нас пошли!
                                                   Примечания достойная жизнь
                                                              графа Бонневаля

                                                        Их из Содома виноград
                                                 И от Гоморры все их розги...
                                                     Их ягоды горька стократ,
                                                   Сок отравляет шумны мозга.
                                                       Змеина ярость их вино,
                                               И аспидов злость неисцельна...
                                               Вас. Тредиаковский (Ода XVIII)

                                ГЛАВА ПЕРВАЯ

   В старину государство о здравии твоем не печалилось. Хочешь - живи, хочешь
- помирай.  Это,  мил человек, твое дело. И потому народ сам о здоровье своем
беспокоился.  Из народа же выходили и врачеватели народные, которых "лечцами"
звали. Лечцы эти были бродягами-странниками.
   Европа тоже имела давний опыт бродяжьего врачевания. Города отворяли перед
врачами свои ворота, как перед фокусниками; исцелители разъезжали с балагана-
ми,  сопровождаемы музыкантами. Врачи обладали большой телесною силой и даром
поэтических импровизаций. Слуги несли перед ними знамена с успокоительным де-
визом: "Только зуб-не челюсть!" При этом врачи, прежде чем зуб вырвать, долж-
ны были на площади произнести пылкую речь о своем искусстве... Это был празд-
ник жизни, карнавал здоровья, победа над болью!
   Русские лечцы  пилигримствовали без знамен и без музыки.  С древних времен
славянские реки,  что текли по великой русской равнине,  несли в своих  водах
осадок,  от которого в теле человека порождались зловредные камни.  Оттого-то
Руси и были нужны "камнедробители"; они издревле ходили по деревням и спраши-
вали,  кто болен "камчюгом"? Без ножа, без боли, без колдовства - одними тра-
вами!  - растворялись камни в больном,  и лечец выгонял их прочь из тела.  На
пришло  на  Русь зловещее иго татарское,  и секрет лечения "камчюга" был без-
возвратно утерян. Лишилась его и Европа, в которой мрачное средневековье раз-
давило науку,  уничтожив многие врачебные тайны - от египтян,  от римлян,  от
греков, от арабов...
   Анна Иоанновна  ложиться  под нож хирурга отказывалась,  но архиятер Фишер
брался ее вылечить, только... в марте!
   - Ваше величество,  сыскал я рецепт старинный, по которому надобно в марте
зайчиху беременную словить в лесу,  зайчат из нее недоношенных вынуть,  потом
их высушить, в порошок растереть мелко и добавлять больному в вино хлебное.
   - А сейчас-то январь на дворе,  - отвечала императрица.  - Когда еще  твоя
зайчиха беременна станет?
   21 января 1740 года,  как уже заведено было,  при дворе отмечался всеобщий
день Бахуса.  Это был день восшествия на престол Анны Иоанновны,  и гостей от
царицы выносили без сознания.  Горе тому,  кто рискнул бы остаться пьяненьким
или  пьяным  -  каждый,  дабы восторг свой засвидетельствовать,  обязан стать
распьянущим.  Начиналась же церемония Бахуса вполне пристойно:  гость вставал
на колени перед троном,  а императрица вручала ему бокал венгерского (которое
тогда заменяло на Руси шампанское).  А потом уже начиналось пьянство  грубей-
шее, пьянство повальное, лыка не вяжущее.
   Бахус этот был парнишка каверзный -  от  винопития  усердного  императрица
расхворалась.  А вокруг ее постели, интригуя отчаянно, менялись лейб-медики -
каждый со своим рецептом.
   Боли в почках и особенно в низу живота были сильны по-прежнему,  и она ре-
шилась:
   - Пущай и христопродавец меня тоже посмотрит...
   Явился к ней Рибейро Саншес;  ученый муж, он бился над излечением болезней
посредством русских бань.  Русская парилка,  где мужики целомудренно с бабами
мылись,  привела Саншеса в такой восторг,  что он полюбил париться и  сочинял
трактат о банях, чтобы себя всемирно прославить.
   - Ну,  жид! - сказала ему Анна Иоанновна, до подбородка одеяла на себя на-
тягивая. - Смотри мое величество...
   Но  одеяла снять не давала:
   - Ты так меня... сквозь одеяло смотри!
   Через лебяжий пух Рибейро Саншес прощупал  императрицу.  Определил  места,
при нажатье на которые императрица вскрикивала.  Она сказала врачу, что глаза
рачьи от палача знакомого мало ей помогли.  Развязав на затылке черные тесем-
ки,  Саншес снял очки, просил продемонстрировать последнюю урину ея величест-
ва...
   - Скажи мне, дохтур, чем вызвана болесть моя?
   - Врачу,  как и судье, положено говорить правду, и только правду. Вы слиш-
ком много пили и жирно ели. Приправы острые повинны тоже. А сейчас ваше вели-
чество изволит вступать в период жизни,  который для каждой женщины  является
опасным.
   Анна Иоанновна сердито нахмурилась:
   - Какая же мне опасность грозит, дохтур?
   - Вы прощаетесь с женской жизнью,  отчего органы вашего величества,  самые
нежные, склонны перерождаться, - ответил Саншес.
   - Твое счастье,  что я больна лежу.  А то бы я показала тебе, как я проща-
юсь... Пиши рецепт, гугнявец такой!
   Рецепт отнесли в Кабинет,  где его апробовали кабинет-министры - Остерман,
Черкасский, Волынский. От Саншеса был прописан красный порошок прусского вра-
ча Шталя и обильный клистир для очищения  организма  царицы.  Анна  Иоанновна
снова возмутилась:
   - Чтобы я,  самодержица всероссийская, тебе ж... свою показывала? Да лучше
я умру пусть, но не унижусь!
   Рибейро Саншес вручил клистирную трубку герцогу:
   - А я могу постоять за дверью...
   Бирон  с трубкой остался наедине с императрицей.
   - Анхен,  -  сказал он жалобно,  - сочетание светил небесных неблагоприят-
но...  нас ждет ужасный год! О, как страшусь я сорокового года, который можно
разделить на два и на четыре... Мужайся, Анхен, друг мой нежный!
   Его высокой курляндской светлостью был поставлен клистир  ея  российскому
величеству. Врачи стояли за дверью.

