раз  успокоил  Эдгара  -  а  это  была  нудная,
мучительная,  кропотливая  и  нескончаемая  работа,  губернатор   ощутил
потребность  в  исцелении,  в  безмятежной  расслабленности,  а   потому
спустился с холма, забрался в свой  полосатый,  как  карамель,  багги  и
забылся под рев мотора. Сначала в  восточную,  холмистую  часть  города,
потом вниз, к Эль-Маркесу, в некотором  роде  еще  более  изысканному  и
дорогому курорту,  чем  сам  Акапулько.  Эль-Маркес  с  его  причудливым
пляжем, с длинными ленивыми волнами, набегающими на песок цвета остывшей
золы,  с  немногочисленными  уединенными  отелями  старой  постройки   и
редкими,  обнесенными  оградами  частными  земельными   владениями   был
городком, в который политиканы и главы государств наведывались чаще, чем
в Акапулько. Дуайт Эйзенхауэр, уже став президентом Соединенных  Штатов,
однажды отдыхал в Эль-Маркесе. Но генерал Позос в силу особенностей  его
натуры  и  темперамента  неизменно  предпочитал  более  людный  и  менее
изысканный Акапулько.
   Вести пляжный багги одно удовольствие, только вот ехать было  некуда.
Сегодня губернатор даже не укатил за пределы  пляжа,  а  развернулся  на
дорожной развязке у базы  ВМС  и  поехал  обратно  через  холм,  миновав
отель ?Сан-Маркое? и забравшись в центр Акапулько, за Орнос - пляж,  где
было принято купаться только после  полудня.  Дальше  находились  только
утренний пляж Калета и тупик.
   Тут он вылез из багги, оставил в  машине  туфли  и  носки  и  немного
побродил по песку в толпе отдыхающих.  Мальчишки  норовили  продать  ему
соломенные шляпы и циновки, яркие мексиканские шали и деревянные  куклы,
сандалии и содовую  со  льдом.  Любители  выпить  могли  купить  джин  в
выдолбленных кокосовых орехах с соломинками. Но  губернатору  ничего  не
хотелось.
   С пляжа была видна яхта генерала Позоса, стоявшая на рейде в  гавани.
Катер еще не отошел от яхты и, вероятно, не отойдет раньше полудня.
   Губернатор Харрисон удивился своему  нежеланию  снова  встречаться  с
генералом Позосом. Он презирал  этого  человека,  терпеть  его  не  мог,
испытывал к нему глубокую неприязнь. Так было всегда, но если прежде эти
чувства сменяли друг друга  в  его  сознании,  не  поддавались  никакому
определению, то теперь, когда замысел претворялся в жизнь, когда решение
было принято,
   Харрисону казалось, что  он  не  имеет  права  даже  думать  плохо  о
генерале Позосе, словно тот уже был  покойником.  Ведь  думать  дурно  о
мертвых грешно.
   Да еще Боб. Как же давно он не видел Боба? Месяцев семь  или  восемь.
Когда сын достигает зрелости, он отдаляется от отца. Думая о Бобе  -  по
сути дела, впервые  за  много  лет,  -  губернатор  вдруг  с  удивлением
осознал, что он уже и не знает, какой человек  его  сын.  Когда  же  это
случилось? Когда оборвалась его связь с мальчиком?
   Боже мой, да уже много лет назад! Когда сыну не было еще и  двадцати,
губернатор целиком и полностью посвятил себя политике. Потом  Боб  уехал
учиться в колледж, а последние семь лет работал у Позоса.
   И Хуан Позос занял его место.
