ак уж приходится. Потом отвернулся
от нее, подтолкнул Лэмбита в машину и  забрался  внутрь  вслед  за  ним.  Эд
захлопнул за мной дверцу, прыгнул за руль и рванул  с  места  в  ту  минуту,
когда дверь кафе распахнулась и  оттуда  на  тротуар  высыпала  возбужденная
толпа.
   Лэмбит съежился в углу, как побитая собака. Я помог ему  принять  сидячее
положение. Глаза у него были мутные, и он бормотал что-то неразборчивое.
   - Том! - позвал меня Эд.
   - Да?
   - Похоже, ты получишь еще одну жалобу.
   Я взглянул на него - он посматривал в зеркало заднего обзора.
   - В самом деле? - спросил я.
   - Ага, она записывает наш номер.
   - А я скажу, что это был ты.
   Эд усмехнулся, свернул с улицы на шоссе, и мы покатили в участок.
   Квартала через два Лэмбит вдруг ясно сказал:
   - Парень, у меня руки болят.
   Я посмотрел на его лицо. Он уже полностью пришел в себя. От простуды  так
быстро не оправишься.
   - А ты бы не тыкал в них иглой, приятель.
   - Я говорю, из-за этих наручников, - объяснил  он.  -  Вы  меня  чуть  не
наизнанку вывернули.
   - Что ж, извини.
   - Может, снимете их?
   - Когда будем на месте.
   - А если я дам честное слово, что не попытаюсь... Я засмеялся:
   - Об этом и не думай.
   Он изучающе посмотрел на меня, а потом сказал с грустной улыбкой:
   - Видно, здесь ни у кого уже совести нет, верно?
   - Не знаю, - сказал  я.  -  Во  всяком  случае,  когда  в  последний  раз
осматривался, я ее не видел.
   Он немного поерзал и  наконец,  видно,  нашел  более  удобное  положение,
потому что затих, вздохнул и стал глядеть в окно.
   Я тоже уселся поудобнее, но  не  расслаблялся.  Мы  ехали  без  сирены  и
мигалок, на ничем не примечательном зеленом "форде", так что нам приходилось
двигаться в общем потоке машин. Когда  нет  особых  причин  устраивать  шум,
лучше этого не делать. Но в результате мы были вынуждены  время  от  времени
останавливаться перед  светофорами  и  попадать  в  поток  очень  медленного
движения. Я не хотел, чтобы Лэмбит  вдруг  выскочил  из  машины  и  бросился
бежать в наручниках Эда: дверь была заперта, Лэмбит  казался  угомонившимся,
но все равно я не спускал с него глаз.
   Спустя некоторое время, которое он провел наблюдая за внешним миром через
окно машины, Лэмбит вздохнул и, посмотрев на меня, сказал:
   - Знаешь, парень, я готов покинуть этот город.
   Я снова рассмеялся.
   - У тебя будет возможность удовлетворить свое желание, - утешил я его.  -
Возможно, пройдет лет десять, прежде чем ты снова увидишь Нью-Йорк.
   Он кивнул, усмехаясь про себя. Наркодилер уже выглядел не таким  смурным,
больше похожим на человека, чем в кафе.
   - Понял, - сказал он, устремив на меня серьезный,  задумчивый  взгляд.  -
Скажи мне кое-что, парень, скажи мне свое мнение по вопросу,  который  очень
меня занимает.
   - Если смогу.
   - Как ты считаешь: какое наказание более серьезное -  быть  высланным  из
этого города или оставаться в нем жить?
   - Это ты мне скажи: почему ты сам-то  торчал  в  нем,  пока  не  попал  в
переплет? Он пожал плечами:
   - А ты, парень? Почему ты здесь живешь?
   - Я не занимаюсь грязными делишками.
   - Да занимаешься, чего там, - усмехнулся он. - Ты продаешь свою силу, как
я - наркотики.
   С тех пор  как  употребление  наркотиков  стали  связывать  с  культурным
прогрессом, среди наркодилеров начали попадаться такие умники, что куда  там
нам!
   - Думай что хочешь, - сказал я, не желая с ним спорить,  и  отвернулся  к
своему окну.
   -  Эх,  парень,  -  произнес  он.  -  Никто  не  начинает  свою  жизнь  с
преступлений. Все мы начинаем жизнь детьми, чистыми и невинными детьми.
   Я снова взглянул на него.
   - Как-то раз, - сказал я, - один парень, здорово похожий на тебя и  такой
же разговорчивый, показал мне фотографию своей любимой мамочки, и, пока я ее
рассматривал, он вцепился мне в кобуру и попытался выхватить мой пистолет.