   Облик царицы в этом году сделался страшен.  Заплывая нездоровым жиром, чу-
довищная жаба в грохочущих парчою робах,  Анна  Иоанновна  хрипло  дышала  на
лестницах дворцовых. Глаза ее (без единой ресницы) побелели; зрачки, когда-то
вишневые, теперь купались в студенистой мути. Невоздержанна стала к сладкому;
пихала в рот себе лакомства парижские, жадно чмокала языком. Возраст и болез-
ни не умерили жестокости ее,  а теперь мучила и тоска злобная; она выдумывала
для себя новые забавы. В последний год Анна Иоанновна полюбила частные письма
за других людей писать. Особенно - к женам, которые с мужьями в разлуке нахо-
дились.  Выбирала для забавы,  как правило,  семью счастливую,  где супруги в
согласии проживали.  Ждет,  бывало,  жена весточки от муженька ненаглядного и
вот... получает: "Задрыга ты старая, ныне я тебя знать не пожелал, а сыскал в
столице паненочку для нужд своих молоденьку и с нею  беспечально  играюсь..."
Писал ей муж другое письмо - любовное,  нежное, тоскующее. Но императрица ве-
лела его на почте изъять, а свое переслала на Москву дяденьке С. А. Салтыкову
и велела ему указно: "...при отдаче онаго велите присмотреть, как оное (пись-
мо) принято будет, и что она (жена то есть) говорить при том станет".
   Салтыков депешировал, что ревет жена от письма такого.
   - Так вот ей и надобно! - радуется императрица.
   Губернаторы российские к указам царицы уже привыкли.  То захочет, чтобы ей
белую ворону поймали.  То велит всех седых баб остричь наголо, а волосы в Пе-
тербург  для  париков отправить.  То коты ей "холостые" понадобятся,  будто в
столице все коты уже женаты.  А то узнает, что в Сызрани дура проживает - та-
кая  уж дура,  каких отродясь еще не бывало,  и дуру велит к себе под конвоем
доставить.  Власти местные должны были в дурью башку втемяшить, чтобы дура не
пугалась ("зову не для зла, а для добра", - сообщала Анна Иоанновна).
   Вот какие указы рассылала она в году этом:

          "Уведомились Мы,  что в Москве на Петровском
      кружале стоит на окне скворец, который так хорошо
      говорит, что все люди, которые мимо едут, останавли-
      ваются и его слушают, того ради имеете вы онаго сквор-
      ца немедленно сюда к Нашей Милости прислать..."

