Тосты. Упражнения в остроумии и красноречии. Больше всех, конечно, старался наш друг Ельц... тьфу! - Танненбаум. Это меня раздражало. Но еще больше раздражало то, что этот лысый пень все вился вокруг моего юриста. Я подозвал Колю Повзло и дал ему поручение.
     - Легко, - сказал Коля. - Нокаутом в третьем раунде.
     - Легко? - переспросил я. - Вы же в разных весовых категориях, Коля... Он килограммов на тридцать-сорок больше тебя весит.
     - Ты, Обнорский, дилетант, - очень солидно сказал Коля. - Я же с депутатами ЗакСа и чиновниками из Смольного пью.
     Этот аргумент показался мне убедительным. И, забегая вперед, скажу, что Коля с поставленной задачей справился. Геройски, нисколько не щадя себя.
     Ужин потихоньку приобретал все более непринужденный характер. Господа журналисты вели себя раскованно. Начались танцы... стал затеваться поход в сауну смешанным коллективом. ("Разнополым", - сказал Юрий Львович, немолодой главный редактор газеты "Скандалы и светская жизнь N-ска". Любознательный Повзло спросил у него: "А какой у вас тираж, коллега?" - "Шесть тысяч, коллега". - "Помилуйте, в N-ске все население - тридцать тысяч, - возразил Повзло. - Как же вам удается реализовать шесть тысяч?" - "Люди, - возразил Юрий Львович, - очень интересуются светской, знаете ли, жизнью..." Ошеломленный Коля сильно зауважал Юрия Львовича.)
     Вечер вошел в ту стадию, когда уже царит всеобщий и всеохватный восторг, алкогольное парение души у одних и страстный поиск амуров у других... Так ведь весна! Взгляд Володи Соболина упал - ах, весна! - на некое создание женского полу с грудью и попкой. Взгляд Володи упал в глубочайшее декольте... да там и остался. Володя оставил Повзло с Танненбаумом и как самонаводящаяся ракета пошел на цель...
     Весна. Весна! Неслышный гимн любви волнует кровь. Бушуют гормоны.
     Повзло старательно выполнял мое поручение и "язычески-лохматый" бильярдный шар Танненбаума уже склонялся к Коле на плечо. Звучала музыка, перекрывая ее, из сауны летел женский визг. Визг был голым.
     - Обнорский, - сказала, подходя ко мне, Аня. - Обнорский, пригласи меня танцевать.
     Я пригласил, и мы пошли танцевать.
     Как же это я раньше не обращал внимания, какие у нее глаза? Беда, а не глаза!
     Музыка кончилась, но мы так и стояли посреди зала.
     - Аня, - сказал я.
     - Что?
     - Анька, пойдем ко мне, - шепнул я.
     - Нет, - сказала она.
     - Почему? - спросил я.
     - Потому что мы с тобой мало знакомы, - ответила она.
     - Мы! С тобой! - изумился я. - Да мы с тобой вместе работаем уже сколько лет.
     - И это повод для того, чтобы идти к тебе?
     - Конечно, - уверенно сказал я. - Пойдем. У нас будет свидание.
     - Свидание - это прежде всего романтика, - юридически точно сформулировала Лукошкина.
     - Романтики будет столько, сколько у тебя никогда не было. Пойдем ко мне.
     - Хорошо, - наконец сдалась Аня. - Встретимся через полтора часа у второго коттеджа.

***

     В тот вечер и произошла первая кража.
     Но до утра никто об этом не знал.
     Я пошел в свое шале привести себя в порядок, прилег на кровать и представил, как все у нас будет... Вж-ж-жи-икк "молнии" по спине платья, шелест ткани, скользящей по телу. Ломкий, призрачный свет луны в небе и бронзовый взгляд бюста В. В. Маяковского с телевизора...
     За окном серебрился снег и долетали иногда голоса коллег журналистов. Семинар!