   Стоя на  горячем  песке,  чувствуя,  как  песчинки  забиваются  между
пальцами и прилипают  к  босым  ступням,  губернатор  смотрел  на  белую
блестящую  яхту  в  гавани,  криво  улыбался  и  думал:  ?Мы  обменялись
сыновьями. Как раз  тогда,  когда  он  волею  судеб  стал  моим  врагом,
которому уготована смерть по моей милости, мы обменялись  сыновьями.  Но
почему моя жизнь так переплелась именно с жизнью генерала Позоса? Неужто
мы  -  две  стороны  одной  и  той   же   медали,   представители   двух
противоположных  точек  зрения  на   управление   государством?   Неужто
Всевышний вершит  свой  символический  промысел,  сделав  меня  причиной
гибели диктатора??
   Он удивился, поймав себя на том, что не хочет видеть сына. В каком-то
смысле он даже страшился встречи с ним.
   Эта чертова девчонка, подумал он, ну почему они никак ее не поймают?
   Он повернулся спиной к морю, тяжело побрел по песку к своему пляжному
багги и тут обнаружил, что кто-то умыкнул его туфли и носки. Он  сердито
огляделся,  и  ему  почудилось,  что  все  мексиканцы  бросают  на  него
насмешливые и косые взгляды. Он нисколько не сомневался в том,  что  все
они видели, как вор брал его носки и туфли, но ничего не  сделали  и  не
намерены делать. Быть может, виновник, не прячась, сидел  среди  них  на
песочке  и  безмятежно  улыбался.  Дав  волю  досаде,  Харрисон   злобно
выругался, влез в багги и  с  ревом  понесся  назад  через  весь  город,
распугивая других водителей и проезжая на красный свет.
   Добравшись до отеля, он остановился у главного корпуса  спросить,  не
звонили ли ему. Нет, никто не звонил. Харрисон в гневе  протопал  босыми
ногами по дорожке к своему коттеджу и увидел, что Эдгар как сидел, так и
сидит там, где он оставил его, пыхтя трубкой и задумчиво глядя на море.
   Доктор увидел губернатора, вынул трубку изо рта и сказал:
   - Люк...
   - Сейчас мне не до тебя, Эдгар. Если это опять какая-нибудь чепуха, я
не хочу ее выслушивать. Доктор удивленно спросил:
   - Где твои башмаки?
   Губернатор  открыл  было  рот,  чтобы  сказать  что-нибудь  едкое   и
язвительное, но тут в его коттедже вдруг зазвонил телефон.
   - Потом поговорим, - бросил он и поспешил в дом.

Глава 5

   Доктор  Фицджералд  сидел,  глядя  на  море  и  размышляя  о  смерти.
Насильственной смерти. Убийстве, причем самом наиподлейшем.
   Нет. Убить  генерала  Позоса  не  такая  уж  и  подлость.  Это  почти
оправданное  умерщвление.  Но,  как  ни  крути,  а   убийство   остается
убийством.
   Люк пошел отвечать на телефонный звонок, а доктор Фицджералд думал  о
том, что он должен был совершить, и диву  давался,  как  его  угораздило
задумать такое.  Этапы  его  перевоплощения  сменяли  друг  друга  почти
незаметно; наверняка он знал лишь, что Люк  Харрисон  в  конечном  счете
заразил его своей непоколебимой убежденностью, и теперь они оба  прибыли
сюда, чтобы превратить убеждения в поступки.
   Разумеется, непосредственное исполнение - его задача,  но  доктор  не
винил в этом Люка и не думал, что с ним обошлись  несправедливо.  Только
он с его знаниями и опытом мог провернуть это дело. Вот так.
   Доктора пугало только одно: а  вдруг  он  не  вынесет  этой  муки.  В
Герреро ему  не  с  кем  будет  поговорить,  никто  не  сможет  развеять
обуревавшие его сомнения.
   Люк не посмеет  сунуться  туда,  а  его  сын,  Боб,  не  участвует  в
заговоре. В деле только двое: Люк и сам доктор.
   А впрочем, нет, теперь уже трое, если считать и Эллен Мэри. Он свалял
дурака, все ей рассказав; теперь он это понимал, но тогда  ему  отчаянно
хотелось излить душу.  После  смерти  Майры  ему  все  чаще  приходилось
обращаться к Эллен Мэри в надежде на дружбу и понимание.
