Миссис Кеннели не выдержала и вскричала:
   - Митч, оставь ребенка в покое! Разве ты не видишь, что она...
   Я отчаянно замахал на нее руками,  но  было  уже  слишком  поздно.  Робин
повернула к нам лицо, бледное и беспомощное, и снова попыталась выдавить  из
себя бодрую улыбку.
   - Простите, - сказала она. - Просто иногда мне необходимо выплакаться.
   - Что еще сказал этот красный человек? - спросил  я.  Она  посмотрела  на
меня, не понимая.
   - Что?
   Она очень быстро впала в беспамятство, слишком быстро. Могло ли так  быть
на самом деле? А если бы мать не вмешалась, что бы еще нам  поведала  Робин?
Но, конечно, иного от матери нельзя было и ожидать,  учитывая  то,  в  каком
состоянии ее дочь.
   Я ничего не добьюсь, не надавав девчонке пощечин, а  этого  ее  мать  мне
сделать не позволит. А одного меня сюда никто не пустит.
   Покачав головой, я поднялся на ноги.
   - Мы сейчас уйдем, - сказал я. - Тебя скоро отсюда выпустят, держись.
   Она неопределенно взмахнула руками.
   - Иногда я хочу только одного: чтобы все это поскорее кончилось.
   - Знаю. Скоро все кончится.
   - Спасибо, -  с  детской  непосредственностью  произнесла  она.  Странный
припадок прошел, будто его и не было. Она поднялась с постели  и  улыбнулась
мне со словами:
   - Не  знаю,  почему  вы  так  стараетесь  мне  помочь,  но  я  вам  очень
благодарна.
   Миссис Кеннели повторила:
   - Это твой троюродный брат, Робин. Я ж тебе говорила.
   - Троюродный брат?
   - Не ломай голову, - успокоил ее я. - Родственные связи - вещь запутанная
и неинтересная. Просто и невольно я оказался втянутым в  дело,  вот  и  все.
Поэтому, помогая тебе, я вытаскиваю и себя.
   Это была чистая правда, но она,  разумеется,  не  поверила  и  продолжала
рассыпаться в благодарностях. Во мне начала просыпаться та же антипатия, что
и при первой встрече, и, чтобы не поддаться ей, я сказал:
   - Теперь я оставлю вас двоих наедине.
   - Если ты из-за меня, Митч, то не уходи, - попросила миссис Кеннели.
   - Не из-за тебя, - заверил я ее. Я ничего не мог с  собой  поделать,  эта
женщина мне не нравилась, а когда испытываешь неприязнь к тому, кто попал  в
беду, всегда чувствуешь себя виноватым.
   Я двинулся к двери, но Робин, перебежав через комнату,  вцепилась  мне  в
руку, приблизила ко мне свое лицо и прошептала в ухо:
   - Не говорите с ним!
   Я отстранился настолько, чтобы видеть ее лицо; оно было  бессмысленным  и
напряженным.
   - С кем? - спросил я.
   - Вы знаете с кем, - тихо и со значением ответила она, словно у стен были
уши, и если б она высказалась напрямую, ее могли бы услышать и понять.
   - Нет, не знаю, - уверил я.
   Она внезапно взглянула на меня пылающим от ярости взглядом и закричала:
   - Тогда идите к черту! Мне плевать, что вы будете  делать,  это  меня  не
касается! - Она кинулась прочь  от  меня,  под  причитания  и  мольбы  своей
матери, на которые не обратила никакого внимания, обернулась,  наставила  на
меня палец и прошипела:
   - Вы будете следующим, так и знайте.
   - Если ты мне не поможешь.
   - Мое дело сторона, - заявила она. - Я ни во что не вмешиваюсь.  Если  вы
лезете сами на рожон, то это ваше дело.
   - Митч только пытается помочь  тебе,  деточка,  -  стала  успокаивать  ее
миссис Кеннели.
   - Тогда скажи, чтоб он оставил меня в покое.