   Он довольно ухмыльнулся.
   - Знаешь, парень, продолжай жить  в  этом  городе,  -  сказал  Лэмбит.  -
Похоже, он прямо для тебя создан.

ТОМ

   Наконец мы выволокли женщину на лестницу и стали спускаться, держа ее под
руки. Из длинного пореза на правой руке негритянки текла кровь; кровь была у
нее и на лице, и на одежде, но, мне кажется, она не  совсем  это  сознавала.
Но, когда мы вышли из парадного и женщина  увидела  стоящих  на  тротуаре  и
глазеющих на нее людей, у нее словно открылся  клапан.  Она  стала  визжать,
вырываться  и  брыкаться,  и  мы  едва  удерживали  ее.  К  тому  же  кровь,
покрывавшая тело женщины, делала его довольно скользким.
   Ситуация мне чертовски  не  нравилась.  Двое  белых  полицейских  волокут
окровавленную черную женщину мимо целой толпы  гарлемских  негров.  Все  мне
здесь не нравилось, и, судя по напряженному лицу Пола,  он  тоже  не  был  в
восторге от нашего положения.
   Женщина непрерывно вопила:
   - Отпустите меня! Пустите! Он первый на меня напал, это он первый порезал
меня! Пустите! У меня есть право защищаться! Я знаю свои права! Пустите!
   И тут сквозь ее вопли я расслышал звук приближающейся  сирены.  Это  была
машина "Скорой помощи", и  я  обрадовался,  увидев  ее.  Она  затормозила  у
тротуара.
   Толпа подалась назад, освободив для нас  довольно  большое  пространство,
чтобы пропустить медиков. Я мечтал только об одном - чтобы все это  поскорее
закончилось и мы могли убраться отсюда. Женщина извивалась черным, скользким
от крови угрем и не переставала визжать, так что уши закладывало.
   Из фургона с высокой крышей выпрыгнули четверо дежурных в белых  халатах,
подбежали к нам и схватили негритянку. Один из них сказал:
   - Порядок, мы ее держим.
   - Явились - не запылились, - язвительно рявкнул я.  Я  понимал,  что  они
старались приехать как можно скорее, но ситуация была пугающей,  а  когда  я
боюсь, то прямо психую и ругаюсь на чем свет стоит.
   Они не обратили на мой тон внимания, и  правильно.  Один  из  них  сказал
женщине:
   - Пойдем, дорогая, давай перевяжем нашу бедную лапку.
   Их белые халаты вызвали в мозгу женщины какую-то ассоциацию,  потому  что
она начала кричать:
   - Я хочу своего доктора! Отвезите меня к моему доктору! Четверо  здоровых
ребят с огромным трудом тащили женщину к машине, так же мучаясь с  ней,  как
только что довелось нам, и тут подкатила вторая карета "Скорой помощи".  Она
приткнулась к тротуару сзади первой, из нее  вылезли  двое  парней,  тоже  в
белом, и спросили:
   - Где покойник?
   Я так запыхался, что едва дышал и не мог говорить, а Пол сказал:
   - Третий этаж направо. На кухне. Она практически рассекла его на части.
   Из второй машины выбрались еще двое со  свернутыми  носилками.  Вчетвером
они поднялись по  лестнице  и  скрылись  в  парадном.  Тем  временем  первая
четверка дежурных все еще затаскивала женщину в свою машину. Вся эта возня и
мелькающие красные  огни  на  крыше  "скорой  помощи"  удерживали  толпу  от
вмешательства, люди оставались просто зрителями.
   Слава  Богу,  наше  с  Полом  дело  на  том  закончилось.  И  хотя  смена
продолжалась и в участок еще будут поступать вызовы, но уж  эта  сумасшедшая
возня для нас через несколько минут останется позади.
   Я заметил, возбуждение помогает справиться с тяжелой работой.  Во  всяком
случае, так было со мной с самого начала моей  службы  в  полиции,  когда  я
впервые столкнулся со страшным случаем. Тогда на  авеню  Центрального  парка
такси сбило десятилетнего мальчика. Когда мы приехали, он был еще жив,  этот
несчастный ребенок, но выглядел парнишка так, что вы бы предпочли, чтобы  он
уже умер.  Но  благодаря  возбуждению,  необходимости  срочно  предпринимать
установленные  инструкцией  действия,  благодаря  шуму  и  присутствию   еще
нескольких копов и врачей с санитарами я вынес всю эту сцену и  держался  до
тех пор, пока мы с моим первым напарником,  старым  полицейским  Джерри,  не
уехали оттуда. По дороге я попросил его остановить машину, выскочил  наружу,
и меня тут же вырвало.
