Хуана,  а  тот
внимательно следил за ним, словно ребенок, старающийся понять, каким  же
образом фокусник достает из шляпы кролика.
   Расстояние между ними сокращалось: восемь футов, шесть...  Нападавший
снова рванулся вперед. И опять Хуан отпрянул, на этот раз он и сам  едва
не упал, споткнувшись о шезлонг, но потом  обрел  равновесие  и  схватил
белое полотенце. Пританцовывая, он отступал  назад,  стараясь  держаться
подальше от ножа.
   Хуан заговорил снова, на этот раз по-испански. Нападавший остановился
возле шезлонга, о который только что споткнулся юноша, положил свободную
руку на спинку, будто беря короткий тайм-аут, и ответил Хуану на  грубом
диалекте, выплевывая слова. Лицо юноши исказилось то ли от омерзения, то
ли от жалости, и на этом тайм-аут кончился.
   Урод обошел шезлонг слева, а Хуан двинулся в противоположную сторону.
Немного покружив вокруг шезлонга. нападавший со злобным криком  отпихнул
его ногой. Хуан проворно прошмыгнул мимо урода. Теперь они  двигались  в
противоположную сторону, к тому месту, где началась схватка.
   Для  стороннего  наблюдателя  в  этом   зрелище   заключалась   некая
извращенная прелесть: противники являли собой  полную  противоположность
друг другу. Юноша был свеж, красив, статен, а его противник  -  покрытый
шрамами урод. Оба двигались с изысканной грацией, но Хуан был легок, как
олень, в то время как в  движениях  мужчины  чувствовалось  тяжеловесное
изящество пантеры.
   Неизвестно, что  сказал  Хуану  человек  с  ножом,  но  юноша  слегка
замялся, словно утратив уверенность в себе. Казалось, он вдруг  признал,
что его противник имеет право сделать то, что он норовил сделать,  и  не
мог найти исчерпывающих возражений против этого убийства. Похоже, он уже
не искал пути к отступлению и не стремился одолеть противника, а пытался
найти какие-то слова, которые можно было бы противопоставить ножу.
   - Почему он не бежит? - спросил себя доктор. - Почему Люк не  сделает
что-нибудь, не скажет что-нибудь? - Ему не пришло в  голову  задуматься,
почему молчит он сам; он знал лишь, что не в состоянии ни двинуться,  ни
заговорить, и принял это знание как должное.
   А на противоположном  краю  бассейна,  казалось,  шла  пляска,  нечто
похожее на балет в стиле модерн. Хуан отодвигался  только  тогда,  когда
мужчина наступал, и ровно настолько, чтобы  тот  не  достал  его  ножом.
Движения нападавшего стали  менее  размашистыми  и  более  осмысленными,
словно он боялся потерять преимущество, бросившись вперед очертя голову.
А может, он просто играл, как кошка с мышью,  продолжая  травить  жертву
удовольствия  ради,  хотя  вряд  ли:  слишком  угрюмое,  напряженное   и
решительное было у него выражение лица.
   - Хуан!
   Это крикнул стоявший в воде Люк, наконец-то очнувшийся от оцепенения.
Услышав свое имя. Хуан чуть повернул голову, и человек с  ножом  ринулся
вперед.  Хуан  отпрянул.  Он  попытался  хлестнуть   мужчину   по   лицу
полотенцем, но промахнулся.
   Люк заорал:
   - Оторвись от него, Хуан! Беги вниз по склону! Беги вниз по склону!
   Похоже,  нападавший  подумал,  что  Хуан  поступит  именно  так,  как
советовал Люк. Во всяком случае, он вдруг  рванулся  вперед,  размахивая
ножом. Отскочив назад, Хуан снова хлестнул  полотенцем,  теперь  уже  по
ножу - раз, другой. Нож  запутался  в  полотенце,  взлетел,  сверкнул  в
воздухе и воткнулся в землю. Рукоятка задрожала.
   Нападавший на миг замер от удивления и,  разинув  рот,  уставился  на
свою ладонь. Потом заревел от унижения и ярости и бросился  на  Хуана  с
голыми руками, норовя схватить его за горло.
   Хуан стиснул  его  запястья,  и  они  принялись  топтаться,  слившись
воедино, попеременно тесня друг друга. Мышцы их рук и плеч напряглись, а
на  животе  и  на  голых  бедрах  Хуана  стали  рельефными.   Противники
поочередно брали верх, оба щерили зубы  и  не  мигая  смотрели  друг  на
друга.
