в воздухе, и тут же разрешился сам собой. Потому что в комнату вошел человек, при виде которого я невольно вздрогнула. Это был начальник отдела расследований Бюро региональных расследований - Виктор Эммануилович.

***

     - А, Валечка, здравствуйте! - загнусавил он, весьма довольный произведенным эффектом. - Сколько лет, сколько зим! А ловко вы меня тогда облапошили.
     Ведь я чувствовал, что неспроста вы появились у нас в Бюро. Но каюсь - провели старика. Читал, читал в "Явке с повинной" ваше, с позволения сказать, расследование. Написано ловко, я бы даже сказал неплохо, вот и Женечка подтвердит, - кивнул Виктор Эммануилович на Бахтенко, который стоял, прислонившись к дверному косяку. - Только теперь, Валечка, должок за вами, а долги платить нужно, так ведь, или вас Обнорский иному учит? Что же вы молчите, словно аршин проглотили, или я не прав?
     - Чего вы хотите? - спросила я, чувствуя предательский звон в ушах и отчетливо сознавая, что влипла.
     - Покажите мне бумаги, которые вы забрали в "Сумерках".
     - А если я откажусь?
     - Мы ведь можем и сами их забрать.
     Но мы люди демократичные, любим, чтобы все было добровольно.
     Я гордо молчала.
     - Не хотите добровольно. Ладно. Женечка, - обратился Виктор Эммануилович к Бахтенко, - принеси, пожалуйста, сумочку нашей гостьи.
     Женя поставил перед Виктором Эммануиловичем мою сумку. Зловредный старикашка достал из нее пачку грязных бумаг и положил их на стол.
     - Большое спасибо за документики, я их внимательно изучу, - сказал Виктор Эммануилович. - А у меня к вам, кстати, есть еще одно дело: не хотите ли вы, Валентина Ивановна, стать нашим человеком, так сказать, агентом влияния в "Золотой пуле". Иногда - уверяю вас, очень редко - я буду обращаться к вам с просьбами, в которых вы, я надеюсь, мне не откажете. Это будут очень несложные просьбы: опубликовать убедительной материал в "Явке с повинной" на ту тему, которую мы вам подскажем, или просто рассказать, что творится в вашей "Золотой пуле". Деньгами мы вас не обидим - вам ведь нужны деньги, правда?
     - Благодарю вас, я хорошо зарабатываю.
     - Где-то я уже слышал это, - поморщился великий инквизитор. - Вы когда-нибудь задумывались о мотивах предательства?
     - А эту фразу я уже где-то читала!
     - Что ж, похвально, Валечка, похвально. Радует и то, что Андрей Викторович Обнорский старается брать к себе в Агентство людей образованных. Ну так что, согласны?
     - Не согласна.
     Виктор Эммануилович задумчиво посидел, потом вскочил с места - довольно резво для его возраста, я зажмурила глаза, ожидая, что сейчас он ударит меня по лицу. Но ничего не произошло.
     Я открыла глаза. Виктора Эммануиловича уже не было в комнате.
     - Ты можешь идти домой, - хмуро сказал мне Женя Бахтенко, - метро здесь рядом.
     Бахтенко открыл дверь. Я кубарем скатилась с лестницы. В поисках выхода я долго блуждала по лабиринту дворов, пока не оказалась в крошечном тупиковом дворике с трансформаторной будкой. Неожиданно я поняла, что меня окружают одни предатели: Скрипка, променявший меня на Агееву, Вронский, сдавший меня этим бандитам из БРР, Женя Бахтенко, рассказавший о найденных мною документах Виктору Эммануиловичу. Я дала волю душившим меня слезам, а отрыдывшись, обрела способность соображать и выбралась на набережную. Метро действительно было рядом. Я шла, не замечая снега, который слепил глаза, и пыталась думать. Наверное, мне следовало утопиться. "Утопление. Черная речка. Горностаева", - представляла я рубрики завтрашней сводки, глядя на черную воду. Внизу по гранитному бортику, смешно перебирая лапами, бежала ворона. Перья ее были взъерошены на ветру.

