вету, - говорили конфиденты.
   Поздним часом заявился к ним Иогашка Эйхлер:
   - Остерман вызывает из Дании Алексея Бестужева-Рюмина, а зачем он это де-
лает - и сам догадаться можешь, Петрович.
   - Да брось, - отмахнулся хозяин. - Не меня же свергать!
   - Тебя и свергнут... Не знаю, - задумался Эйхлер, - к чему бог ведет всех
нас,  к добру или к худу?  Пропасть нам всем или быть на самом верху России и
оттуда сверкать молниями?..
   Сейчас кстати пришлась свадьба Голицына с калмычкой.
   - На Ледяной дом я много уповаю, - говорил Волынский.

   История умеет забывать...  Она не сохранила имен тех умельцев,  которые  в
краткий срок возвели на Неве ледяное диво. "Самый чистый лед, наподобие боль-
ших квадратных плит разрубали, архитектурными украшениями убирали, циркулем и
линейкой  размеривали,  рычагами  одну ледяную плиту на другую клали и каждый
ряд водою поливали, которая тотчас замерзала и вместо крепкого цемента служи-
ла. Таким образом, через краткое время построен был дом..."
   Льдины чуть-чуть были подкрашены синькою,  и слов не хватало,  чтобы выра-
зить восхищение,  когда при закате солнца сверкал Ледяной дворец, словно гро-
мадный кристалл драгоценного камня.  Сооружали дом  между  Адмиралтейством  и
Зимним дворцом - как раз посреди Невы,  и была такая давка от народа любопыт-
ного, что пришлось к дому караул поставить. Внутрь запускали каждого, но сле-
дили,  чтобы ничего не своротили и не уперли. А возле дома поставили баню для
"молодых", которую мастера сваляли из ледяных бревен-
   Потом фантазия строителей на морозе пуще разыгралась.  Отлили они изо льда
шесть пушек и две мортиры,  изнутри которых каналы высверлили. "Из оных пушек
неоднократно стреляли, в котором случае кладено в них пороху по четверги фун-
та, а при том посконное или железное ядро заколачивали. Такое ядро... в расс-
тоянии 60 шагов доску толщиною в два дюйма насквозь пробило". Ворота дома ук-
расили двумя уродцами губастыми - дельфинами, изо льда сделанными. Стекла от-
лили из воды на морозе - получились тонки и прозрачны.  Косяки и пилястры об-
работали под зеленый мрамор, окрасив лед для них соответственно.
   Во внутреннем убранстве столы,  скамейки, камины и зеркала (тоже ледяные).
Распустились в свадебном доме небывалые ледяные деревья и цветы в тонкой  из-
морози; на ледяных ветках сидели там сказочные ледяные птицы. Шандалы и свечи
- изо льда. Камины и дрова к ним - изо льда. Туфли и колпаки ночные - изо ль-
да.  Бесстыдно голая,  излучая холод,  стояла фигура ледяного Адама,  который
взирал на свою подружку - ледяную Еву,  скромно закрывавшую себе лоно, курча-
вое от инея.  "Сверх сего, на столе, в разных местах, лежали для играния при-
мороженные подлинные карты с марками".
   Волынский был  главным начальником при строении Ледяного дома и устройстве
"потешного маскарата". Бирон с ним уже не разговаривал, глядел врагом, однаж-
ды гнев его даже прорвался.
   - Неблагодарный!  - он сказал.  - Один раз я тебя из петли уже вытащил, но
ты забыл о благородном поступке моем...
   Анна Иоанновна,  увлеченная новой потехой, к Волынскому пока мирволила. Он
был вхож к ней,  как всеща, и враги министра, втайне негодуя, с завистью наб-
людали его фавор прежний. Но удар меча мог поразить неожиданно, потому и ста-
рался Волынский отвлечь внимание царицы от происков врагов своих. Ледяной дом
день ото дня становился краше.
   Волынский еще смолоду,  когда в Персию ездил,  кавказской нефтью интересо-
вался,  в России он стал первым ее исследователем.  Даже составил для Петра I
особое "Донощение",  в котором загадочную природу нефти излагал, гадал на бу-
дущее, каких выгод можно от этой диковинки ждать. Тогда же писал о нефти кав-
казской  и сопутчик его по Востоку,  врач Джон Белль д'Ангермони...  Не забыл
нефти бакинской и Соймонов.
   - А нельзя ли нефть по трубам перекачивать?  - спросил Волынский.  - Тогда
бы иллюминацию нефтяную устроили.
   - Попытка не пытка, - отвечал Соймонов. - Видывал я нефть, коя была чиста,
как-слеза младенца. А горела тактолько успей отбежать подалее.
   Возле Ледяного  дома стоял ледяной слон в натуральную величину,  из хобота
он фонтан воды выбрасывал;  на спине слона сидел ледяной персиянин.  Пусть  и
дальше, решили, слон фонтанирует денно водою. Но теперь к слону подвели нефть
по трубам,  и ночью струю "нефти светлой" подожгли - настало зрелище  дивное!
То  же  сделали  и  с  дельфинами - из распяленных губ чудовищ выкинуло вверх
огенные струи...  Дрова ледяные в каминах дворца тоже нефтью смазывали -  они
горели в печи,  как настоящие, и даже тепло излучали. Однако расход нефти был
велик - сотни пудов ее на дню сгорало. Для подачи нефти от крепости Петропав-
ловской были по Неве трубы проложены,  по которым нефть насосами исправно пе-
рекачивалась.  Такого смелого обращения с нефтью нигде еще не ведали - первый
в мире нефтепровод заработал ради "дурацкой свадьбы"!
    В завершение работ Волынский отвел Еропкина в ледяную баню, где в ледяной
печи горела солома (не ледяная). Конфиденты забрались на верхний полок и ста-
ли париться,  а поддавали на каменку квасом и пивом.  Волынский хлестал  себя
веником (не ледяным).
   - Царицу-то я, кажись, уже задобрил, - говорил он зодчему. - Не пропадем,
чай. Нам бы только время выгадать, в этом Ледяной дом нам великую службу ока-
жет...
   Одеваясь в предбаннике, Артемий Петрович сказал:
   - Михалыч! Надо вирши эпиталамные на свадьбу писать.
   - Мне? - подивился архитектор.
   - Зачем тебе мучиться? Поэт уже имеется.
   - Какой?
   - Един на всю Русь-матушку - Васька Тредиаковский,  которого я  видеть  не
могу за прихлебство его у Куракина. Однако других поэтов пока не сыскать. Вот
и передай ему от имени моего, чтобы к свадьбе сочинял заранее оду шуточную!
    - Ладно. Передам...
    Но Еропкин забыл это сделать, и его забывчивость сыграла трагическую роль
во всей дальнейшей истории.