   - Я потом с вами обеими поговорю, - сказал я. Мне  пришлось  постучать  в
дверь и подождать, пока ее не  откроют  снаружи.  Все  это  время  никто  не
произнес ни слова.

Глава 21

   Халмер ждал меня в своем "бьюике" примерно в квартале от больницы.  Когда
я залез на сиденье рядом с ним, он отложил книгу, которую читал, и спросил:
   - Как она?
   - То так, то эдак. Полный провал  памяти  на  весь  тот  день.  Плюс  она
напрочь забыла меня, Донлона и одному Богу известно, что еще.
   - Значит, пользы от нее никакой?
   - Она сообщила мне, что какой-то красный человек просил,  чтобы  она  его
убила. Так, по крайней мере, я ее понял. Хотя, может, она имела в виду,  что
он угрожал убить ее. В этом как-то больше смысла.
   Халмер недоуменно насупился.
   - Красный человек? Какой красный человек?  Я  дословно  передал  ему  наш
разговор и спросил:
   - Значит, тебе это ни о чем не говорит?
   - Нет, черт побери. С какой стати?
   - Может, "красный человек" - это прозвище кого-то из вас?
   Он покачал головой.
   - У нас всех зовут по имени, - ответил он. - Разве что тот тип, о котором
вы говорили тогда.., ну голый и весь в крови зарезанной им наркоманки..,  на
него наткнулись, по  вашим  словам,  Терри  и  Робин.  "Красный  человек"  -
подходящая для него кличка.
   - Так-то оно так, но я надеялся... Ведь это только мой домысел.
   Он ухмыльнулся:
   - Может, вам следует спросить кого-нибудь  другого.  Вдруг  это  меня  за
глаза называют красным  человеком.  А  почему  бы  и  нет?  Надеть  на  меня
набедренную повязку, покрыть боевой раскраской, и нате вам - чем не индеец?
   - Обязательно так и сделаю - спрошу у других, - заверил я его.
   Он кивнул, ухмыляясь еще шире.
   - Вы мне нравитесь, мистер Тобин, - сказал он. -  Нет,  вы,  по  большому
счету, далеко не хиппи, но и на добропорядочного обывателя тоже  не  похожи.
Вы - совсем из другой оперы. Знаете, кто вы?
   - Нет, Халмер, не догадываюсь. Кто же я?
   - Вы тот, кто однажды сказал: остановите мир, я выйду. Мир остановили, вы
вышли, и теперь вы стоите на обочине дороги и глядите на все со стороны.
   - Да, - согласился я. - Верно, Халмер, ты очень наблюдателен.
   Ухмылочка его исчезла, и он сказал:
   - Я вас обидел? Я не хотел.
   - Нет, нисколько. Не волнуйся.
   Он задумчиво поглядел на меня, качая головой.
   - Прямо не знаю, старик, - сказал он. -  Хотел  бы  я  знать,  как  можно
развеять вашу хандру.
   - Включить вентилятор. Он, рассмеявшись, пообещал:
   - Ладно, раздобуду и включу. Куда теперь?
   - Я хочу поговорить с сестрой Айрин Боулз. Позвонишь ей, договоришься?
   - Ясное дело.
   - Ее зовут Сьюзен.
   - Я знаю, - сказал он. - Сьюзен Томпсон. Я же с ней уже говорил, помните?
Это она мне рассказала про Колдвелла. - Он открыл дверцу. - Сейчас  вернусь,
- бросил он и, выйдя из машины, пошел прочь.
   Глядя, как он  идет  по  улице,  молодой,  задорный,  веселый,  уверенной
пружинящей походкой, я поймал себя на том, что завидую ему  белой  завистью.
Завидовал я,  разумеется,  его  юности,  оптимизму  и  юмору,  а  главное  -
отсутствию шрамов от залеченных душевных травм,  делающему  возможными  этот
юмор, оптимизм и задор. Но, помимо этого, завидовал я и тому, что  он  молод
именно сейчас, темнокож и обитает в мире, который я покинул уже давно и где,
возможно, никогда и не жил.