   Наконец нападавший неожиданным рывком освободился  от  хватки  Хуана,
спотыкаясь, отступил назад и опять бросился в атаку.  На  сей  раз  Хуан
оказался проворнее. Он ушел в сторону, схватил урода за  плечо  и  резко
рванул. Описав полукруг, противник ударился о край бассейна и скатился в
воду, поскольку ничего иного сделать уже не мог.
   Люк, как буйвол, навалился на него и  начал  топить.  Избавившись  от
напряжения, доктор Фицджералд снова опустился в шезлонг. Он сделал вдох,
долгий, трепетный, болезненный вдох, и грудь его  словно  обдало  огнем.
Доктор даже спросил себя, долго ли он не дышал.
   - Слава тебе. Господи! - прошептал он.
   Его руки задергались от боли, пронизавшей их  сверху  донизу.  Доктор
опустил руки, и они повисли как плети вдоль подлокотников. Он  попытался
привести в норму дыхание.
   На противоположном краю бассейна Хуан тяжело опустился  на  кафель  и
сидел, широко  раздвинув  ноги,  будто  тряпичная  кукла,  марионетка  с
перерезанными ниточками. А в бассейне, по грудь в воде, неуклюже возился
Люк, исполненный мрачной решимости. Он продолжал держать разбойника,  не
давая ему вынырнуть на поверхность. Вода вокруг него так и бурлила.
   Но вот Хуан, похоже, мало-помалу вернулся к действительности,  увидел
Люка и осознал происходящее. Лицо его исказилось от боли,  Хуан  подался
вперед и крикнул:
   - Дядюшка Люк, не надо!
   Но Люк не обратил никакого внимания на призыв юноши. Вода вокруг него
волновалась все слабее и слабее.
   Хуан оттолкнулся руками, стал на четвереньки, подполз к краю бассейна
и опять закричал:
   - Дядюшка Люк! Прекратите! Доктор Фицджералд, выступавший всего  лишь
в роли зрителя, очнулся, выпрямился в кресле и громко сказал:
   - Не лезь к нему, малыш. Он знает, что делает, оставь его.
   И тут он с удивлением поймал себя на  том,  что  произнес  эти  слова
шепотом, и его никто не слышал. Да он и не надеялся, что его услышат.
   Хуан неуклюже плюхнулся в бассейн, не нырнул, а скорее просто  рухнул
в воду и, еле волоча ноги, пошел к Люку. Каждое движение давалось ему  с
огромным трудом - настолько он изнемог. Потом эта диковинная  безмолвная
борьба возобновилась. Хуан и Люк  дрались,  будто  изнуренные  акулы  за
ушедшую под воду добычу. Люк что-то пробормотал, но доктор не  расслышал
его,  а  Хуан  ничего  не  ответил  губернатору.  Потом  Харрисон  вдруг
отвернулся и оставил Хуана в покое. Он  медленно  направился  к  доктору
Фицджералду, подняв руки над водой. Подойдя, он тяжело взгромоздил локти
на край бассейна, устремил на доктора невидящий взор и бросил:
   - Вызови полицию, Эдгар.
   Голос его звучал тихо и ровно.
   Напротив них Хуан вытаскивал  из  воды  мужчину.  Тот  был  либо  без
сознания, либо мертв. Доктор сказал: ?Разумеется? -  и  встал.  Все  его
тело  онемело,  нервы  расходились,  как  будто  его  избили  дубинками.
Пошатываясь, он заковылял к коттеджу, чтобы позвонить. Тело все никак не
желало расслабляться.

Глава 11

   Губернатор Харрисон сидел в шезлонге и, тяжело дыша, смотрел, как  на
другом  краю  бассейна  Хуан  делает  этому  сукину  сыну  искусственное
дыхание. Ему хотелось сказать мальчику, чтобы  он  бросил  это  занятие,
пусть сукин сын сдохнет, но у него не было сил  возвысить  голос,  да  и
потом в конечном счете это уже не имело значения. Главное, Хуан жив.
   Во время драки губернатора охватил ужас, и он  мог  только  смотреть,
как этот чертов малохольный норовит одним ударом ножа свести на нет  все
итоги его тяжких трудов. Теперь,  когда  все  кончилось,  он  злился  на
незадачливого убийцу скорее по инерции. Слишком  уж  большое  облегчение
испытывал он от того, что Хуан жив, чтобы еще питать какие-либо  чувства
к безумцам.
   А кем еще мог быть этот человек, если не безумцем! Выбегает не  пойми
откуда среди бела дня, босиком, голый по  пояс,  страшный  как  смертный
грех,  размахивает  ножом,  норовя  убить  совершенно  незнакомого   ему
человека на глазах у двух свидетелей.