                     ГЛАВА ТРЕТЬЯ

    Правители негодные,  которые от народа своего ругаемы и прокляты,  всегда
желают похвалы себе слушать.  Не дай-то бог,  ежели в таком времени быть поэ-
том...  Пекли оды для Анны Иоанновны два немецких поэта Якоб Штеллин и Готлиб
Юнкер,  а Тредиаковский перетолмачивал их самым никудышным образом для  упот-
ребления внутри государства - для россиян,  которые, вестимо, этих од никогда
не читали.
    Но отказаться  от службы Тредиаковский не мог,  ибо "пиимы" его при дворе
не нужны, а за переводы он 360 рублей в год получал. Попробуй откажись - тог-
да зубами о край стола настучишься. Опять же книги покупать надо? Надо. Газе-
ты читать надо?  Надо.  Один кафтан всю жизнь не проносишь. Вот и крутись как
знаешь на чужеродных восхвалениях... Вообще элоквенция - наука сложная! И да-
ром за нее денег никто не дает...
    Тредиаковский давно уже признавался знакомцам:
    - Напрасно министр Волынский на меня злобится.  Я от князя Куракина  одни
подзатыльники да шпыньки имел. Это слава фальшивая, что он покровитель мой. Я
сам по себе - пиитствую!  Куракин тоже сам по себе - пьянствует!  Ко мне  при
дворе как к шуту относятся,  что тоже фальшью является.  Я-не шут,  вот князь
Куракин - шут истинный и добровольно перед герцогом рожи всякие корчит...
    Бедный Василий Кириллович! Только за столом, когда пишешь, тогда и счаст-
лив ты.  Оторвался от стола,  восторги творческие студя, и жизнь бьет тебя...
Ох, как бьет она тебя!
   А кто ты есть, чтобы свинству противоборствовать?
   Да никто! Всего лишь пиит...
    - Не поручик же, - говорила Анна Иоанновна.
    И будет  писать Тредиаковский,  душою исходя вопельно:  "Сжальтесь же обо
мне, умилитесь надо мною, извергните, из мыслей своих меня... Я сие самое пи-
шу вам истинно не без плачущия горести... Оставьте вы меня отныне в покое!"
    Нет. Не оставили. Поэт-то един.
   Деньги берешь - так пиши, скотина!