***

     Домой я пришла в состоянии полной раздрызга.
     - Где ты ходишь? - напустилась на меня Сашка. - Звонила Агеева. Она хотела узнать, что тебе удалось найти в библиотеке по запросу Скрипки. Я не стала говорить ей, что сегодня последний вторник месяца и библиотека закрыта.
     - Я была в гостях. Включи мне, пожалуйста, воду в ванной. Я немного погреюсь, а потом все тебе расскажу.
     Сашка подозрительно посмотрела на меня и отправилась в ванную. Я заглянула в комнату, где мать укладывала Машку спать. Увидев меня, маленькая мартышка выбралась из кровати и закричала: "Хочу к Вале". Я взяла ее на руки прижала к себе худенькое тельце и пообещала, что в воскресенье мы обязательно пойдем в Сосновку кататься на большой лошади.
     Зазвонил телефон, и Сашка принесла мне трубку.
     - Слушай, Горностаева, - услышала я голос Скрипки. - Что ты себе позволяешь? Когда ты наконец принесешь мне материалы про отравления и яды? Ты что, не понимаешь, что из-за твоей безответственности мое расследование оказывается под угрозой срыва?
     - Я тебя ненавижу, - нажала я на кнопку отбоя.
     Потом я лежала в горячей воде и думала. Вернее, я пыталась думать, но выходило у меня плохо.
     Что же это получается? В редакции "Сумерек" я нахожу документы, вроде бы подтверждающие факт растраты Вронским казенных денег. Кстати, как-то слишком легко я нашла эти документы. Что же они там лежали почти у всех на виду, и никто их не замечал, а пришла глупая Горностаева, поковыряла ножкой - и вот они, документики! А потом эти документы у меня отнимают ребята из БРР. Зачем они им?
     Там про БРР - одна невнятная бумажка.
     И что же у нас выходит? А выходит все очень даже просто и понятно. Новый редактор "Сумерек" Грустнев мечтает смешать Вронского с грязью и подкидывает порочащие его документы, чтобы их обнаружили дознаватели. Но их нахожу я.
     И тогда Грустнев задействует ребят из Бюро региональных расследований, чтобы их вернуть и снова подкинуть.
     Придется, наверное, идти к Обнорскому и все ему рассказать. Пусть скажет, что теперь со всем этим делать.
     - Валь! Ты там жива? - постучала в дверь Сашка.
     Поздно вечером мы опять сидели на кухне и разговаривали.
     - Не впадай в кому, - утешала меня сестра, применяя свою медицинскую терминологию. - Иди ложись. Выспись хоть, а то на черта похожа, и отключи телефон в комнате, мне звонить будут...
     Удивляясь способности нынешних студентов учиться по телефону, я пошла стелить диван. Зазвонил телефон, и через минуту на пороге возникла Сашка.
     - Это тебя. Незнакомый мужской голос. Будешь говорить?
     - Рыжая, не спишь? - раздался из трубки бас Женьки Бахтенко.
     - Что я должна сделать еще в угоду твоему Виктору Эммануиловичу? - прокричала я, чувствуя, как бешено колотится сердце. - Взорвать "Золотую пулю"? Убить Обнорского?
     - Ничего. Ничего делать не нужно.
     Я хочу объяснить тебе, что ничего страшного не произошло, если хочешь - я отдам тебе документы, которые у тебя забрали.
     - Ты что, их украл?
     - Нет. Просто они нам не нужны.
     - Объясни мне, Женя! - взмолилась я. - Разве тебя не выгнали из Бюро после той истории с моим внедрением?
     - Выгнали. Но из Бюро не уходят.
     Если им надо, найдут и заставят работать.
     - Так это вы подожгли "Сумерки"?
     - Нет.
     - Значит, Вронский?
     - Нет.
     - Тогда кто - Грустнов?
     - Не знаю я, кто поджег. Я думаю, что пожар был случайным.
