на роль Спозаранника, который был удивительно похож на Глеба. С тех пор как начались съемки фильма, актеры появлялись здесь часто, стараясь лучше узнать тех, кого им предстояло играть.
     - Может, покурим? - подскочил невесть откуда взявшийся Модестов.
     - Да отстань ты, - отмахнулась от него я. - И без тебя тошно. Иди вон лучше к жене, она с утра тебя ищет.
     Обиженный Миша подошел к окну и галантно поднес зажигалку Асе Барчик. Этой роскошной девице предстояло воплотить на экране Снежану Прибрежную, от лица которой писала Завгородняя. Я искренне пожалела актрису, которой суждено было исполнять роль моей героини, Куницыной, и направилась в буфет.
     Там сидели Завгородняя и Железняк, они пили морковный сок и о чем-то оживленно сплетничали. При моем появлении Нонка дернулась и, прихватив с собой недопитый стакан полезного напитка, демонстративно удалилась. Я взяла горячий беляш и молоко, пить которое приучил меня Скрипка, и подсела к Завгородней.
     - Слушай, что у тебя с Модестовым? - спросила Светлана.
     Отметив про себя, что Железнячка успела поплакаться ей в жилетку, я поковыряла свой любимый беляш, есть который мне почему-то расхотелось, и с раздражением ответила:
     - Да ничего нет, на фиг он мне сдался.
     - Ну на фиг не на фиг, а помнится, когда-то давно ты жалела о том, что выбрала Скрипку, а не Модестова, - сказала Светка.
     - Нашла о чем вспоминать, - фыркнула я. - Надеюсь, ты не поделилась этим фактом моей биографии с Железняк?
     - Нет, конечно, но все-таки зря ты ее дразнишь.
     - Да Нонка сама заполошная! - взорвалась я. - Вспомни, как она домогалась Спозаранника.
     - А что, Скрипка опять взял таймаут? - задала вопрос Завгородняя, оставляя без внимания мою реплику.
     Светкина проницательность делала ей честь, но обсуждать с ней наши со Скрипкой взаимоотношения мне не хотелось. Поэтому я встала из-за стола, сказав Завгородней, что уезжаю в "Пальмиру".
     В автобусе меня неожиданно укачало, и я подумала, что не следовало запивать молоком беляш. Почему-то вспомнился прошлый год, когда я отравилась в буфете, и Скрипка отвез меня домой, а потом, вместо того, чтобы посидеть со мной хоть полчасика, помчался к своему мальчику-стажеру из Эстонии, который потом оказался девочкой, что не помешало им с Лешкой целый месяц спать валетом на одном диване. Этот ни слова не говорящий по-русски мальчик-девочка поссорил нас тогда в очередной раз. Хотя надо признать, что стажер был любимцем всего Агентства и здорово помог тогда Скрипке, который занимался делом об отравлениях в буфете.
     После ночного происшествия заповедник был закрыт для посетителей, и, чтобы попасть туда, мне пришлось предъявить удостоверение "Золотой пули". Оперативники уже разъехались, и единственный, кого я встретила в злополучной оранжерее, был высокий парень в комбинезоне, который наводил здесь порядок. Он недовольно посмотрел в мою сторону и вновь принялся складывать в пластиковый мешок бутылки, недоеденные бутерброды и пластиковые стаканчики, в избытке валявшиеся среди пальм и цветов. Я подняла голову вверх, туда, где рядом с банановой пальмой зияла огромная дыра, оставленная выпавшей рамой, и невольно содрогнулась. "Нет, это не могло быть убийством", - думала я, стараясь не смотреть на осколки стекла и примятую влажную зелень. Было душно, неприятные цветы, похожие на огромные хищные кувшинки источали слабый аромат, и я вновь почувствовала тошноту. Потом со мной начало происходить нечто странное: в ушах загудели тысячи сирен, а земля стала стремительно уходить из-под ног.
     - Вам лучше? - донесся до меня чей-то голос.
     На корточках передо мной сидел парень в комбинезоне. У него были синие глаза, какие бывают только на картинах художника Глазунова.
     Мне действительно было лучше, и о недавнем обмороке напоминал только слабый шум в ушах.
     - Долго я так провалялась?
     - Не больше минуты, - сказал синеглазый парень, помогая мне подняться.
     - Ты давно здесь работаешь?
     - Третий год.
     - И часто в оранжерее проходят презентации?
     Его голос стал суровым:
     - Такого безобразия, как прошлой ночью, на моей памяти еще не было. Мало того, что оранжерея превращена в свинарник, так еще и рама со стеклом упала прямо на хризантемы и погубила новые сорта.
     К тому же все эти любители халявной выпивки растоптали несколько кустов орхидей. Вот взгляните.
     Он поднял с земли цветок с черными, уродливо изогнутыми лепестками и посмотрел на него с видимым сожалением.
     - Вчера здесь погибла журналистка, - попыталась я придать его