   Более чем вероятно, что он сбежал из  сумасшедшего  дома.  Во  всяком
случае, там ему самое место.
   За бассейном Хуан, оседлав этого чокнутого,  трудился,  растирая  ему
спину. Как будто заставить маньяка дышать снова  было  очень  важно.  Но
если мальчику от этого легче, пусть себе потешится.
   В двери появился Эдгар. Он шел как человек,  у  которого  раздроблены
коленные чашечки. Лицо его было белым как снег.
   - Полиция выезжает, - доложил он, - а два человека придут  покараулят
его до приезда полиции.
   - Хорошо.
   Хуан крикнул с дальнего края бассейна:
   - Дядюшка Эдгар! Взгляните-ка!
   - Ах, да, - отозвался Эдгар, будто лунатик. - Разумеется.
   Губернатор смотрел, как Эдгар  идет  вокруг  бассейна.  Ноги  у  него
заплетались, как у только что появившегося на свет жеребенка, и Харрисон
поймал себя на том, что не в  состоянии  поверить  в  способность  этого
человека сделать то,  что  надо  было  сделать.  Как  же  заставить  его
расправить плечи?
   Если бы только в смерти Эллен Мэри был виноват Позос.  Разумеется,  в
каком-то смысле так оно и было: не будь  на  свете  Позоса,  Эллен  Мэри
осталась бы жива. Но были слишком казуистические рассуждения, и вряд  ли
стоило делиться ими с человеком, только что потерявшим дочь.
   Неужто ничего нельзя придумать! Надо каким-то образом свалить вину на
Позоса, тогда все встанет на  свои  места.  Эдгар  будет  работать,  как
машина, отключив все чувства, если, конечно,  дать  ему  соответствующий
эмоциональный заряд.
   Пока Хуан обходил бассейн, Эдгар опустился на колени  рядом  с  телом
безумца.
   Робко улыбнувшись трясущимися губами, Хуан  сел  в  шезлонг  рядом  с
губернатором и сказал:
   - Дядюшка Эдгар говорит, с ним все в порядке.
   - Завтра я буду этому радоваться, но сейчас жалею, что  не  прикончил
его, - ответил губернатор. Хуан протянул руку и сжал его колено.
   - Я ценю это, дядюшка Люк, - сказал он. - Я ценю ваши чувства ко мне,
но вы не поняли, что это за человек.
   - Чего не понял? Безумец, вот и все.
   - Он сидел в одной из тюрем отца. Вот откуда у него все эти шрамы.
   Губернатор посмотрел на дальний край бассейна, потом опять на Хуана.
   - Именно это он тебе и сказал?
   - Да, сэр.
   - Но зачем пытаться убить тебя? Почему бы не  убить  твоего  отца?  -
спросил губернатор и подумал:
   "Тогда мне не надо было бы идти на все эти ухищрения?.
   - Не знаю. Наверное, у отца неплохая охрана. И, как я  понимаю,  этот
человек  хотел  возмездия  и  решил,  что  убийство  единственного  сына
генерала станет лучшей местью. - Хуан горько усмехнулся. - Эх,  знал  бы
он, как обстоит дело!
   - То есть?
   - Ну, что меня нельзя назвать сыном генерала Позоса, - сказал Хуан. -
Я ему безразличен и не могу заставить себя любить его.
   В этот миг прибыли двое служащих  гостиницы.  Губернатор  показал  на
дальний угол бассейна.
   - Он там.
   Убийца, слава Богу, несостоявшийся, уже порывался сесть, хотя у  него
кружилась голова. Эдгар что-то негромко говорил ему, но,  когда  подошли
двое служащих, он выпрямился и  посторонился.  Служащие  неуклюже  стали
слева и справа от  сидящего  мужчины,  поглядывая  то  на  него,  то  на
бассейн, то друг на друга, очевидно, не зная толком,  что  им  делать  в
сложившихся обстоятельствах.
   Эдгар  обогнул  бассейн,  подошел  и  опустился  в  шезлонг  рядом  с
губернатором, поодаль от Хуана.
   - Он выживет, - сообщил он, - Нахлебался воды, но Хуан почти  всю  ее
вытолкал.
   - Сейчас я почти жалею, что не дал ему умереть, - сказал Хуан.
   Когда Эдгар удивленно посмотрел на него, юноша снова объяснил, почему
произошло это нападение.
   Губернатор опять задумался, и ему показалось,  что,  как  бы  там  ни
было, эту атаку можно обратить к своей выгоде. Во-первых, пора  начинать
убеждать Хуана принять на себя  заботы  о  Герреро  после  смерти  отца.