***

     ...В свое шале я вернулся - совершенно замерзший - только в пятом часу утра. Или, если хотите, ночи. Два часа я прождал Лукошкину у второго коттеджа, но она не пришла. Несколько раз я порывался пойти в ее домик и устроить скандал, но каждый раз останавливал себя.
     Я заставил себя уйти с места назначенного, но почему-то несостоявшегося свидания, только когда понял, что еще десять минут - и с обморожением всех конечностей меня доставят в местную больницу, где какой-нибудь энский лекарь радостно приступит к ампутации...
     Злой - нет, даже не злой, а совершенно обескураженный поведением Лукошкиной я дошел до своего коттеджа и удивленно обнаружил, что в моей комсомольско-молодежной обители горел свет и был слышен голос. "Аня!" - подумал я и тихонько вошел.
     Дверь из прихожей в гостиную была приоткрыта. Сквозь щель я разглядел Володю Соболина. Соболин расхаживал по ковру и что-то бормотал себе под нос...
     Интересно!
     - И что же вы здесь делаете, господин репортер? - входя, спросил я строго.
     Володя медленно обернулся, посмотрел на меня отсутствующим взглядом. Губы его шевелились.
     - Соболин! Ау! Очнись.
     - А, Андрей! Ты не можешь себе представить, что это за женщина, - сказал Соболин. - Марсианка... Марсианка!
     - Лукошкина? - со злостью спросил я.
     - Какая Лукошкина? - не понял Соболин.
     Я успокоился, поняв, что соболинская марсианка - это какая-то другая особь женского пола.
     - Ты что здесь делаешь, Вова? - спросил я уже спокойно.
     - Тигрица! - сказал Вова.
     Я сел в кресло, вытянул ноги и посмотрел на бронзового Маяковского. Владимир Владимирович скорбно опустил глаза.
     - Так тигрица или марсианка? - продолжал я допрос Соболина.
     - Марсианская тигрица, - ответил он.
     - А может, тигровая марсианка?
     - Нет, нет... Марсианская тигрица. Именно так! Да! Так!
     М-да, подумал я, худо дело-то... я громко щелкнул пальцами, и Вова, кажется, пришел в себя. На меня посмотрел слегка изумленно.
     - Ну так что случилось-то, господин Соболин? И как ты, друг мой, оказался здесь?
     - У тебя, Андрей, дверь была открыта.
     - Возможно, что и открыта. Забыл.
     А ты-то что здесь делаешь?
     - Да я вот... Виктория. О, она тигрица!
     - Ага, - сказал я, - понял. Виктория - эта та, у которой бюст из декольте выпрыгивает?
     - Она... она! Ты очень точный дал образ, Андрей.
     - Так ты ее трахнул?
     - Нет.
     - Фу, Соболин... Как это низко! Женщина хочет любви, а ты...
     - Она меня трахнула, - победно сказал Вова. - Тигрица!
     - Ну, это в корне меняет дело, - согласился я и повернулся к Маяковскому. Владимир Владимирович кивнул. - А ко мне-то ты чего приперся среди ночи?
     - Повзло пьяный храпит - невозможно... Нас же вдвоем поселили. Это только ты, Анька, Танненбаум и Виктория отдельные коттеджи занимаете. А мы - рядовые бойцы - живем парами. Так Повзло - сволочь! - храпит... работать невозможно.
     - Ну, иди тогда к своей тигрице.
     - Не могу... Она меня после пяти выставила.
     Я посмотрел на часы - было всего-то половина пятого.
     - Еще нет пяти, - сказал я. - Что ты несешь?
     - После пяти раз, - ответил Вова, скромно потупив глаза.
     Я зааплодировал, Маяковский за отсутствием рук просто кивнул. Но одобрительно.