   Победа русского  оружия под Хотином свершила ослепительный зигзаг по Евро-
пе: от Ставучан пронеслась до саксонского Фрейбурга и оттуда молнией блеснула
над Петербургом, опалив Тредиаковского. Готлиб Юнкер привез из Фрейбурга "Оду
на взятие Хотина" некоего Михаилы Ломоносова.  А вместе с  одою  поступило  в
Академию  и  "Письмо  о правилах российского стихотворства",  писанное тем же
студиозом. Вот с этого и начался закат его славы!
   Солнце, восходя, всегда луну затмевает...
   Ломоносов написал оду свою - впервые в России!  - ямбом четырехстопным,  и
это  было столь необычно для слуха русского,  что стихи ломоносовские пошли в
копиях по рукам ходить.  Василий Кириллович почитал себя в поэзии  мыслителем
Главным. Не знал он того, что его "Способ к сложению российских стихов" Ломо-
носов давно купил и за границу с собой увез.  Там он "Способ" этот штудировал
всяко, исчиркал книжку грубейше, будучи с Тредиаковским не согласен. Академия
"Оду на взятие Хотина" передала на рассмотрение математику Василию  Ададурову
и поэту Якобу Штеллину; ученые мужи тоже дивились небывалому ритму и звучанию
оды. А публике стихи Ломоносова сразу понравились.
   К чужой славе ревнуя, Тредиаковский негодовал:
   - Чему радуетесь,  глупни? Ямб четырехстопный к слуху русскому неприложим.
Мой способ есть самый новый, я его утвердил...
   Тредиаковский спутал новое с новейшим,  и, встав против новейшего, он цеп-
лялся за свое "новое", которое вдруг оказалось устаревшим. Но поэта подкосило
письмо Ломоносова в Академию о правилах стихотворства, где Ломоносов - оскор-
бительно!  - о нем самом и о его "Способе" стихи слагать даже не заикнулся...
Сначала,  чтобы желчь из себя излить, Тредиаковский сочинил на Ломоносова ру-
гательную эпиграмму.  Малость отлегло от души,  и Василий Кириллович присел к
столу,  чтобы начертать во Фрейбург ответ достойный, которым надеялся сразить
соперника наповал...
   Скупердяй - тот из-за полушки одной удавится.
   Поэт - согласен удавиться из-за слова.
   Тредиаковский дышал гневом.  Рядом с ним,  единым и несравненным,  по  360
рублей получавшим,  появился огнедышащий талантом соперник. Моложе его, зади-
ристей и сильнее!
   А за дверью дома поэта уже подстерегала беда.
   Та самая, которая ломает людей, как палки сухие...
   Раздался стук в дверь.