   Или - такой:

          "В деревне у Василия Федоровича Салтыкова поют
      песню крестьяне, которой начало: "Как у нас в сельце
      Поливанцеве да боярин-от дурак решетом пиво цедил".
      Оную  песню  велю написать всю и  пришлите к нам
      немедленно, послав в ту деревню человека, который бы
      оную списать мог..."

   В этой  песне боярин-дурак в решете пиво варил.  Дворецкий-дурак в сарафан
пиво сливал.  Поп-дурак ножом сено косил. Пономарь-дурак на свинье сено отво-
зил. Попович-дурак подавал в стог сено шилом. А крестьянин-дурак костью землю
косил...  Вот и нравилось Анне Иоанновне, что ни одного умного там нет - одни
дураки!
   Это был год последний - год самый тягостный, год небывалых потех и великой
пышности,  год самых жестоких казней. В этом году разбойники столь обнаглели,
что средь бела дня напали на Петропавловскую крепость, где из канцелярии заб-
рали все деньги.
   А морозы стояли тогда страшные!

   Об этой исторической стуже писались тогда трактаты научные.  Морозы жесто-
кие  начались  еще  с  10 ноября 1739 года и устойчиво продлились до 16 марта
1740 года (с короткой неестественной оттепелью в день казни Ивана Булгакова).
Старые люди припоминали, что давно такой суровой зимы не бывало. В лесах даже
зверье померзло. По ночам кошки бродячие скреблись в домы людские, прося пус-
тить их для обогрева. Волки забегали в столицу из-за Фонтанки, от деревни Ка-
линкиной, с Лахты чухонской - выли в скорби!..
   Бирон  указал царице на замерзшее окно:
   - Смотри, как омертвела вся природа... не к добру.
   - Не бойсь,  - отвечала Анна Иоанновна,  спиною широкой печку загородив. -
Нам с тобою бояться не пристало...
   Калмычка, крещеная Авдотья Ивановна Буженинова,  еще с прошлого года прис-
тавала к ней, чтобы ее "озамужили".
   - Да какого дурака обженю я с тобой?
   - Матка, - отвечала калмычка, - или дураков у тебя мало?
   Бирон  рассеянно следил за потугами шутов к веселью.
   - Вот князь Голицын-Квасник, - сказал. - Разве плох?
   За переход  в  веру католическую,  за женитьбу на итальянке уже поплатился
князь жестоко,  ослабел разумом от унижения. И немцы придворные больше других
шутов его шпыняли.  За его фамилию громкую, за ученость прежнюю, за титул его
княжеский... Все это давно размешано в грязи и облито квасом в поругание!
   - Квасник,  - позвала императрица,  смеясь,  - эвон невеста тебе новая...
Оженить я тебя желаю. Рад ли?
   - Ожени.
   - Да на ком - знаешь ли?
   - Знал, да забыл. Прости, матушка.
   - Ты  и впрямь дурак. Вот Буженинова... нравится?
   - Хоть и косая баба,  а добрая, - согласился Голицын. - И когда бьют меня,
она всегда за меня вступится..,
   Анна Иоанновна  уже зажглась новою забавой.

          "...для некоторого приуготовляемого здесь маскара-
      та выбрать в Нижегородской губернии из мордовского,
      чувашского, черемиского народов каждого по три пары
      мужеска и женска полу пополам и смотреть того, чтобы
      они  собою не были гнусны, и убрать их в наилучшее
      платье со всеми приборы по их обыкновению, и чтоб
      при  мужеском поле были  луки и прочее оружие, и
      музыка какая у них потребляется; а то платье сделать
      на них от губернской канцелярии из казенных наших
      денег".