   Так оно все и шло без изменений с тех самых пор и до настоящего  момента.
Больше меня ни разу не рвало, но наплыв эмоций бывал таким  же  сильным:  во
время  напряженных,  безобразных  или  жестоких  случаев  меня  поддерживало
возбуждение, но потом неизменно приходило болезненное,  тошнотное  состояние
разрядки.
   Наша патрульная машина так и стояла поперек улицы, как мы ее  бросили,  с
выключенным мотором и работающей мигалкой на крыше.  Мы  направились  к  ней
сквозь толпу, не отвечая на вопросы зевак и не обращая внимания на  то,  что
происходило за нашей спиной. Забравшись в тачку,  мы  постояли  минутку,  не
двигаясь и не  разговаривая.  Не  знаю,  куда  смотрел  Пол,  а  я  невидяще
уставился на потолок машины.
   Снова завыла сирена. Я оглянулся - это отъезжала первая "скорая  помощь",
она доставит женщину в Бельвью. Я повернулся взглянуть на Пола, он был  весь
в капельках крови, словно в коревой сыпи.
   - Ты весь испачкался в крови, - сказал я.
   - Ты тоже.
   Я посмотрел на себя. Когда мы спускались с третьего этажа, я  поддерживал
раненую руку женщины, и у меня на одежде крови оказалось еще больше, чем  на
рубашке Пола. Обнаженные по локоть руки были покрыты свежей кровью,  волоски
на ней склеились, как у бродячей кошки. Сейчас, рассматривая себя под лучами
яркого солнца, я чувствовал, что кровь у меня на коже высыхает  и  стягивает
ее сморщенными струпьями.
   - О Господи! - с отвращением простонал я.  Привалившись  боком  к  дверце
машины, вытянул руку наружу, подальше от себя. Мелькающий  свет  вспышки  на
крыше окрашивал ее в разные цвета. Я не думал о том, чтобы смыть  кровь,  не
мог думать о том, что делать дальше. Я  думал  только  об  одном:  я  должен
выбраться отсюда, я должен избавиться от всей этой грязи и мерзости.

Глава 3

   На этот раз друзья дежурили в дневную смену, то есть  с  четырех  дня  до
полуночи, поэтому  возвращались  домой  очень  поздно,  когда  интенсивность
движения уже спадала. Это было огромным  преимуществом  дневной  смены;  они
ехали в город в середине дня, до наступления  часа  пик,  да  к  тому  же  в
направлении,  противоположном  основному  потоку  машин,  а   по   окончании
дежурства возвращались домой по практически пустым улицам.
   С другой стороны, на дневную смену приходилось самое  большое  количество
вызовов. Именно в это время у полицейских был самый горячий  период  работы.
Количество ограблений достигало пика в период от  шести  до  восьми  вечера,
когда люди возвращались со службы  домой.  Приблизительно  в  это  же  время
начинались супружеские ссоры, а чуть позже к ним добавлялись  пьяные  драки.
Налеты на лавки с продуктами - подобные тому, который провернул  Джо,  -  по
большей части происходили  после  захода  солнца  до  десяти  вечера,  когда
магазины в основном заканчивают работать. Так что если Тому и  Джо  выпадала
смена от четырех до двенадцати ночи, им приходилось почти все время быть  на
ногах, порой не имея возможности даже присесть, чтобы передохнуть.
   Но наконец наступала полночь, они сдавали дежурство и отправлялись  домой
на  Лонг-Айленд  по  почти  пустынным  дорогам,  особенно  по  сравнению   с
Манхэттеном,  расположившись  рядом  на  передних  сиденьях,  но  почти   не
разговаривая,  потому  что  каждый  погружался  в  переживания   сегодняшних
событий, от которых еще не успел остыть. Так было и в этот раз.
   Сегодня  они  ехали  в  "шевроле"  Тома,  машине  шестилетней   давности,
купленной уже не новой, буквально пожиравшей бензин, с изношенными рессорами
и барахлящим сцеплением. Том часто говорил о том, что пора сменить тачку, но
не мог заставить себя отвести свой "шевроле"  к  автодилеру,  чтобы  оценить
его, - он слишком хорошо знал, чего стоит эта машина.