     - А зачем вы меня похищали?
     - Никто тебя не похищал. Тебя просто привезли на деловую встречу.
     - И зачем?
     - Чтобы посмотреть, что ты там нашла. Понимаешь, Бюро довольно плотно работало с "Сумерками", и новому редактору газеты, да и акционерам об этом знать не стоило. Другое дело, что ничего компрометирующего Бюро в твоих бумажках не оказалось. Так что можешь их забрать. Если хочешь, я пошлю их тебе в Агентство с курьером...
     Утром я обнаружила на своем столе запечатанный пакет, в котором лежало все семь найденных мною в редакции "Сумерек" документов. Не хватало только бумажки с логотипом БРР.
     Я опять разложила перед собой все эти счета, платежки и расписки и задумалась.
     Схема получалась другой - не той, что возникла у меня в голове вчера вечером, кто-то подкинул эти бумаги на пожарище.
     Этот кто-то явно не Вронский. И не сотрудники БРР. Грустнов? Но зачем ему изобретать такой дикий способ обнародования документов? Мог бы и просто отдать их куда следует.
     Я пошла к Каширину и попросила её выяснить, что такое ООО "Марта" и ООО
     "КДК". Вскоре он сообщил, что с точки зрения учредителей эти фирмы вряд ли меня заинтересуют, скорее всего - это компании, через которые "Сумерки" обналичивали деньги.
     "Странно, - подумала я, - зачем Вронскому было обналичивать какие-то деньги со счета "Вечерки", если банк и так давал ему "наличку"?"
     О ком там говорил Вронский - о каком-то молодом экономисте Лейкине, который зачем-то пришел работать коммерческим директором в убыточную газету.
     Я попросила ребят выяснить, что это за Лейкин.
     Ага: Лейкин Ефим Борисович, 25 лет, экономист, работал в представительстве Фонда Хаммера, потом ушел в "Сумерки".
     Не женат, живет с мамой - Лейкиной Агнессой Михайловной.
     Теперь мне все стало понятно: этот самый Лейкин обманывал несчастного интеллигентного и доверчивого Вронского и воровал деньги, которые газета зарабатывала на рекламе и подписке. Когда Вронского сняли, Лейкин испугался, что его преступную деятельность могут разоблачить и решил незаметно подкинуть документы, свидетельствующие о том, что к исчезновению редакционных денег имеет отношение исключительно главный редактор Василий Петрович Вронский. Однако документы нашла я...
     Этого Лейкина надо разоблачить, а репутацию Вронского восстановить. В этом я не сомневалась. Но одной мне это вряд ли под силу. Собравшись с силами, я пошла к Обнорскому, но секретарь мне сообщила, что Андрей Викторович еще утром убыл в командировку в Тобольск и вернется только через неделю.
     Я прошла по коридору и решительно толкнула дверь кабинета Скрипки.
     - Алексей, - сказала я как можно более официальным тоном, - я не считаю, что наши с вами отношения - не бойтесь, Алексей Львович, прошлые отношения! - должны препятствовать нашей профессиональной деятельности.
     - Не должны препятствовать, - радостно подтвердил Скрипка.
     - Так вот, я прошу вас помочь мне.
     Я рассказала Скрипке историю с "Сумерками Петербурга", показала найденые мною документы. И изложила выводы к которым пришла.
     - Да-а, - сказал Скрипка, - негусто.
     С этим Лейкина не посадишь.
     - Я не хочу его сажать, - объяснила я. - Я вообще не хочу никого никуда сажать. Я хочу помочь Вронскому. Мне жалко его доброе имя.
     Скрипка посмотрел на меня удивленно:
     - Ладно, - сказал он, секунду поразмыслив, - собирайся, пойдем к Лейкину, посмотрим, что это за фрукт.