***

     Утром было солнце и... скандал. Выяснилось, что у одной из дам пропал парик.
     Дама была расстроена, едва сдерживала слезы и говорила, что парик куплен ею в Лондоне, дорогущий - стоит черт те сколько валютных фунтов: "Это какая же сучка его спи...ла? А еще интеллигентные люди!"
     Страдающий тяжелым похмельем господин Танненбаум обошел коллег, расспрашивая: не видел ли кто английского парика? Никто ничего не видел... А еще интеллигентные люди!
     Перед завтраком ко мне подошел сияющий светский хроникер Юрий Львович и, подмигивая, рассказал, что, мол, не только пропажи случаются, но и находки.
     - Что же за находки? - поинтересовался я механически, без интереса.
     - Вот! - торжественно сказал Юрий Львович и вытащил из кармана пиджака ажурный кружевной комочек. - Вот, извольте... хе-хе... в бильярдной нашел.
     Кто-то из дам... хе-хе... забыл... на бильярде.
     - Бывает, - пожал я плечами и хотел отойти, но Юрий Львович схватил меня за пуговицу и продолжал:
     - Разврат. Скандал. Аморалка. Горячий, знаете ли, материал для моего издания... хе-хе...
     - Вы что же, - удивился я, - собираетесь об этом написать?
     - Есь-тесь-ств... А про парик Галька врет, врет. Она его на "секонде" нарыла за полтаху... Говно - хе-хе, - а не английский.
     В зал вошли Лукошкина и Повзло.
     Я все еще не мог решить, как вести себя с Аней - устроить скандал или просто мило поинтересоваться, где она была этой ночью?
     Юрий Львович продолжал бубнить:
     - Я ее, прошмандовку старую, знаю - она с начальником милиции еб...ась - хехе! О, я ее знаю.
     Он был мне крайне неприятен. Я извинился и поскорее ушел от "светского хроникера".
     Поздоровались мы с Лукошкиной весьма сдержанно.
     Наконец я решился:
     - Аня, я тебя ждал...
     - Я тоже, - сказала Лукошкина. - Но тебя там не было. Я прождала тебя десять минут и пошла спать. А где был ты?
     - Я - я два с лишним часа стоял на морозе...
     - С цветами? - в глазах Лукошкиной мелькнули искорки.
     - Откуда я тебе цветы возьму ночью в этой глухомани.
     - Какое же свидание без цветов?
     - Два часа... на морозе... - бессвязно - что это со мной? - продолжал я.
     - И где ты стоял?
     - У второго коттеджа. Два часа. Холодно. Замерз.
     - Места свиданий и встреч надо записывать, - назидательно сообщила Лукошкина. - Я, например, всегда записываю, где и с кем встречаюсь, и поэтому со мной таких историй не бывает.
     Я же тебе сказала - у двенадцатого коттеджа.
     - По-моему, у второго? - неуверенно сказал я.
     - У двенадцатого, - твердо заявила Лукошкина.
     Осознав, что выяснить истину о неудачном ночном свидании мне вряд ли дано, я переключился на Колю Повзло, который присутствовал при нашем диалоге, но по его внешнему виду было понятно, что он вряд ли что-нибудь понял.
     - Как самочувствие, камикадзе?
     - Да я, - ответил Коля, - в ЗакСе бухаю... с депутатами! Закалка! Тренировка... как огурчик, шеф.
     В общем, приврал Коля, - от него уже пахло свеженьким.

***

     Днем мы читали лекции по расследовательскому ремеслу. Слушали нас на удивление внимательно, задавали много вопросов. Изрядную активность проявляли Юрий Львович и его супруга - смазливая бабенка лет на пятнадцать моложе мужа. Вопросы они задавали специфические - все про проведение тайной фотосъемки и видеозаписи... Каждому свое.
     Потом был трехчасовой перерыв на обед. Я собрался сходить в гости к Ане Лукошкиной, но ворвался Соболин и начал рассказывать, какая Виктория изумительная, тонкая и страстная. А отец у нее - генерал-майор, но, конечно, не в этом дело...
     - А в чем? - перебил я с досадой.
     - Она - необыкновенная женщина, Андрей. Ты не понимаешь. Я хочу посвятить ей стихи... или романс... или крутой шлягер.
     - Посвяти ей поэму, - посоветовал я.
     - Поэму? - ошеломленно спросил Володя.
     - Поэму, поэму... Шел бы ты лучше к ней, Володя. К тигрице.
     - Да ее нет, ушла куда-то... Ты думаешь - поэму?
     Насилу я от Володи освободился и долго смотрел ему вслед. Соболин медленно брел по широкой, расчищенной от снега дорожке и что-то бормотал в диктофон... Совсем крыша поехала у мужика.
     Я пошел к Лукошкиной. По пути я представил, как задерну шторы, чтобы до нас не добрался похотливый взгляд Юрия Львовича - сторонника скрытого фотографирования. Как сквозь золотистые занавески будет пробиваться солнечный свет, и в этом свете тело Анны будет...
     Дойдя до домика, где обитала Лукошкина, я постучал.
     - Заходите, открыто! - раздался ее голос.
     Я зашел.
     Аня сидела на кровати и изучала какие-то бумаги.
     Я присел рядом. Взял ее за плечи, потянул к себе...
     - Ты мне мешаешь, Андрей! - произнесла Лукошкина, не отрываясь от документов. - Извини, но я страшно занята.
     Надо все это, - показала она на огромную пачку бумаги, - прочитать за час и сообщить в Питер клиенту, что я обо всем этом думаю.
     - Мы же на отдыхе, Аня!
     - Во-первых, мы не на отдыхе, а на семинаре. Во-вторых, у меня кроме Агентства, как тебе известно, есть клиенты, которые нуждаются в моей помощи. Юридической. И я не могу их подвести.
     - Хорошо, - согласился я. - А вечером? Вечером ты будешь свободна?
     - Вечером - буду.
     - И мы увидимся?
     - Увидимся.
     - Где? - спросил я. - Здесь?
     - Нет, не здесь.
     - Значит, у меня.
     - И не у тебя.
     - На мороз больше не пойду, - максимально жестко заявил я.
     - Давай, - задумалась Аня, - давай встретимся в сауне. Там тепло.
     - А сауна в этой комсомольской зоне одна? - спросил я недоверчиво.
     - Одна-одна. Значит, в сауне, в одиннадцать. Нет, лучше в одиннадцать тридцать. А то я не успею все свои дела доделать.
     В обед случилась еще одна кража.
     После обеда читал лекцию Соболин.
     Блеснул. Превзошел самого себя. Обращался он, правда, только к Виктории.
     Приводя примеры из практики, изрядно... э-э... ошибался в оценках своей роли и дважды почему-то упомянул планету Марс и тигров. Но очень даже ничего выступил. Вдохновенно.