   Но на этот раз она не поняла его. Он  пытался  объяснить,  но  в  его
устах доводы Люка звучали грубо и неестественно, а  отвращение,  которое
вызвал у дочери этот замысел с самого начала (разве сам он  давным-давно
не испытывал такое же чувство?), со временем так и не  прошло.  А  когда
они оба наконец поняли, что не в силах повлиять  друг  на  друга,  Эллен
Мэри  выдала  свою  дикую  угрозу,  пообещав  предупредить  генерала  об
уготованной ему участи.
   Предупредить этого тирана, предостеречь его!  Сделать  это  -  значит
предать все человечество. Люк Харрисон так и сказал, и доктор был с  ним
согласен. Неужели хоть  один  человек  может  что-то  сказать  в  защиту
генерала Позоса?
   Но Элли было не переубедить, и поэтому он  пытался  посадить  ее  под
замок. Ради ее же блага, пока  все  не  кончится,  а  когда  дело  будет
сделано и станет  достоянием  прошлого,  он  попробует  восстановить  их
разладившиеся отношения. Но она ускользнула, и где ее носит? Гадать было
бессмысленно. Люк нанял частных сыщиков, чтобы те нашли ее, но пока  они
ничего не добились. Если эти частные сыщики и  впрямь  так  хороши,  как
думал Люк, значит, наверное, она и в Мексику не приехала, а  по-прежнему
находится где-то в Штатах. Весьма возможно, как утверждал Люк,  сидит  в
Нью-Йорке или еще где-то и занимается самоедством.
   Разумеется, на тот случай, если она и впрямь в Мексике и  по-прежнему
намерена поговорить  с  генералом  Позосом,  несколько  частных  сыщиков
должны находиться здесь во время визита генерала, то есть только сегодня
днем и вечером, слава тебе. Господи, и не дать ей пролезть  к  генералу,
чтобы он ее не видел и не слышал.
   Генерал. Доктор Фицджералд снова подумал о нем,  о  своем  замысле  и
смежил веки от боли. Давно погасшая трубка понуро торчала  изо  рта.  Он
представил себе, как будет играть  с  жизнью  генерала  -  дни,  недели,
месяцы, - медленно умерщвляя его.
   Не так долго, нет, не так долго. Поначалу  они  решили,  что  болезнь
должна продолжаться три месяца, но теперь, когда пора  было  браться  за
дело, доктор понял, что он ни за что, ни за что, ни за что  не  выдержит
этой пытки так долго.
   Три недели - вот более приемлемый срок, определенно более приемлемый.
   Насколько  он  понял,   нынешняя   морская   прогулка   должна   была
продолжаться еще три недели. Столько  он  еще  мог  выдержать,  а  потом
представить дело так, будто генерал вдруг слег под  конец  плавания,  да
так, что поездку необходимо прервать. Когда они  прибудут  во  дворец  в
Санто-Стефано, генерал уже будет не в состоянии подняться с  постели.  А
еще спустя три-четыре дня с ним можно будет покончить.
   Он пришел к этому решению и размышлял над ним, когда после  разговора
по телефону вернулся Люк.
   Доктор Фицджералд спросил:
   - Это звонили насчет Эллен Мэри? Они нашли ее?
   - Нет, не нашли, - резко ответил губернатор. -  о,  Боже.  как  бы  я
хотел, чтобы они ее нашли.
   Доктор повернул голову. По выложенной плиткой дорожке, с чемоданом  в
руке и широкой улыбкой на лице шагал сын генерала, молодой Хуан. Позабыв
на мгновение обо всем на свете, доктор изумленно воскликнул:
   - Ну и ну! Ты только посмотри, кто идет! Губернатор повернул  голову.
Лучившийся от восторга Хуан огибал бассейн. Он воскликнул:
   - Привет, дядюшка Люк! Как дела? Доктор  Фицджералд  еще  не  слышал,
чтобы губернатор говорил так резко.