   Одиннадцать губернаторов России получили  такие  уведомления  от  двора  и
встряхнули  свои провинции к бодрости.  Провинциями же заправляли воеводы,  и
они пошли рыскать по уездам на казенный счет,  выбирая инородцев вида негнус-
ного,  с оружием, с музыкой... Всех привозимых в столипу сразу тащили в манеж
герцога Бирона,  где их кормили, мыли, ранжировали. Здесь и на Зверовом дворе
репетировали  "дурацкую  свадьбу".  Бирон в подготовку маскарада потешного не
вникал. Мысли его были отягощены осложнениями жизни. Царица больна, а под бо-
ком  завелся враг сильный,  которого на своей груди он и вскормил.  Волынский
залетел уже высоко, сбить его будет трудно... Бирон вошел в конфиденцию с Ос-
терманом и Куракиным;  первый давал осторожные советы, второй обливал их слю-
ною бешеной собаки. Герцог говорил:
   - Надобно восстановить равновесие,  которое пошатнулось от тяжести Волынс-
кого, для чего и желаю вызвать Бестужева-Рюмина.
   - Михаила,  что послом в Стокгольме? - спрашивали его.
   - Нет,  Алексея, что послом в Копенгагене, мы с ним старые приятели еще по
Митаве. Будучи молодыми камер-юнкерами, сообща девок на мызах портили, и дол-
ги у нас были общие...
   Тишком от  ревнивой  императрицы Бирон частенько навещал теперь цесаревну.
Елизавета Петровна пугалась откровенной дерзости герцога.  Без тени  смущения
он предлагал ей себя в любовники.  Хотел он переменить хозяйку, но суть жизни
своей оставить прежней.  Состоял при Анне Иоанновве - будет состоять при Ели-
завете!
   - Нет, - отвечала цесаревна. - Не надо. Что вы?
   Бирон злобился  оттого,  что  Елизавета никак не шла в сети его хитроумной
интриги. Однажды он взял ее подбородок в свои жесткие пальцы, стиснул его так
сильно, что она даже вскрикнула.
   - Голубушка,  - сказал герцог,  в глаза ей глядя,  - с такой трусостью вам
никогда не сидеть на престоле российском.

   Для свадьбы Голицына с калмычкой посреди Невы возводился Ледяной дом,  - в
такие-то морозы изо льда что хочешь можно соорудить!  Ледяной  дом  настолько
знаменит вышел, что название его стали писать с букв заглавных.
   Для дураков он забавою был. Но только не для умных!
   Мы, любезный  читатель, станем относиться к нему двояко.
   Как к высокому достижению народного разума.
   Как к ловкому маневру заговорщиков против Анны Иоанновны.
   Ледяной дом - это крепость,  которую конфидентам следовало взять,  засесть
за его прозрачными стенками и - выстоять!

                                ГЛАВА ВТОРАЯ

                                              Волынский тверд был до конпа!..
                                                     Он важность гордого лица
                                                    Не изменил чертой боязни.
                                                  Рылеев. "Голова Волынского"