***

     О краже стало известно только ближе к вечеру. Мы с Лукошкиной сидели в малом зале, я наблюдал, как Танненбаум разжигает камин... Аня продолжала читать свои бумажки и что-то отмечать в блокноте. Вечерело, на соснах за окном золотилась кора в лучах садящегося солнца.
     Я думал о том, как вечером - в одиннадцать часов тридцать минут по местному времени - я возьму Аню за руку, и мы...
     Но тут влетел Соболин.
     - Андрей! - горячо сказал он. - Андрей, послушай.
     Он сказал это и встал "в позу драматического актера". "Поэма, - догадался я. - Поперла поэма, и сейчас придется ее слушать". Камин затрещал, языки пламени лизнули поленья, отсветы упали на Володино лицо - отрешенное и трагическое.
     Настал миг откровения, большого искусства... Танненбаум смотрел на Соболина, открыв рот.
     Володя отвел правую руку в сторону и завыл:

     Тигрица ты! На Марсе день сгорает.
     В загадочной небесной высоте.
     Душа моя страдает и блуждает,
     Как будто в лабиринтах декольте.

     Лукошкина оторвалась от своих документов и прыснула, Володя осекся. Да, художника может обидеть каждый!
     - Что? - спросил Володя. - Что вы сказали, Анна Яковлевна?
     - Я?.. Я ничего.
     - А мне показалось, что вы сказали.
     Извольте...
     - Я, Владимир Альбертович, ничего не сказала, я только подумала, что ваш... э-э... текст не совсем оригинален.
     - Как? - воскликнул Володя. - Вы хотите сказать?..
     - Нет, нет, Владимир Альбертович.
     Боже упаси. Просто мне вспомнился один текст с очень созвучным началом, - успокаивающе сказала Лукошкина.
     - Автор? - со сталью в голосе произнес Володя. Дрова в камине уже разгорелись, и свет от них падал на трагическое Володино лицо - Гамлет, да и только.
     - Лоханкин, - сказала Аня. - Васисуалий Лоханкин.
     - Как?
     - Своей супруге... Кстати, если вы помните, ее зовут Варвара, и она имела два существенных достоинства: большую белую грудь и службу... Так вот, обращаясь к Варваре, Лоханкин говорил так: "Волчица ты! Тебя я презираю. К любовнику уходишь от меня..."
     И так далее. Мне показалось, что есть некоторое сходство. Разумеется, случайное...
     - Так, - сказал Володя. - Так...
     Он сделал шаг к камину, легко отодвинул рукой стокилограммового Танненбаума.
     - Закройте рот, Танненбаум, - саркастически, горько сказал не понятый современниками поэт.
     Танненбаум послушно закрыл рот. Володя вытащил из заднего кармана джинсов несколько листочков бумаги и бросил их в огонь. Они сразу же вспыхнули и сгорели.
     Володя был по-своему прекрасен в этот момент. Черные лохмотья сгоревшей поэмы поднялись на языках пламени и исчезли в жерле каминной трубы... Володя вышел вон. Его шаги отдавались эхом в марсианских лабиринтах декольте.
     Трещали дрова в камине. Трагический поэт вышел вон, мы трое сидели и молчали... Ах, Аня! Юрист убил поэта...
     Тут в комнату возбужденно влетел Юрий Львович. Влетел и ухватил Танненбаума за пуговицу... До чего же любит за пуговицу хватать!
     - Караул, - сказал светский хроникер.
     - Что? - сказал Танненбаум.
     - Караул, господин Танненбаум. Кругом - ворье!
     - Как?
     - Так! Бинокль спи... украли.
     Мы с Анной переглянулись: вторая пропажа - это уже случайностью не назовешь. Это уже интересно. После того как хроникер слегка успокоился, мы смогли совместными усилиями расспросить его. Выяснилось, что у Юрия Львовича был взят с собой бинокль (хороший, полевой, корейский, шестикратный). Так вот, этот бинокль пропал. Мы расспросили Юрия Львовича: а точно ли был бинокль? Может быть, Юрий Львович забыл его дома? - Нет, не забыл. И не далее как в обед достал его из саквояжа. Держал его вот этими самыми собственными своими руками. - А может быть, обратно в саквояж положили? Или жена ваша куда убрала? - Нет, не положили. И жена ничего не трогала. А бинокль украден какой-то сукой. И футляр украден. Осталась только замшевая салфеточка для протирания оптики...А еще интеллигентные люди! Ворье! У Галины Павловны - английский парик! Ему цены нет! Ворье! Какие меры вы собираетесь предпринять, гражданин Танненбаум?
     Танненбаум громко икнул и быстро вышел. Покачивая головой, Юрий Львович опустился в кресло.
     - А зачем вы взяли с собой бинокль? - приветливо спросила Анька.
     - То есть как - зачем? - удивился Юрий Львович. - Здесь же семинар!
     - Вот именно. Я спрашиваю: зачем на семинаре бинокль?
     - Э-э, коллеги... А вы знаете, как переводится с латыни слово "семинар"?
     Мы с Лукошкиной не знали, о чем и сообщили Юрию Львовичу.
     - То-то, - ответил он удовлетворенно. - Слово семинар на латыни означает - рассадник!.. А вы что себе думали?
     И Юрий Львович торжественно поднял указательный палец.
     - А что еще украли? - спросил я.
     - Еще? Да, кажется, ничего.
     - Вы уверены?
     - Э-э... нужно проверить.
     Юрий Львович ушел. А я задумался.
     Я задумался, но ничего путного в голову не приходило.