   - За каким чертом тебя принесло? -  спросил  он.  Доктор  видел,  как
погасла улыбка на  лице  Хуана,  сменяясь  растерянной  миной,  и  вдруг
подумал: ?Мы же замыслили убить  его  отца?.  И  тут  он  понял,  почему
сморозил глупость, рассказав Эллен  Мэри  и  надеясь,  что  она  вынесет
бесстрастное нравственное суждение,  необходимое.  чтобы  осознать  суть
того, что он должен был совершить.
   Хуан споткнулся и озадаченно проговорил, в конец сбитый с толку:
   - Я просто... я просто прилетел... проведать вас.
   - Так отправляйся восвояси, - все  так  же  холодно  и  резко  сказал
губернатор. - Лети себе обратно. - Повернувшись на каблуках,  губернатор
ворвался в свой коттедж и захлопнул за собой дверь.
   Хуан выронил  чемодан,  повернулся  к  доктору  и  беспомощно  развел
руками.
   - Я только... я только... - забормотал он.
   - Я знаю, - ласково сказал доктор, все понимая и сочувствуя парню.  -
Люк расстроен, вот и все. Ему только что звонили и,  наверное,  сообщили
какую-то дурную весть. Посиди здесь со мной,  скоро  он  выйдет,  и  все
будет, как всегда. Дело в телефонном звонке.

Глава 6

   Звонил Хоннер, он сообщил, что Эллен Мэри и ее спутник мертвы.
   С трех часов ночи Хоннер жил как в лихорадке. ?Понтиак? взорвался,  а
шины ?мерседеса? оказались проколотыми. Девчонка и этот сукин сын с ней,
не скрываясь, прошмыгнули мимо и были таковы.
   Хоннер первым из оставшихся в живых преодолел  возбуждение  и  страх.
Остальные порывались то бежать за ?датсуном? по  шоссе,  то  забрасывать
землей пылающий ?понтиак?. Ни то ни другое не  имело  смысла,  поскольку
догнать ?датсун? бегом было невозможно, а погасить огонь -  трудно.  Два
парня в ?понтиаке? все равно уже были мертвы, пусть себе жарятся.
   Остальных Хоннер быстренько призвал к порядку. В этом и состояла  его
задача, на этом и зиждилась его слава.  Он  усадил  оставшихся  троих  в
?мерседес?, и они на ободах покатили в Игуалу.
   Игуала спала и казалась вымершей. Хоннер наконец  отыскал  телефон  и
позвонил человеку  губернатора  в  Мехико-Сити.  ?Мерседес?  был  лучшей
машиной для здешней работы, ничего более достойного среди ночи все равно
не раздобудешь. Поэтому Хоннер велел человеку в  Мехико-Сити  немедленно
достать и прислать с нарочным четыре  покрышки  для  ?мерседеса?,  чтобы
обуть машину. Хоннер хотел позвонить  и  губернатору,  но  было  слишком
рано, да и успехов, о которых можно было сообщить, он  не  добился,  так
что Хоннер решил повременить.
   В пять часов, хотя новые покрышки еще не прибыли и он  не  мог  снова
пуститься в погоню, Хоннер  решил,  что  нельзя  больше  тянуть  и  надо
сообщить новости губернатору. Он позвонил, рассказал, что  произошло,  и
губернатор велел ему связаться  с  Борденом,  одним  из  своих  людей  в
Акапулько, и послать его на север на перехват девчонки. Они возьмут ее в
клещи.
   Прекрасно. Судя по всему, дело  верное.  Хоннер  воспрянул  духом.  А
когда к шести часам  утра  прибыли  новые  колеса  и  оставалось  только
поставить их на ступицы, Хоннер и вовсе приободрился.  Взяв  с  собой  в
?мерседес? парня по имени Колб, Хоннер велел остальным следовать за ними
в ?шевроле?, который привез покрышки, и на всех парах помчался на юг.