Во-вторых, внушить Эдгару уверенность в себе. Поэтому он сказал:
   - В тот день, когда ты станешь правителем своей  страны,  Хуан,  надо
будет покончить с тем положением, которое порождает таких людей.
   Хуан бросил хмурый взгляд на человека, сидевшего  на  кафельном  краю
бассейна,  и  губернатор  заметил,  что  юноша   проникается   сознанием
ответственности. Хуан постигал эту науку, пусть медленно, зато верно.
   - Вряд ли, - глухо сказал  Хуан,  -  кто-нибудь  мог  хоть  в  чем-то
перечить отцу.
   - Чтобы повлиять на его привычки? Едва ли.
   - Едва ли, - эхом отозвался Хуан и смежил веки. Губернатор повернулся
к Эдгару со словами:
   - Когда настанет  этот  день,  убийц  больше  не  будет.  Они  просто
останутся не у дел.
   Эдгар понял. Он кивнул и сказал:
   - Аминь.
   Открыв глаза и посмотрев на незадачливого убийцу, Хуан проговорил:
   - Мы не скажем отцу, что тут произошло. Полиции тоже. Этот человек  -
просто грабитель, вот и все. Губернатор нахмурился.
   - Но почему?
   Хуан повернулся и посмотрел ему в глаза.
   - Я не хочу, чтобы его снова упрятали в тюрьму в стране  отца.  Пусть
его посадят в мексиканскую тюрьму.
   Губернатор улыбнулся, и на душе вдруг стало легко. Все образуется, и,
ей-богу, у парня все задатки прекрасного вождя, отменного предводителя.
   - Хорошо, - согласился губернатор. - Если только  он  сам  не  станет
выступать с речами.
   - Я с ним поговорю, - сказал Хуан  и  встал.  Когда  через  несколько
минут полицейские в коричневой форме тяжело поднялись по  склону  холма,
Хуан сидел на корточках перед пленником, беседуя с ним  по-испански.  Он
выпрямился, вернулся к губернатору и  по-английски  ответил  на  вопросы
полицейских.

Глава 12

   Генерал Позос неторопливо спустился по пружинящим  сходням  в  катер,
где два матроса подхватили его под руки и  помогли  забраться  на  борт.
Посадка и высадка портили ему все удовольствие от прогулок на яхте.
   Вместе с  ним  в  катер  спустились  Боб  Харрисон  и  еще  несколько
приближенных. Когда все расселись - Харрисон рядом с генералом, -  катер
отвалил от яхты и направился к берегу.
   Харрисон держал на коленях блокнот.  Был  полдень,  солнце  стояло  в
зените, не давая почти никакой тени. Становилось жарко,  даже  чересчур,
но Харрисон в своем сером полотняном костюме и светло-сером галстуке был
невозмутим и, казалось, не чувствовал зноя.
   - Вы начнете, - говорил он, заглядывая  в  блокнот,  -  с  ответа  на
приветствие мэра города прямо на причале.
   - Да знаю я его, - буркнул генерал. - Он свинья. Генерал  пребывал  в
дурном расположении духа, и не только из-за шатких сходен,  но  и  из-за
того, что второй темно-синий мундир, в который ему пришлось  облачиться,
оказался чересчур плотным для такого солнечного дня.  Генерал  обливался
потом. Он был весь липкий.
   Харрисон,  совершенно  не  тронутый  замечанием  генерала.  продолжал
читать:
   - Мэр будет на завтраке в вашу честь. В числе приглашенных будут...
   Генерал Позос в злобном молчании слушал  перечень  приглашенных,  яо,
когда мелькнула фамилия одной известной киноактрисы, он сказал:
   - Это та блондинка?
   - Нет, сэр. Рыжая.
   - Возможно, я ее захочу.
   - По-моему, она только что опять вышла замуж, генерал, и  фамилия  ее
мужа тоже значится в списке.
   -  Рог  nada.  -  Генерал  пренебрежительно  махнул  рукой,  как   бы
говоря: ?Не очень-то и хотелось?.  Он  всегда  переходил  на  испанский,
когда желал сохранить лицо. Он не верил, что английский может  в  полной
мере передать безразличный тон, которым Позос хотел  объявить,  что  ему
наплевать на эту рыжеволосую киноактрису, что она уже забыта, что ее для
него не существует. Все необходимые тонкости речи давались ему только на
родном языке.
   Харрисон как ни в чем не бывало продолжал:
   - После ланча, который будет дан  в  ?Хилтоне?,  состоится  небольшая
пресс-конференция, а затем вы...
   - Репортеры? - Генерал не  жаловал  жнецов  новостей  и  имел  на  то
основания.