   Они ехали молча, уставшие за длинный рабочий день, перегруженный  разными
неприятными событиями. Том перебирал в  уме  разговор  с  наркоторговцем  из
хиппи, пытаясь найти более достойные ответы на его реплики и в то  же  время
удивляясь, почему этот разговор никак не лезет  у  него  из  головы.  А  Джо
вспоминал, как на его руке под лучами яркого солнца запекалась чужая  кровь,
будто в каком-нибудь  фильме  про  монстров-убийц.  Ему  вовсе  не  хотелось
вспоминать эту картину, но она гвоздем засела в мозгу и, хоть ты  плачь,  не
отпускала его.
   Постепенно, по  мере  того  как  они  удалялись  от  центра,  мысли  Тома
отвлеклись от хиппи, стали  перескакивать  с  одного  на  другое  и  наконец
остановились на новом предмете. Он прервал молчание и окликнул товарища:
   - Джо!
   Тот всполошенно моргнул. Он находился в каком-то странном оцепенении,  из
которого его так внезапно вырвали.
   - Чего тебе?
   - Можно задать тебе вопрос?
   - Конечно.
   Том не отрывал взгляда от расстилающегося впереди полотна шоссе.
   - Что бы ты сделал, если бы у тебя  был  миллион  долларов?  Джо  ответил
сразу же, как будто всю жизнь готовился к этому вопросу:
   - Переехал бы жить в Монтану.
   Том слегка сдвинул брови и покачал головой.
   - Нет, - сказал он. - Я хотел узнать, что бы  ты  стал  делать  на  самом
деле.
   - А я и в самом деле сделал бы именно это. Том внимательно  посмотрел  на
приятеля - оба были очень серьезны, - затем снова вперился в лобовое  стекло
и произнес:
   - Ну а я.., я бы поехал жить на Карибы.
   - Правда? Прямо на Карибы? - наблюдая за другом, спросил Джо.
   - Правда. - Том слегка усмехнулся своим мыслям. -  На  один  из  тамошних
островов, на Тринидад. - Он произнес это название слегка нараспев, как будто
осязал губами что-то сладкое.
   Джо кивнул и опустил взгляд.
   - Но вместо этого нам приходится жить здесь, - грустно сказал он.
   Том бросил на него еще один изучающий взгляд. Через минуту он  заговорил,
настороженно, как будто вступал на голый лед:
   - Помнишь, что ты сказал Джорджу на прошлой неделе?
   - Этому обжоре и пьянице? Нет, а что я ему сказал?
   - Ну, что мы можем иметь все, что пожелаем, только обуздываем себя.
   - Вспомнил. - Джо усмехнулся. - Я думал, ты собираешься рассказать ему  о
моей истории с магазином.
   Том не хотел отвлекаться от цели разговора - начав его, он собирался идти
до конца. Проигнорировав замечание друга, Том воскликнул:
   - Но какого черта! На кой черт, я спрашиваю, мы должны  себя  сдерживать?
Почему бы нам не сделать это?
   - Ты о чем? - не понял его Джо.
   - Все о том же! - сказал Том. Он таил в  себе  эти  мысли  уже  несколько
дней, и сейчас его голос даже вздрагивал от нетерпения.  -  Мы  можем  взять
все, что можем, вот о чем. Как ты сказал.
   - Например, снова ограбить какой-нибудь  винный  магазин?  -  недоверчиво
спросил Джо.
   Том возбужденно взмахнул рукой:
   - Да что там  магазин,  Джо,  это  все  ерунда!  Какие  это  деньги!  Наш
проклятый город по горло набит деньжищами, и, пользуясь своим положением, мы
действительно можем получить все, что пожелаем. Хоть по миллиону долларов на
брата за один только раз!
   Джо пока толком ничего не понимал, но разговор его заинтересовал.
   - Как это - за один раз? Том пожал плечами:
   - Пока не знаю, но у нас с  тобой  выбор  широкий.  Можем  придумать  что
хочешь. Можем ограбить какую-нибудь крупную ювелирную фирму  или  банк.  Что
нам больше понравится.
   Наконец до Джо дошла идея друга, и он захохотал:
   - И сделать это в форме копов!
   - Вот именно, - смеясь, сказал Том. - Под видом копов. Они мчались вперед
и просто умирали со смеху.

ТОМ

   Подземку снова затопило. Мы с Полом стояли у выхода  на  Бродвей,  откуда
поднимались пассажиры. Они провели внизу больше часа, тоннель был  задымлен,
и им пришлось брести друг за другом по тоннелю до аварийного выхода, а потом
подниматься по узкой и крутой металлической  лестнице,  чтобы  оказаться  на
поверхности. Это все происходило в половине десятого вечера, наша патрульная
машина с включенной мигалкой загораживала участок мостовой с люком, а  поток
машин объезжал нас.