   - Стучат, - подбежала Наташка. - Никак, гренадер мой?
   Тредиаковский  послушал, как трясется дверь.
   - Да нет,  - ответил.  - Твой солдат ближе к ночи барабанить повадился,  а
сейчас только шестой час на вечер пошел...
   Открыл он двери,  и внутрь ввалился, закоченевший с мороза, дежурный кадет
Петр Креницын:
   - Ты пиитом тут будешь? А ну, сбирайся живо! Тебя в Кабинет государыни ми-
нистры ждут не дождутся...
   Сердце екнуло. Наташка даже присела.
   - Господи, благослови, - бормотнул поэт и шагнул из дома в санки казенные,
которые его возле подъезда ждали.
   - Пшел! - гаркнул кадет на кучера, и они понеслись...
   Тредиаковский шубу распахнул,  стал портупею шпаги к себе прилаживать. Бу-
дучи в "великом трепетании",  думал: "Какие вины за мной сыскались, что в Ка-
бинет везут меня?.." Ухнули санки с набережной - прямо на лед, лошади рвали в
невскую стынь,  пронизанную инеем, тяжело мотало и разбеге серебро их замерз-
ших грив.  Слева виднелся Ледяной дом,  где народец толокся,  ротозейничая, а
санки бежали дальше и дальше - стороною от дворца Зимнего.
   Учтивейше  Тредиаковский спрашивал у Креницына:
   - Сынок мой! Уж ты скажи мне честно, куда везешь?
   - На Зверовой двор, где слон обретается.
   - Эва! - отвечал поэт, нос варежкой растирая. - Да на что же я зверью вся-
кому понадобился?
   - Приказано везти туда от министра Волынского-
   Кабинет пролетел мимо судьбы,  но страх после него остался. Василий Кирил-
лович начал тут отроку-кадету выговор учинять "для того,  что он таким объяв-
лением может человека жизни лишить или, по крацней мере, в беспамятствие при-
вести..."
   - Ты,  сынок, сам рассуди, как плохо поступаешь. Кабинетом матушки-госуда-
рыни застращав.  Ведь я тоже не железный,  а живой и чувствующий,  отчего  со
мною мог в санках удар приключиться.
   Дорогой они повздорили малость.  Кадет считал себя  персоной,  выше  поэта
стоящей, и он обиделся на Тредиаковского:
   - Министру жаловаться на вас изволю.
   - Ну, вези. Министр, чай, не глупей тебя... Поймет!
   Когда к Зверовому двору подъехали, уже стемнело. Креницын сразу убежал для
доклада Волынскому - в амбар, где слон стоял. Тредиаковский за ним не поспел,
чтобы жалобу раньше принесть.  Возле забора остановился и смотрел  поэт,  как
толпится народ ради репетиции маскарада свадебного.  Самоеды тут оленей гоня-
ли,  калмыки верблюдов за ноздри тащили,  свиньи хрюкали,  собаки лаяли, было
пестро и шумно.  Собрание красочных одежд иноплеменных,  лиц раскосых и смуг-
лых, музыка варварская - все это ошеломляло.
   Из амбара,  где слон в тепле содержался,  скорым шагом выскочил Волынский,
за ним вприпрыжку семенил кадет.  Кабинет-министр подошел  к  поэту  и  сразу
треснул его кулаком в ухо.
   - А-а,  это ты!  - сказал вместо "здравствуй" и в полный мах поправил  ему
голову с другой стороны.  - Ты,  гнида куракинска, почто приказов моих не ис-
полняешь?
   Тредиаковский слова не успел сказать,  как Волынский (мужик крупный и здо-
ровущий) взялся охаживать его слева направо,  только голова  поэта  моталась.
Последовал  заключительный  тычок кулаком в левый глаз,  и пестрота репетиции
сразу померкла перед поэтом,  наблюдаемая им лишь вполовину  природного  зре-
ния...
   Вот тогда Василий Кириллович заплакал.
   - За што меня так? - спросил. - Какие приказы?
   - Велено тебе стихи на дурацкую свадьбу писать.
   - Не  велено, - отвечал поэт. - Впервой слышу.
   - Ах так! Креницын, вразуми его...
   Теперь бил поэта кадет - юноша образованный,  вида осмысленного,  уже кон-
чавший с отличием Рыцарскую академию.  А кабинет-министр стоял,  руки в боки,
да приговаривал:
   - Бей крепче, чтобы вредных стихов на меня не сочинял...
    Не поэта Тредиаковского избивал Волынский,  а князя Куракина, врага свое-
го,  лупцевал он в лице поэтическом. За поэтом видел министр пьяную рожу кня-
зя, и боль поэта - по разумению Волынского - должна на Куракина перекочевать.
    Но он ошибся: вся боль так и осталась в душе поэта!
    После битья Волынский сказал:
    - Я на тебе сердце отвел за врагов своих. А теперича ступай домой и чтобы
к свадьбе дурацкой стихи были дурацкие!
    Это избиение поэта наблюдали на Зверовом дворе чуваши,  лопари, мещеряки,
вятичи, мордвины, башкиры, абхазцы, калмыки, остяки, камчадалы, финны, кирги-
зы,  чухонцы,  самоеды,  чукчи, якуты, украинцы, татары, белорусы, черемисы -
все  народы  великой России глядели через забор,  как русская власть смертным
боем лупит единственного пока в России поэта!