   Еще не успев добраться до настоящего бездорожья, он оставил ?шевроле?
далеко позади. Почти весь  южный  отрезок  шоссе  Мехико-Сити  Акапулько
представляет собой скорее живописное зрелище, чем проезжую дорогу. Шоссе
вьется меж зеленых холмов, взбирается на них и сбегает вниз, проходя  по
самым диким, безлюдным, красивым и устрашающим местам  на  земном  шаре.
Крутые повороты следуют один за другим, дорога то  и  дело  упирается  в
отвесные скалы. Справа и  слева  высятся  зеленые  горы,  перемежающиеся
каменными теснинами в тех местах,  где  приходилось  прокладывать  шоссе
сквозь толщу породы, взрывая ее. Поднявшись на  высокий  перевал,  можно
увидеть пропасть в несколько сотен футов глубиной,  полюбоваться  сверху
облаками, проплывающими по склонам внизу, и увидеть кусочек  дороги,  по
которой вы ехали десятью минутами  раньше,  а  повернув  голову,  узреть
другой ее отрезок, тот, который вы минуете только через десять минут.
   Ехать по такой дороге со сколько-нибудь значительной  скоростью  было
невозможно, и преимущество ?мерседеса? перед ?датсуном? здесь  сошло  на
нет, хотя ?мерседес? и мог чуть быстрее  преодолевать  повороты.  Хоннер
правил машиной твердо и уверенно, и ему удавалось  развивать  в  среднем
около сорока миль в час. Но лишь до тех пор, пока, преодолевая в  десять
минут десятого особенно крутой высокогорный поворот милях в девяноста от
Акапулько, Хоннер едва не врезался в белый ?форд?, шедший навстречу. Оба
водителя резко нажали на тормоза, машины с  дрожью  остановились  нос  к
носу, а водители, побледнев, уставились друг на друга.
   Встречной машиной управлял Борден, человек губернатора  Харрисона  из
Акапулько.
   Хоннер и Борден вылезли из  машины  и  стали  лицом  к  лицу  посреди
дороги. Хоннер сказал:
   - Ты проморгал их, дурень, они в белом ?датсуне?.
   - Они не проезжали мимо меня, могу поклясться, -  ответил  Борден.  -
Выехав из города, я встретил всего две машины,  синий  ?карманн  гиа?  с
двумя бородачами, кроме которых никто бы в ней не уместился, и бензовоз.
В кабине сидел один парень, это я знаю точно,  потому  остановил  его  и
спросил дорогу.
   Хоннер нахмурился и отвернулся. После Игуалы  мимо  него  в  северном
направлении проехала всего одна машина -  старый  ?ситроен?,  в  котором
путешествовало какое-то семейство: на заднем сиденье теснились  детишки.
Да и какой смысл был девушке разворачиваться и опять катить на север?
   - Они съехали с дороги, пропустили тебя и покатили дальше,  -  сказал
Хоннер.
   - А вот и нет, сэр. Такое я  предусмотрел  и  был  начеку.  Нигде  не
спрятались, это я точно говорю. Сам знаешь, что это  за  дорога.  Тут  и
двум машинам не разъехаться, не говоря уже об укрытиях.
   - И все же, -  гнул  свое  Хоннер,  -  ничего  другого  не  остается.
Разворачивайся, проверим.
   - И ты убедишься, что я прав.
   Оба покатили на юг, разглядывая обочины дороги. Тут и впрямь не  было
никаких поворотов, параллельных троп,  съездов  с  дорожного  полотна  и
укрытий.
   Вдруг Хоннер резко затормозил. Дорога достигла гребня, резко свернула
влево и круто пошла вниз. Здесь был один из редких  участков  дороги,  с
гаревой обочиной. Обзорные площадки  для  путешественников.  Вдоль  края
обрыва тянулась изгородь из старых бревен. Одного бревна не хватало.