***

     Ефим Лейкин оказался довольно милым молодым человеком. Мне такие нравятся. Вернее - нравились раньше.
     Мы со Скрипкой ввалились к нему домой без предупреждения, а он как ни в чем не бывало поил нас кофе и рассказывал о своей работе в Фонде Хаммера.
     Скрипка о пожаре в "Сумерках Петербурга" не заикался, я тоже не знала, как начать разговор на нужную нам тему, и занималась тем, что гладила развалившегося у моих ног кокер-спаниеля.
     Я услышала, как открылась входная дверь и кто-то вошел в квартиру.
     - Чарлик, ты дома? - из коридора раздался противный женский голос.
     Я думала, что сейчас на зов вскочит собака, но она продолжала спокойно лежать. Зато Ефим Лейкин быстро поднялся:
     - Я дома, мама. У нас гости.
     Тут я все поняла. Я порылась в сумке и довольно скоро обнаружила найденный в обгорелом кабинете Вронского "Паркер" с забавной надписью "Чарлику в день рождения".
     Пока Чарлик Лейкин общался со своей мамой, я быстро поделилась своим открытием со Скрипкой. Скрипка расцвел. Теперь он знал, что делать...

***

     Под Скрипкиным напором - уж я-то знаю, как трудно перед ним устоять, - Лейкин быстро раскололся. Он признался в том, что, узнав о снятии Вронского с поста главного редактора, поджег его кабинет и случайно потерял там свой "Паркер". Зачем Лейкин устроил этот пожар?
     Потому что испугался, что, изучив финансовые документы, новое начальство поймает его за руку.
     Единственное, в чем категорически не хотел признаваться Чарлик Лейкин, - то это в том, что он специально подкинул компрометирующие Вронского документы в его кабинет после пожара. "Я вообще в редакции с момента пожара не был", уверял он. Видимо, в моих логических построениях была допущена ошибка, и документы нашлись действительно случайно.
     Мы со Скрипкой понимали, что доказать причастность Лейкина к финансовым махинациям вряд ли возможно. Тем не менее какое-то наказание он должен понести. Наконец Скрипка сказал Лейкину:
     - Вы должны перевести все украденные вами деньги в Фонд защиты диких животных. Если в течение недели вы этого не сделаете, мы дадим делу официальный ход.
     - Почему на защиту животных, - удивилась я. - В фонд защиты журналистов.
     Пять минут мы спорили со Скрипкой и наконец пришли к консенсусу: половину денег - на животных, половину - на журналистов.
     Перепуганный Лейкин обещал все сделать.
     Мы уже уходили, когда я вспомнила про несчастного Вронского.
     - Мы должны реабилитировать Василия Петровича! - закричала я. - Вы, - повернулась я к Лейкину, - должны опубликовать в какой-нибудь крупной газете статью о том, что Вронский - хороший человек, профессиональный редактор и...
     - И красивый мужчина, - добавил Скрипка.
     Самое удивительное в этой истории то, что Ефим Лейкин все наши требования выполнил.



   Андрей КОНСТАНТИНОВ и Агентство журналистских расследований
   ДЕЛО О КАРТИНЕ ПИКАССО



Анонс

     Из частной коллекции похищена картина Пикассо. В хищении обвинен известный бизнесмен и кандидат в депутаты. Юрист Агентства Анна Лукошкина получает информацию, что его просто подставили. Но кто и зачем? Лукошкина решает разобраться.
     Это одна из многих увлекательных историй, рассказанных сотрудниками Агентства журналистских расследований "Золотая пуля".

     Максим МАКСИМОВ (ответственный редактор проекта), Елена ГУСАРЕНКО, Владимир ДУДЧЕНКО, Галина ЛЕОНТЬЕВА, Александр НОВИКОВ, Марина ОЛЬХОВСКАЯ, Илья ТИЛЬКИН, Игорь ШУШАРИН

ДЕЛО О ВЛЮБЛЕННОЙ КЛЕПТОМАНКЕ

Рассказывает Светлана Завгородняя

     "Работает корреспондентом репортерского отдела фактически с момента создания Агентства. До прихода в "Золотую пулю" пять лет была фотомоделью и манекенщицей. Легкость в общении, непосредственность, коммуникабельность в совокупности с  привлекательной внешностью дают высокий результат при получении важной для Агентства оперативной информации.
     Натура творческая, но увлекающаяся, что сказывается на рабочей дисциплине.
     28 лет. Не замужем..."
     Из служебной характеристики

     Я точно знаю день и час, когда пойму, что сошла с ума. Это будет пятница, восемь вечера. Будет лить дождь, я потеряю заколку от волос, и все прохожие, наверное, будут видеть во мне облезлую кошку. Эту заколку очень не любил один человек: он говорил, что с распущенными волосами под дождем я выгляжу как прекрасная нимфа. Или он говорил - как наяда? Неважно. Этот человек - из прошлой жизни. Он тогда тоже не знал, что однажды со мной начнут происходить поистине мистические события. Вернее, так мне казалось поначалу, что это просто мистика. Я ведь тоже не знала, что однажды в пятницу, в восемь вечера, я окончательно пойму, что сошла с ума.