   Мне понятен лозунг новоиспеченных бунтарей  из  студенческой  среды:  "Не
доверяй никому старше тридцати", и они правы. Ребенка и взрослого  разделяет
взаимное неприятие - стена, в которой нельзя пробить брешь, взаимное  бремя,
которое невозможно ни облегчить, ни сбросить с плеч. Никто из них  не  может
по достоинству оценить другого. Ребенок похож на  велосипед,  подаренный  на
Рождество, - чистенький, новенький и исправный,  он  обращен  в  мир  лицом,
уверен в себе и нетерпелив, и все его эмоции на виду - их можно разглядеть с
такой  же  легкостью,  как  неоновую  рекламу.  Взрослый,   поистрепавшийся,
помрачневший и сгорбившийся под тяжестью своих переживаний, разочарований  и
жизненных невзгод, взирает на ребенка с  завистью  и  негодованием,  требуя,
чтобы тот вел себя тихо, не  баламутил  -  словом,  ничем  не  нарушал  того
хрупкого равновесия, которого с таким трудом  приходится  добиваться  каждые
двадцать четыре часа.
   Халмеру и остальным вряд ли пришлось бы по вкусу, узнай они, что я считаю
их детьми, но именно  таковыми  они  и  были.  За  рубежом  в  двадцать  лет
наступает переходный период; люди входят в него детьми, а к  тридцати  годам
выходят ожесточившимися и уставшими от жизни взрослыми.
   Неужели один из детей начал эту хаотичную череду убийств? Или  среди  них
затесался  взрослый,  чрезмерно  распущенный,  любитель  сильных   ощущений,
ломающий ребят своим весом, так как превосходит их размерами, так,  как  это
делает взбесившаяся лошадь, попавшая в овечий загон.
   В этой путанице мне не за что было зацепиться. Она не похожа была  ни  на
одно из моих предыдущих расследований. Обычно в деле есть  список  возможных
убийц, круг подозреваемых,  которых  ты  допрашиваешь,  проверяешь,  кого-то
исключаешь,  узнаешь  понемногу  о  каждом,  и  в  конце   концов   остается
единственный, тот, кто тебе и  нужен.  Но  на  этот  раз  я  вообще  не  мог
составить списка подозреваемых. В уме у меня существовал  лишь  расплывчатый
образ убийцы, обнаженного и окровавленного, с глазами зверя, но уверенного в
себе, и никто из встреченных мною до сих пор даже близко не подходил к тому,
как я его представлял.
   В своей  первой  версии  я  исходил  из  того,  что  охотились  за  Терри
Вилфордом, так как первые два убийства произошли  у  него  в  доме,  поэтому
большую часть времени и сил посвятил знавшим его людям, но теперь  я  считал
по-другому. Ключом к разгадке каким-то образом являлась Боулз, а о ней  было
почти ничего не известно.
   Кому понадобилось убивать  дешевую  чернокожую  проститутку?  Может,  она
пыталась шантажировать полицейского, снабжавшего ее наркотиком? Значит,  это
и был убийца? Или в ее жизни был еще кто-то, кто по непонятным пока причинам
разделался с ней?
   Но зачем тогда убивать Джорджа Пэдберри? Если убийца не имел отношения  к
"Частице Востока", если связан был с ней лишь через Айрин Боулз, то что  мог
знать Джордж Пэдберри? И как убийца попал в "Частицу Востока"?
   И как он потом выбрался оттуда?
   У меня от всех этих вопросов  голова  пошла  кругом.  Знать  бы,  как  он
покинул здание, может, это помогло бы вычислить, кто убийца.
   Донлон это знал, у меня на этот счет не было сомнений.  Либо  Донлон  сам
являлся полицейским Айрин Боулз, либо знал, кто  это.  И  убили  его  за  те
сведения, которыми он располагал,  потому  что  по  какой-то  причине  и  на
каком-то этапе эти сведения сделались опасными для убийцы.