   Домой не отвезли,  и через Неву долго плелся поэт,  под шубой его порскала
шпага,  леденя бок,  мороз пронизывал ноги через чулки.  Закоченел так,  что,
когда Наташка двери открыла, Василий Кириллович посунулся в дом от порога.
    - Да где ж тебя, сокол мой, разукрасили эко?
   Василий Кириллович в сенях шубу на пол скинул,  ковшиком пробил  ледок  на
ведре, вволю напился. Отвечал Наташке:
   - Министры до себя вызывали. Касательно поэзии...
   На столе еще лежал не закончен ответ его на письмо Ломоносова.  Горела ду-
ша. Ныло тело. И одним глазом источал он кровь, а другим - слезы обидные:
   - Денег более меня во сто крат берут от казны, а дурацких стихов придумать
сами не могут. Да еще бьют меня, одинокого...
   Надо писать эпиталаму!  "Сочинял оныя стихи, и, размышляя о моем напрасном
бесчестии и увечьи,  рассудил поутру,  избрав время, пасть в ноги его высоко-
герцогской светлости пожаловаться на его пр-ство. С сим намерением пришел я в
покои к его высокогерцогской светлости..."
   Ждать герцога пришлось долго. Манеж еще не успели протопить с ночи, и было
холодно.  Помимо поэта, который с подбитым глазом скромнейше в уголку сжался,
аудиенц-камору заполнили сенаторы,  камергеры,  факторы, дипломаты, генералы,
портные и парикмахеры.  Хотя свадьба дурацкая уже  завтра,  но  Тредиаковский
стихов для нее еще не сочинил,  и неизвестно было - откуда взять вдохновение?
Вскоре по аудиенц-каморе прошло некоторое лепетание,  будто его  высокородная
светлость изволили ото сна пробудиться и скоро учнет просителей принимать.
   И  вдруг... вошел Волынский!
   - Ах ты, сучий сын! Уже здесь? Ты какие тут яйца с утра пораньше высижива-
ешь?  Или жаловаться умыслил?  Так я тебе добавлю сейчас того самого  товару,
что вчера не довесил...
   В присутствии всех,  ждавших герцогской аудиенции,  Волынский начал волту-
зить поэта, велел ему шпагу снять и кричал:
   - Тащите олуха сего в комиссию и рвите его!
   Ездовые сержанты  поволокли поэта в "комиссию" при манеже,  где по приказу
Волынского стали "бить палкой по голой спине толь жестоко и немилостиво, что,
как  мне  сказывали после уже,  дано мне с 70 ударов,  а приказавши перестать
бить,  велел (Волынский) меня поднять,  и,  браня меня,  не знаю,  что у меня
спросил,  на что в беспамятстве моем не знаю, что и я ему ответствовал. Тогда
его пр-ство паки велел меня бросить на землю и бить еще тою  же  палкою,  так
что дано мне и тогда с 30 разов;  потом всего меня,  изнемогшего,  велел (Во-
лынский) поднять и обуть, а разодранную рубашку, не знаю кому зашить, и отдал
меня под караул..."
   Сажая поэта под замок, Волынский спросил его:
   - А ты дурацкие стихи сочинил ли?
   - Когда же мне? - отвечал Тредиаковский, стеная.
   Дали ему бумагу и перья с чернилами в камеру.
   - Пиши! - поощрил Волынский. - Чем смешнее, тем лучше...
   Полумертвого от побоев, его оставили одного для творческого порыва. Свадь-
ба завтра!  С трудом опомнясь,  плачущий,  Василий  Кириллович  вывел  первую
строчку стихов эпиталамных:

                Здравствуйте, женившись, дурак и дурка...

   Во втором  стихе с горя подпустил матерщиной.  Ничего.  Сойдет.  При дворе
обожают похабщину,  и на этом месте царица станет  гоготать,  будто  бешеная.
Вдохновение так и не посетило его под караулом.  Тредиаковский не творил сти-
хи, а делал их, принизывая строчку к строчке, словно кирпич к кирпичу прикла-
дывал, - слова были тяжелые, они ворочались с трудом....

   Вторичное избиение  поэта Волынским,  произошло под крышею манежа герцога
Бирона,  и это обстоятельство, столь ничтожное в иные времена, сейчас значило
очень многое...
   Боль Тредиаковского - это моя же боль!
   Это наша общая боль, любезный читатель.
   Волынского оправдать никак нельзя.
   И мы его не оправдываем!

                    ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

   Шутовская свадьба  в Ледяном доме открывала российские торжества по случаю
заключения Белградского мира.
   Поезжане жениха с невестою начинали шествие от дома Волынского. Маркиз Ше-
тарди приглашения от двора не получил и, оскорбленный, скорописью депешировал
в Париждля Флери:
           "...забава вызвана не столько желанием тешиться,
        сколько несчастною для дворянства политикою, кото-
        рой всегда следовал этот двор... Подобными действиями
        она (царица) напоминает знатным лицам, что их проис-
        хождение, достояние, почести и звания ни под каким
        видом не защищают их от малейшего произвола власти-
        тельницы, а она, чтобы заставить себя любить и боять-
        ся, вправе повергать своих подданных в полное ничто-
        жество!"

     Возглавлял процессию свадебного маскарада сам Волынский,  а  за  каретою
министра шествовал слон под войлочными попонами.  На спине слона укрепили вы-
золоченную клетку с двумя креслицами - для жениха с  невестою.  Сколько  было
народов представлено в процессии, каждый играл на своих инструментах - кто во
что горазд.  Ехали весело "с принадлежащею каждому роду музыкалией и  разными
игрушками,  в санях, сделанных наподобие зверей и рыб морских, а некоторые во
образе птиц странных".
    Поезжане остановились возле дворца, из церкви придворной вывели к ним же-