***

     За двадцать дней ДО ЭТОГО...
     - Ну?
     И замолчал. Как умер.
     Это "ну?" я узнаю из тысячи других невразумительных междометий.
     "Ну?" - ласково спрашивал шеф в коридоре, и любой из сотрудников Агентства, случайно попавшийся на пути венценосному "золотопульцу", за секунду должен был сообразить, с какой ноги утром встал Обнорский и является ли это "ну?" просто мимоходным приветствием или потянет за собой выяснение обстоятельств совершенного проступка. Причем о факте проступка на тот момент младший по званию коллега - и это, с учетом ласковости вопроса, было самым ужасным - мог и не подозревать. Дурацкую привычку начинать разговор с междометий переняли у шефа и другие наши сотрудники. Нонна Железняк как-то призналась, что когда после очередных разборов полетов на планерке Спозаранник зависает над ней со зловещим "ну?", ей хочется снова забеременеть и уйти в декрет с четвертым ребенком. Причем, забеременеть тут же, от любого.
     - ...Ну? - еще сильнее нажал в трубке Обнорский.
     - Что - "ну?" - Я пыталась оттянуть время, лихорадочно соображая, что я умудрилась натворить.
     Прошедшие два дня я по поручению Соболина наводила контакты с новыми источниками. После того как в июле начальник ГУВД Павлинов ушел в отпуск и не вернулся (в смысле - не вернулся на должность), в Управлении произошли большие изменения. Новый московский начальник провел некоторую чистку кадров, и на разных местах - важных для Агентства с точки зрения получения и проверки информации - оказались новые люди.
     С двумя из трех нужных людей у меня все получилось сразу. Один через десять минут разговора заверил, что открыт для общения с очаровательными журналистками, только вопросы сотрудничества с прессой удобнее решать не в чиновничьих кабинетах, а где-нибудь на нейтральной территории, например, в баре. Я с ним была абсолютно согласна.
     Другой в конце беседы, взяв меня под руку и проводив аж до дежурного на выходе, трепетно вздохнул: я страшно напоминала ему жену, безвременно покинувшую его в молодые годы; с тех пор он очень одинок, все не может встретить новую вторую половинку, а тут я... Я еще никогда в жизни никому не напоминала покойниц, но я помнила о задании Соболина, а главное, о том, что он милостиво разрешил мне после знакомства с новыми источниками не заезжать в Агентство, а проводить остатки рабочего дня по собственному усмотрению. А усматривала я в эти дни поход в парикмахерскую и на массаж.
     А вот с третьим источником у меня не вышло ничего. Гееобразный майор Парубок (это ж надо - полная дискредитация фамилии!), в отличие от первого источника, сразу заявил, что с журналистами намерен общаться только через пресс-службу. А с некоторыми журналистками (равнодушный взгляд на мою маечку) и вовсе никак не намерен. С голубыми я общаться не умею - кроме своего парикмахера Жеки (с Женькой Мирзоевым мы - одноклассники, его нестандартную ориентацию я заметила еще в девятом классе: при виде любого красивого парня его азиатские глаза-миндалины становились блудливо-порочными, наполнялись влагой). "Придется, Вовка, эту Дивчину тебе брать на себя", - сказала я сразу запаниковавшему Соболину.
     - ...Есть проблемы? - вкрадчиво спросил шеф.
     Я не помню случая, чтобы Обнорский сам звонил мне домой. Если я была нужна срочно, меня обычно отыскивала его секретарь Ксюша.
     А может, вдруг решила я, он из другого города звонит? Ведь я пару дней не заглядывала в приемную и потому не знала, на месте ли Андрей. Последние полгода у нас в Агентстве активно развивались два новых проекта, и Обнорский вместе с Повзло, Кашириным и Кононовым мотались по земному шару: от Киева до Усть-Илимска. А поскольку исчезали они всегда неожиданно, увозя с собой авиабилеты с открытой датой, никогда не было известно, кто в какой момент присутствует в конторе, а кого нет. Может, и сейчас сидит себе шеф где-нибудь в украинском шинке и тоскует: не дозвонился ни до Скрипки, ни до Лукошкиной и хочет хоть чей-то родной голос услышать, узнать, как у нас дела...
     - В Агентстве, Андрей, все в порядке. Ты когда будешь?
     В моей трубке повисла напряженная тишина. Или это - помехи?
     - Андрей! - закричала я в телефон. - Ты когда будешь?
     - Где? - в голосе Обнорского мне почудились обескураженные нотки.
     - В каком смысле - "где?".
     - Это я тебя спрашиваю - где буду?
     - А я у тебя хочу узнать - "когда?".
     - Что - "когда?".
     Андрей, обычно говорящий четко, отрывисто, сейчас странно растягивал слова, делал длинные паузы.
     "Батюшки! - вдруг сообразила я. - Да он же пьяный!" Ну конечно, обычно так старательно выговаривают слова Кононов с Кашириным, когда не хотят, чтобы кто-то заметил