   Враги злобствовали...  Однажды утром Кубанец сорвал с дверей  дома  своего
господина  записку.  Это  было изречение из уст пророка Наума:  "Несть цельбы
сокрушению твоему, разгореся язва твоя; вси слышащие весть твою восплещут ру-
ками о тебе,  понеже на кого не найде злоба твоя всегда". Понял тогда Волынс-
кий:
   - Грозят мне бедами библейскими... не убоюсь их!
   Он уже почуял холодок топора,  над ним  нависшего,  но  изменить  верности
гражданина не пожелал. Книги лежали на столе потаенные: "Камень опыта полити-
ческого",  "Комментарии на Тацита",  "Политического счастия ковач" и  прочие.
Опасные книги!
   А сколько желчи было излито в беседах вечерних...
   - Ой,  система, система! - говаривал Волынский друзьям. - От нее никуда не
денешься, а менять бы надо поганую.
   Белль д'Антермони снова предупреждал:
   - Коли речь о системе государства зашла, так изгони прежде раба своего Ку-
банца от нас, чтобы он тебя не мог слышать.
   - Раб есть, рабом и останется господину своему.
   - А  государыня у нас..., - бранился Хрущов.
   - То верно, - соглашался Соймонов. - Герцог Курляндский ныне осатанел пре-
дельно.  Недавно ехал в карете по Невскому, на ухабе его качнуло так, что зу-
бами щелкнул.  Прилетел в Сенат,  а там - сенаторы. Он - им: "Развалю всех на
дороге, вами же неисправные мостовые велю вымостить!" Сенаторы - ни гугу!
    - Житье  настало - хуже собачьего, - горевал Еропкин.
    Главное, что двигало сейчас конфидентов, это рассуждения над "Генеральным
проектом о поправлении внутренних государственных  дел".  Все  трудились  над
ним,  и получался трактат политический, а Хрущев больше всех в проект от себя
вписал, и говорил он так:
   -  Сочинение это будет полезнее книги Телемаковой...
   Артемий Петрович проект на важные пункты разбил:  об укреплении  границ  и
силах воинских,  о церковниках и шляхетстве,  о купечестве и фабриках, о тор-
говле и прочем. Открывался проект исторической преамбулой - от Владимира свя-
того  до  Анны Иоанновны историю дотянули.  Татищев тут во многом конфидентам
помог,  Еропкин с Хрущевым тоже знатоками были в истории русской.  В  проекте
Волынского осуждалась тирания Иоанна Грозного,  живодерство его опричников, о
Петре I и самой Анне Иоанновне 1шсал Волынский с большой неприязнью.  А таких
царей,  как  Иоанн Алексеевич (отец нынешней царицы),  Екатерина I и Петр II,
конфиденты и вовсе не поминали, будто их отродясь на Руси не бывало.
   - Россия,  - высказывался Волынский,  - страна недоделанная.  Есть страны,
как Голландия, где все давно в порядке, и оттого, полагаю, скучно там живется
голландцам.  А у нас на Руси такой кавардак, что скуки мы ведать никак не мо-
жем...  Вот и правосудие,  где оно? Царь встретил пьяного мужика и велел бить
его,  чему указ издан.  Вывод - пьянство вредно!  Потом царь Петр, сам будучи
пьян,  встретил и мужика пьяного. О чем тоже указ состоялся: мужика того царь
кубком для пущего пьянства вознаградил. Вывод обратный первомупьянство полез-
но!  А указы государевы становятся законоположениями,  по ним суд и  расправу
над народом учиняют.  Так где же тут истину сыщешь, если на царей полагаться?
Мало ли что им взбредет в голову? Нужны России не указы царские, а единый за-
кон  для всех,  и закон этот должен составить книжечку невеликую и недорогую,
чтобы всякий россиянин мог ее прочитать.  Вот тогда лихоимство и крючкотворс-
тво в судах исчезнет!
   Волынский  с пылом раскрывал свою душу:
   - Опять же образование! Где оно? Я грамотен, ты грамотен, вон даже Кубанца
я обучил...  А нужно образование всего народа поголовное. Чиновникам же экза-
мены делать,  чтобы неграмотных к делам не подпушать. Мыслю я так, что немало
мастеровых бы у нас было,  ежели бы технические училища для народа открыть. А
крестьян  учить  надо  в школах грамотности при их же деревнях и селах,  близ
церквей, от духовенства. Но главное, - возвещал Волынский, - главное, надобно
в России создать университет,  куда принимать не только дворянчиков, но и лю-
бого парня,  лишь бы он башковитым был.  Вот тогда Русь окрепнет, тогда она в
тело войдет, тогда свет из Европы к нам в Азию переместится...
   Зашел к отцу сын, и Волынский поцеловал его.
   - Вот, Петруша! - сказал при всех, мальчика благословляя ко сну грядущему.
- Счастлив ты, что такого батьку имеешь...
   К ночи оставались самые близкие ему:  Соймонов,  Еропкин,  Хрущев и Платон
Мусин-Пушкин.  Тут уж говорили хлестко:  как делать?  Анну Иоанновну называли
словом обидным, подзаборным. От брака Анны Леопольдовны с принцем Брауншвейг-
ским тоже беды боялись.
   - Случись что,  - пророчил Еропкин, - и явится перед нею граф Мориц Линар,
саксонский любитель,  будет она с ним махаться,  как наша царица с Бироном. А
нам с того облегчения не жцать. Ежели что и делать, так надо делать сейчас.
   - Сейчас нельзя,  - рассуждал Волынский. - Белградский мир еще не отпразд-
нован, гвардия не вся в столицу собралась.
   Составляли они проскрипцию на тех, кого следует уничтожать первыми: Бирон,
Остерман, Миних, Рейнгольд Левенвольде.
   - А куда Лейбу Либмана денем?  - горячился Мусин-Пушкин.  - Он  даром  что
фактор, а без его совета Бирон и шагу не делает.
   Сообща было решено:  Лейбу Либмана отдать народу на площади для  растерза-
ния.  Принца  Антона Брауншвейгского,  благо он тихий и зла никому не сделал,
выслать туда,  откуда приехал.  Анну Леопольдовну,  если заартачится, тоже за
рубежи отправить.  Всех немцев разогнать,  оставив лишь тех, которые к народу
русскому относятся приветливо...
   - Возводить будем Елиза