   Хоннер пошел посмотреть и заметил  свежим  взглядом  едва  различимые
следы шин, уходившие  за  край  обрыва.  Колб,  Борден  и  двое  мужчин,
приехавших с Борденом, тоже внимательно осмотрели  их  и  согласились  с
Хоннером. Следы были похожи на отпечатки покрышек.
   Хоннер боялся высоты. Он лег  на  живот,  подполз  к  краю  обрыва  и
заглянул  в  пропасть.  Он  задержал  дыхание,  чтобы  не  блевануть,  и
внимательно всмотрелся вниз.
   Обрыв был почти отвесный и, казалось, вел в бездну. На стене  кое-где
росли хилые кустики, а на дне виднелось  целое  море  зеленых  деревьев.
Прищурившись и глядя вниз,  Хоннер,  наконец,  смог  различить  просеку,
сломанные ветки деревьев и иные признаки прямой  борозды,  которая  вела
вниз и на самом дне пропасти заканчивалась белой точечкой. Да, вон  она,
такая далекая и крошечная, что Хоннер едва не проглядел ее. Но она  была
там, это несомненно.
   Хоннер отполз от края. Ему полегчало, потому что не надо было  больше
смотреть вниз. Ни девушка, ни мужчина не вызывали у него никаких  особых
эмоций. Он не держал на них зла и не испытывал мстительных чувств.
   Он поднялся на ноги и сказал:
   - Надо найти телефон.

Глава 7

   Губернатор хотел как-то помириться с мальчиком.  Впрочем,  скорее  не
хотел, а был вынужден. Хлопот полон рот,  а  он  должен  все  бросить  и
нянчиться с приунывшим Хуаном.
   Губы губернатора растянулись в улыбке.  Харрисон  чувствовал  всю  ее
фальшь, когда вышел из коттеджа и, приблизившись к бассейну, с  деланной
непринужденностью упал в шезлонг рядом с Хуаном и сказал:
   - Ну вот, теперь лучше. Приятно снова видеть тебя, малыш!
   Хуан робко улыбнулся и ответил:
   - Я хотел устроить сюрприз.
   - Так и вышло, как пить дать! Что ты скажешь, Эдгар?
   Доктор нервно улыбнулся.
   - Да уж точно.
   - Мне жаль, если я сделал что-то не так, - произнес Хуан.
   - Нет-нет-нет! Я всегда рад тебя видеть, Хуан, и ты это знаешь.  Если
тебе удалось на день-другой сбежать  от  этой  тягомотины.  Бог  тебе  в
помощь, что ж тут скажешь. Забудь  о  том,  как  я  тебя  встретил.  Сам
знаешь, каким я иногда бываю по утрам.
   - Дядюшка Эдгар сказал, что вас расстроил какой-то телефонный звонок.
   - Он это сказал? - Ошарашенный губернатор посмотрел на  доктора.  Тот
никак не мог знать о гибели Эллен Мэри,  это  было  попросту  исключено.
Иначе он не сидел бы сиднем - бледный, вялый и, как обычно, нервный.
   Доктор ответил:
   - Я сказал Хуану, что, возможно, ты окрысился на него  из-за  звонка.
Надеюсь, ничего серьезного?
   - О нет, - заявил губернатор,  опомнившись,  но  все  еще  в  слишком
большом  смятении,   чтобы   воздать   Эдгару   по   заслугам   за   его
сообразительность. - Ничего серьезного, просто пригласили  на  обед,  но
что-то напутали. Да, надо и для тебя подыскать  местечко,  -  сказал  он
Хуану. - Поближе к отцу, если удастся.
   - Не надо слишком суетиться из-за меня, - сказал Хуан.
   - Это пустяки, малыш.
   - Я полагаю, ты с нетерпением ожидаешь новой встречи с  отцом,  а?  -
спросил доктор.
   - Да, наверное, - неубедительно ответил Хуан.
   - Ничего, - вставил гу