   Большинство из тех, кто  сейчас  поднимался  на  улицу,  были  совершенно
ошеломлены и напуганы, они мечтали только о том,  чтобы  поскорее  оказаться
подальше отсюда. Только у  немногих  еще  хватало  присутствия  духа,  чтобы
поблагодарить меня и Пола за то, что мы помогали им  преодолевать  последние
ступеньки лестницы. Некоторые же обмочились от пережитого страха и старались
скрыть это от представителей власти, которыми в данный момент являлись мы  с
Полом. Таких мы игнорировали, зная, что они обязательно выкрикнут что-нибудь
злое и сердитое.
   Нам досаждал только один человек. Он топтался  напротив,  в  сторонке  от
люка, и приставал к нам. Я  разок  бросил  на  него  взгляд.  Ему  было  лет
пятьдесят, этакий служака в костюме и с кейсом, похожий на управляющего  или
инспектора. Он уже давно торчал здесь  и  орал  на  нас,  пока  мы  с  Полом
помогали пассажирам вылезти из люка. Он буквально из кожи лез, критикуя  все
и вся.
   - Этот город - просто позор! Настоящий позор, а не город! Мы живем  здесь
в постоянной опасности! А кому до этого дело? Разве это кого-нибудь волнует?
Это же просто ужас! Все к чертям проваливается, и никто ни черта не  делает!
Зато все состоят в профсоюзах. Учителя бастуют, метро  бастует,  санитары  -
тоже бастуют!  Видишь  ли,  подавай  им  повышение  зарплаты.  А  когда  они
работают, разве они что-нибудь  делают?  Разве  они  учат  наших  детей?  Не
смешите  меня!  Подземка  -  это  же  постоянная  угроза  для  жизни  людей!
Санитария? Да вы посмотрите на улицы! Все требуют повышения зарплаты, но  вы
взгляните на эти улицы! А вы, копы? Денег, денег, денег, подавай вам  денег,
но где же вы? Мою квартиру ограбили, а вы где были? Какой-то идиот  наркоман
напал на улице на мою жену, а вы куда смотрели?!
   До какого-то момента мы не обращали на этого типа внимания, он был просто
частью уличного шума. Но потом парень допустил ошибку: он  перешел  границу.
Этот тип приблизился, потянул меня за рукав и истерически взвыл:
   - Вы меня слышите? Это ведь я вам говорю! В ту  минуту  у  меня  возникла
передышка, на лестнице никого не было. Я обернулся и так посмотрел на  него,
что дядя, ошалев, отступил назад. Наконец  городские  власти  его  заметили,
чего он так добивался. Я сказал ему:
   - Мне почему-то  кажется,  что  вы  сейчас  упадете  с  этой  лестницы  и
разобьете себе нос.
   Ему потребовалась минута, чтобы осмыслить сказанное, потом он еще сильнее
попятился, но не унимался:
   - Можете не беспокоиться, вам не долго теперь придется носить бляху!
   Я хотел дать ему дельный совет, как он сам может поступить с этой  бляхой
- куда, к примеру, ее прицепить, но  мужик  по-прежнему  растерянно  пятился
назад, и я плюнул на него. Повернувшись, я стал  помогать  Полу  вытаскивать
наверх старую толстую женщину, которой было тяжело лезть по ступенькам из-за
больных лодыжек. Но почему-то из башки не выходила болтовня  этого  мерзкого
типа.

Глава 4

   Стоял жаркий летний день, и друзья находились на заднем дворике у Джо. Он
когда-то сделал у себя бассейн, один из тех бассейнов, что  устраиваются  на
земле, в четыре фута глубины и в десять футов в поперечнике.  Том  сидел  на
раскладном стуле в слаксах и рубашке, а Джо возился с фильтром для  бассейна
и поэтому был в одних плавках. Рядом на  травке  стояли  банки  с  пивом,  к
которым они  время  от  времени  прикладывались,  чтобы  промочить  горло  и
остудиться. Этот несчастный фильтр был самой капризной штукой в  конструкции
бассейна. Джо казалось, что каждое лето он только и делает, что  нянчится  с
фильтром, который упрямо выкручивается из гнезда.
   Уже девять лет приятели были соседями. Сначала, лет одиннадцать назад,  в
этом месте купил себе жилье Том, а когда после рождения Джекки  Джо  захотел
переехать куда-нибудь из города, оказалось, что как раз продавался  соседний
с Томом домик. Оба уже тогда  ходили  в  полицейской  форме  и  иногда  даже
дежурили вместе. Они давно знали друг друга