***

     Ничего путного в голову не приходило.
     Аня сказала:
     - Плюнь, Андрей... Пусть сами разбираются, кто тут у них такой шустрый. А нам еще денек отмучиться, да и домой.
     Она все правильно сказала: ну что в самом деле голову ломать?.. Парик... бинокль... Какое мне дело? Отбарабаним завтра лекции, попрощаемся с коллегами, а послезавтра утром господин Танненбаум отвезет нас в аэропорт.
     - Пошли танцевать, - предложил я Ане.
     - Нет, я еще не все сделала. Пойду к себе - поработаю, тут слишком шумно стало.
     Я проводил Анну до ее коттеджа. Напоследок еще раз уточнил место нашей встречи. Сауна? Сауна!
     Когда я вернулся, тусовка была в самом разгаре. Господа журналисты активно оттягивались. Коля Повзло пил с Юрием Львовичем. Как только Юрий Львович увидел меня - сразу вскочил. Сейчас будет пуговицу крутить, понял я и оказался прав. Он вцепился в пуговицу моего пиджака и сказал, тараща глаза:
     - Нам нужно поговорить, Андрей Викторович.
     - Может быть, завтра? - спросил я, пытаясь освободить пуговицу.
     - Нет, немедля, - сказал Юрий Львович и решительно пуговицу дернул. Она оторвалась. Юрий Львович недоуменно на нее посмотрел и протянул мне:
     - Возьмите. Это ваша.
     - Спасибо, - сказал я.
     Юрий Львович был уже изрядно нетрезв, глаза у него блестели, залысины сделались цвета кумача.
     - Нам нужно поговорить тет-а-тет.
     - Я слушаю вас, Юрий Львович.
     Хроникер ухватил меня за локоть и потащил. Я грустно посмотрел на Аньку, она подмигнула.
     - Я знаю, кто совершает кражи, - громким шепотом заявил Юрий Львович.
     - Это интересно, - сказал я, а про себя подумал: "Дурдом..."
     - Я подозреваю господина Танненбаума.
     - Да? И почему же вы его подозреваете?
     - Сволочь!
     Дурдом. Нужно будет сказать Повзло, чтобы больше не пил с этим скандалистом-хроникером.
     - Сволочь законченная и на руку нечист. Еще при коммуняках попадался на растрате. Да и сейчас, знаете ли...
     - Что - сейчас?
     - Барабанит. И в ментовку, и в ЧК.
     О, я его знаю.
     Я пожал плечами, а Юрий Львович взялся за вторую пуговицу... Нет, это слишком! Я резко отодвинулся, спа