   - Мы заручились обещанием сотрудничества. Все равно  они  мексиканцы,
кроме двух человек.
   - А эти двое?
   - Один американец, другой - британец.
   - Уж и не знаю, который хуже. - Это не было шуткой, поскольку генерал
не умел шутить. Это была истинная правда, изреченная с каменным лицом.
   - Они не будут ерепениться, генерал, все улажено.
   - Хорошо.
   - После пресс-конференции вы отправитесь в номер,  отведенный  вам  в
?Хилтоне?, и там побеседуете с новыми кандидатами в члены вашего личного
штаба.
   Генерал улыбнулся. Это означало, что там будут женщины,  а  он  любил
женщин - новеньких, с иголочки.
   - С четырех до семи, - продолжал Харрисон, - вечеринка с  коктейлями,
которую устраивает в вашу честь один американский писатель. - Он  назвал
фамилию человека, романы которого о врачах неизменно попадали  в  списки
бестселлеров.
   Генерал о нем  слыхом  не  слыхивал.  Он  что-то  буркнул,  ему  было
наплевать.
   - Обед в восемь, - сказал Харрисон. - Хозяин - посол Бразилии, у него
поместье за городом.
   Генералу не нравилась Бразилия, потому что она была такая большая. Он
сложил губы бантиком, но ничего не сказал.
   - В ваши покои вы вернетесь к одиннадцати, - закончил Харрисон,  -  и
остаток вечера будете свободным. Отплываем мы в девять утра.
   Генерал кивнул.
   Когда катер пришвартовался, сильные руки помогли  генералу  встать  и
подняться на прочный настил, где его ждала толпа  людей  с  улыбками  на
физиономиях и протянутыми руками. Все были разодеты, как на парад.
   Последующие  пять  минут  генерал  был  занят  протокольным   обменом
любезностями и церемонией знакомства. Тут  было  немало  людей,  которым
следовало улыбаться, и много рук, которые  надлежало  пожать.  Причем  в
определенной последовательности. Генерал  любил  эти  суетные  церемонии
точно так же, как  он  любил  свои  мундиры:  они  внушали  ему  чувство
собственного величия, нужности, добродетели.
   Разумеется,  встречать  его  пришли  в  основном  политики  -   мэры,
губернаторы, послы и прочие видные люди. Были там и Люк  Харрисон,  отец
Боба, и доктор Эдгар Фицджералд,  оба  где-то  в  самом  конце  шеренги.
Генерал Позос был рад видеть их, особенно доктора, который должен  здесь
присоединиться к нему на  неопределенный  срок.  С  широкой  улыбкой  он
обеими руками схватил руку доктора. Телесные недуги, донимавшие генерала
последние несколько лет, в особенности все более частые случаи  полового
бессилия, и пугали, и злили его. Уже от одной мысли,  что  его  пользует
такое светило, как доктор Эдгар Фицджералд, генерал испытывал  громадное
облегчение.
   Пожимая доктору руку, генерал с чувством произнес:
   - Несказанно счастлив, мой доктор. Несказанно счастлив. Ваши покои на
судне вам понравятся, я в этом убежден.
   Доктор выглядел малость изнуренным, возможно, из-за перемены  климата
или непривычной еды, но сумел улыбнуться в ответ и сказал:
   - Мне не  терпится  их  увидеть,  генерал.  И  я  с  нетерпением  жду
начала... начала нашего сотрудничества.
   - Несказанно счастлив. Несказанно счастлив.
   Наконец генерал отпустил руку доктора и  пошел  дальше.  Он  позволил
себе немного отвлечься, наблюдая за встречей молодого Харрисона с отцом.
Может, хоть сейчас появится какой-нибудь намек, ключик, откроющий  дверь
во внутренний мир Харрисона, когда он обменяется рукопожатием  с  отцом,
которого не видел почти год.
   Но его ждало разочарование. Двое мужчин,  отец  и  сын,  пожали  друг
другу руки, обменялись улыбками и  несколькими  невнятными  словами,  и,
насколько  мог  видеть  генерал,  все  это  было  проделано  с  тем   же
вкрадчиво-вежливым дружелюбием, какое Харрисон выказывал всегда.
   Да, но на этот раз они были вдвоем. Приветствуя сына, отец  вел  себя
точно так же. Совершенно так же. Никаких тебе широких радостных  улыбок,
ни сверкающих глаз, ни объятий или иных жестов, принятых между  кровными
родственниками. Но и холодка, возникающего между отдаляющимися  друг  от
друга родными, тоже не было.  Короче  говоря,  ничего  не  было,  ровным
счетом ничего.
   Неужели Харрисон научился всему этому у отца?