   Дверца  внезапно  открылась,  заставив  меня  вздрогнуть,  и   в   машину
проскользнул Халмер со словами:
   - Ну, похоже, в мыслях вы далеко отсюда.
   - Я задумался. Она согласна с нами встретиться?
   - Да. Сказала, что можем приехать прямо сейчас.
   - Хорошо.
   Халмер завел мотор, но  прежде,  чем  тронуться  с  места,  повернулся  и
сказал:
   - Извините меня за те слова, мистер Тобин,  я  не  хотел  вас  задеть.  Я
иногда говорю совсем не то, что думаю на самом деле.
   - Я знаю. Не переживай. Ты меня ничуть  не  обидел,  ведь  на  правду  не
обижаются.
   Халмер, усмехаясь, покачал головой:
   - Вряд ли это возможно - сказать правду и никого не задеть при этом.
   Ребенок начал понимать, как нелегко быть взрослым.

Глава 22

   Сьюзен Томпсон, опрятная,  причесанная  и  подтянутая,  как  спортсменка,
впустила нас в квартиру, ходившую ходуном от оглушительной музыки. С  кивком
и улыбкой она произнесла какие-то  слова,  которые  я  не  расслышал,  потом
повела плечом и жестом пригласила нас с Халмером следовать за ней.
   Мы прошли через прихожую, мимо гостиной, из которой доносился этот гвалт.
Бросив взгляд в комнату, я увидел  компанию  из  четырех  или  пяти  цветных
парней лет  восемнадцати,  усердно  игравших  на  музыкальных  инструментах:
барабанах, пианино, гитаре, саксофоне, может,  еще  на  чем-то.  Звуки  были
такими громкими,  что,  казалось,  можно  было  видеть,  как  они  заполняют
комнату. Ребята так углубились в  работу,  что  было  ясно:  у  них  на  уме
предвкушаемые контракты со студией звукозаписи.
   В конце прихожей была дверь, открывающаяся в  обе  стороны.  Проведя  нас
сквозь нее, Сьюзен Томпсон закрыла дверь за нами, что убавило  громкость  до
переносимого уровня, и с напускным удивлением покачала головой:
   - Ребята с утра до вечера только этим и занимаются. Здесь даже  сам  себя
не расслышишь.  -  Ее  речь  смягчал  едва  уловимый  южный  акцент,  хорошо
сочетавшийся с ее жизнерадостным выражением лица и  уверенными  манерами.  -
Садитесь к столу, - предложила она. - Хотите чаю со льдом?
   - С удовольствием, - ответил я.
   Мы находились на кухне, крошечной, как все  кухоньки  на  Манхэттене,  но
аккуратной, чистенькой и обжитой, как корабельный кубрик. Мы с Халмером сели
за небольшой столик с пластиковым покрытием и стали  наблюдать,  как  миссис
Томпсон готовит чай. Это напомнило мне о доме: о том,  как  я  прихожу  туда
после работы во дворе, сажусь за кухонный стол и смотрю, как Кейт делает чай
со льдом, а зимой - горячий кофе.
   Что я делаю здесь вдали от дома, пытаясь понять другие поколения людей  с
другим цветом кожи, с другими судьбами и печалями?  Ладно,  все  это  должно
скоро закончиться, и я снова залезу в свою нору.
   Мы не пытались завести беседу, пока она  не  присела  за  стол,  поставив
перед нами высокие стаканы с холодным чаем. Я попробовал, мне понравилось, я
похвалил, миссис Томпсон поблагодарила меня, и тогда я сказал:
   - Вы знаете, что я хочу поговорить об Айрин.
   - Знаю. - Она поглядела на Халмера, потом снова на меня. - Может,  ужасно
так говорить, но, по-моему, это к лучшему.
   - Что - к лучшему?
   - Что она умерла. Это жутко звучит, но это так. Такой жизни, как  была  у
нее, - врагу не пожелаешь. Теперь хоть отмучилась.
   - Думаю, между вами и  вашей  сестрой  было  очень  мало  общего,  миссис
Томпсон, - заметил я.
   - О да, - вздохнула она, печально  улыбаясь,  -  почти  ничего.  Мы  были
немного похожи, правда, она всегда была чуть полнее. И мне  повезло,  вот  и
все. Я встретила хорошего мужчину. А Айрин - нет. В  этой  жизни  все  очень
просто, мистер Тобин.
   - Я с вами не согласен, - сказал я.  -  Извините,  что  возражаю,  миссис
Томпсон, но мне кажется, что в вас было заложено то,  что  привлекло  к  вам
хорошего мужчину, а вас - к нему. И я  уверен,  что  Айрин  изначально  была
такой, что рано или поздно нашла бы Джима Колдвелла.
   На ее лице выразилось отвращение.
   - Вы видели этого человека?
   - Сегодня днем.
   - Ну и как он вам понравился? Я покачал головой:
   - Лично мне ни капельки.
   - Айрин втюрилась в него по уши, - сказала она, и в голосе ее послышалось
негодование. - Я допытывалась неоднократно, что  она,  черт  побери,  в  нем
нашла, а она каждый раз отвечала: "Ах, Сьюзи, разве ты не знаешь, что  он  -
мой мужчина?" Ничего себе - ее мужчина. Для того чтобы покупать  себе  такие
костюмы, он держал еще трех-четырех девиц вроде нее.
   - А в жизни Айрин были другие мужчины? - спросил я.
   - Мужчины? В жизни Айрин вообще не было  мужчин,  мистер  Тобин,  а  Джим
Колдвелл не в счет. В жизни Айрин ничего не было, кроме  иглы,  Колдвелла  и
иногда, может быть, меня.
   - А друзья? Подруги?
   - У нее не оставалось времени для жизни, мистер Тобин. Айрин пахала,  как
проклятая, потом  пичкала  себя  этой  дрянью,  без  которой  уже  не  могла
обойтись, а потом снова шла на панель. Когда ей было жить?
   Я продолжал:
   - А ее постоянные клиенты? Вы когда-нибудь говорили с ней о ее постоянных
клиентах? Она покачала головой:
   - Я ничего о них и слышать не желала. Она  попыталась  как-то  рассказать
мне о каком-то полицейском, который  давал  ей  наркотики,  но  я  не  стала
слушать. Я сказала ей, чтобы свою грязь она оставляла  за  порогом.  Сама  -
пожалуйста, но всякую мразь чтобы в дом не тащила. Однажды она как-то  зашла
и привела с собой этого Джима Колдвелла. Я была вежлива, я никому не грублю,
если в этом нет необходимости, но, когда  остались  одни,  сказала:  "Айрин,
чтобы больше ноги этого человека у меня в доме не было". И она его больше  с
собой не приводила. Я никогда к Джиму Колдвеллу горячей любовью  не  пылала,
он знает это, да я и не пыталась скрывать.
   - Он был у вас во время убийства Айрин?
   - Да пришел, думал, что она здесь. Я беспокоилась не меньше, чем он, и не
хотела звонить в полицию,  чтобы  его  выпроводили,  поэтому  позволила  ему
остаться. Но потом все равно  явились  полицейские  и  сообщили,  что  Айрин
убита, и мне пришлось подтвердить его алиби.
   - Может, он на это и рассчитывал? - спросил  я.  Сначала  она  удивилась,
потом задумалась, но в конце концов покачала головой.
   - Нет, сэр, это не в его стиле. Он тут несколько часов распространялся  о
том, что с ней сделает, когда они встретятся, и он явно не шутил.  Нет,  это
на него не похоже.
   - Я так и думал. - Я покачал головой. - Не знаю,  о  чем  еще  вас  можно
спросить. У нее не было друзей, не было врагов, вообще не было жизни  помимо
Джима Колдвелла, героина и иногда вас. Но ее кто-то убил, и я никак не  могу
вычислить убийцу.
   - Простите мне эти слова, - заметила она, -  но,  может,  как  считают  в
полиции, это все-таки сделала ваша родственница?
   - Нет. С тех пор еще очень многое произошло. - Я  отхлебнул  еще  чаю.  -
Поверьте, все упирается в вашу сестру.  В  ее  жизни  должен  был  быть  еще
кто-то. Может, старый школьный приятель, бывший любовник  -  словом,  кто-то
где-то. Айрин когда-нибудь была замужем?
   - Нет, сэр. Айрин села на иглу, когда ей было пятнадцать  лет,  тогда  же
она и пошла на панель. - Поколебавшись, она добавила:
   - Мне не очень приятно об этом говорить, поскольку отчасти тут есть и моя
вина. Айрин была младшей в семье, понимаете, когда она  родилась,  мне  было
десять лет, и, казалось, ей никогда меня  не  достать.  Моя  мама  только  и
говорила:
   "Айрин, посмотри на Сьюэен, бери пример со  Сьюзен,  делай,  как  Сьюзен,
когда ты наконец станешь такой, как Сьюзен", и все  такое.  И,  естественно,
поскольку я сама  была  ребенком,  мне  это  нравилось,  я  задирала  нос  и
старалась не давать ей проходу. Поэтому она  пошла  на  улицу,  связалась  с
нехорошей компанией, и вот что получилось. А я иногда думаю, если бы я лучше
к ней относилась, когда мы были детьми, все  могло  бы  быть  иначе.  -  Она
покачала головой и взяла в руки стакан с чаем. - Но,  мне  кажется,  и  мама
была не права, что всегда ее так принижала.
   - Иногда родителям самим трудно понять, что хорошо для их детей, а что  -
плохо, - заметил я.
   - Мне ли этого не знать. Да, сэр. Ты говоришь себе: у меня-то  все  будет
по-другому, уж я-то не повторю ошибок моей  матери.  И  что  же  получается?
Делаешь другие ошибки, свои собственные.
   Я допил чай и сказал:
   - Ну что ж, спасибо, миссис Томпсон. Спасибо, что уделили мне время.
   - Не стоит благодарности. Всегда буду рада вам  помочь,  звоните,  сделаю
все, что в моих силах. А если вы сможете найти того, кто на самом деле  убил
бедняжку Айрин, ну, это было бы здорово. То есть я помню, что сказала,  мол,
хорошо, что она отмучилась, но все-таки - за что же ее так зверски зарезали.
Тот, кто это сделал, должен получить по заслугам.
   - Надеюсь, что получит. Можно мне перед уходом от вас позвонить?
   - Да, конечно. Там, на стене. Я бы вас провела в гостиную, но  вы  оттуда
ничего не услышите.
   - Ничего страшного. - Я подошел к холодильнику, рядом с которым на  стене
висел белый телефон.
   - Не буду вам мешать, - сказала она, поднимаясь из-за стола.
   - Нет-нет, оставайтесь, я просто позвоню домой, - попросил я.
   - Мне все равно нужно поговорить с мальчишками, - сказала она.  -  Должны
же они когда-нибудь остановиться. - Она  поспешила  прочь  из  кухни,  дверь
слегка качнулась ей вслед.
   - Что ты думаешь? - спросил я у Халмера.
   Он выглядел удивленным.
   - Вы хотите сказать, не врет ли она?
   - Естественно, нет. Она сказала всю правду, какую знала.  Вопрос  в  том,
много ли она знает?
   - Вы меня спрашиваете?
   - Я сам с собой разговариваю, Халмер, - ответил я. - Извини,  мне  просто
нужно было к кому-то обратиться. -  Я  отвернулся  и  набрал  свой  домашний
номер.  Мне  хотелось  знать,  не  звонил  л