,  чтобы не болтали лишку, и увезли - к
Ушакову.  Татищев опять за горные дела взялся. Думал он, как бы поскорее гору
железную Благодать для нужд российских освоить... Василий Никитич был велик и
благороден как муж ученый,  когда науками и промыслами занимался.  И  был  он
последним негодяем,  когда,  от наук отвратясь,  желал двору услужить в целях
рабских, холуйских, для себя выгодных...
   Татищев сейчас частных горнозаводчиков трепал  без  жалости:  требовал  от
них, чтобы дороги в Сибири строили, на реках пристани ставили. Особенно Деми-
довым от него доставалось.  Татищев у них весь Алтай в казну отбирал. Никитич
на химических опытах научно доказал, что в руде алтайской немало серебра име-
ется,  и то серебро Демидовы от государства утаивали. Они, хитроумны, так де-
лали:  на  Колыванском  заводе руду сплавляли в "роштейнт" (получалась черная
медь),  а для выделения серебра отвозили сплав на завод Тагильский.  Там,  на
Тагиле, у них были печи для рафинирования меди. И там - по слухам! - они свою
монету тайно чеканили.  Поймать их никак нельзя. Как только досмотрщики прие-
дут, они мастерскую вместе с рабочими водой из озера затопляют. Уедет ревизия
- воду откачают, мертвецов вынут, и опять пошли монету шлепать...
   На Благодати уже закладывались первые домны,  первые лопаты железняка  уже
были  сброшены  с  горы вниз,  когда на Урал прибыл изящный саксонец Курт фон
Шемберг:
   - Меня прислал граф Бирен.
   Бирен с нетерпением ждал гонца из Екатеринбурга,  и вот он наконец прибыл.
Шемберг в письме сообщал его сиятельству,  что отныне граф Бирен станет самым
богатым человеком в Европе и никто уже не сможет сравниться с его  финансовым
могуществом, ибо источник богатства неисчерпаем... Обер-ка-мергер усмехнулся:
   - Тругги-фрутти...  Где же оно,  это богатство?  Гонец снял со своей спины
торбу,  бросил ее на стол перед графом. В мешке что-то тяжело стукнулось. Би-
рен шагнул к столу,  и тут случилось чудо. Шпага графа - сама по себе! - зад-
ралась из-под кафтана,  стала тянуться лезвием своим к мешку. Чернильный при-
бор поехал по столу, будто живой, и тоже прилип к мешку.
   Пальцы Бирена, усеянные престнями, знобко дрожали.
   - Что это?  - воскликнул он в недоумении.
   В мешке с Урала лежали куски породы магнитного железняка.
   - И много, - спросил граф, - у меня такого чуда?
   - Целая г о р а по названью Благодать...
   - Боже!  Где же я достану денег,  чтобы купить ее?
   Анна Иоанновна велела деньги для графа из казны отсчитать.
   - Разбогатеешь - отдашь,  - сказала она фавориту...
   Напрасно из Сибири доносился ропот Татищева.
   - Сообщите этому воришке, - разгневался Бирен, - что длины моих рук вполне
хватит, дабы с берегов Невы дотянуться до его глотки в Сибири...
   Бирен теперь раскинулся широко - мимо него ничто не проходило. Татищев со-
чинил "Горный устав", и устав этот попал к Бирену. Граф его не утвердил, что-
бы Татищеву тошно стало...
   - Вообще-то русских очень много,  но они слабая нация, - сказал Бирен фак-
тору Либману. - Их можно разбивать по-одиночке в полной уверенности, что, по-
ка бьешь одного,  другие не вступятся на его защиту...  Они, как бараны, ждут
своей очереди!
   За будущее Бирен теперь был спокоен: по подсчетам Шемберга, гора Благодать
обеспечит потомство графа вплоть до десятого колена.  Можно жить, ни о чем не
думая,  если есть такая Анна, которая в переводе с греческого означает - бла-
годать!..
                           ГЛАВА СЕДЬМАЯ

   Ночь была над Уфой - перепрелая,  душная. Окно в избе перед спаньем откры-
ли. Хорошо и вкусно пахло от казачьих хлевов навозцем. Кирилов лежал на пола-
тях с женою,  добротной супружницей своей, на печи примостился сынок их - Пе-
тенька.
   - Батюшка, - спросила жена, - почто не спишь, а маешься?
   - Ульяны Петровны,  - отвечал ей Кирилов,  - мне сегодня от ханов  степных
взятка была предложена.
   - Много ль? - оживилась жена, светлея лицом в потемках.
   - А такая, что и на возу не увезем...
   - За што ж тебе, батюшка, милость така от ханов выпала?
   - А за то,  мать моя,  чтобы я город Оренбург в месте намеченном не фундо-
вал. И вот я не сплю, размышляя. Коли ханам степным Оренбург на сем месте не-
удобен  кажется,  знать,  именно там город ставить и надобно для пользы русс-
кой... А теперь - спи!
   После молебна тронулись. Пятнадцать маршевых рот взяли шаг. В разливы трав
поскакали казаки, мещеряки и башкиры.
   Кирилов шел в поход, окруженный купцами индийскими и ташкентскими. Ботаник
Гейнцельман в котомку травы редкие собирал; ведал он историю древнюю, геогра-
фию мира,  геральдику,  юриспруденцию - собеседник занятный. А живописец Джон
Кассель умудрялся из седла шаткого виды разные в альбом зарисовывать.
   От рудознатцев Кирилов получал известия радостные:
   - Нашли соль и яшму...  медь и порфир...  серебро, мрамор!
   Кирилов, словно кот на сметану,  глаза в удовольствии жмурил: "Бывать Рос-
сии-красавице  увешанной камнями драгоценными!" Мамет Тевкелев,  мурза в чине
полковничьем,  скакуна шпорами истерзал, холмы обскакивая. Ногайкой - вразлет
-  убивал  лис и зайцев безжалостно.  Вечером караван экспедиции нагнал казак
яицкий - иссечен саблями,  мотало его в седле, как пьяного, борода вся в кро-
ви.
   - Башкирцы напали! - орал. - Людей побили, возы пограбили!
   Побитых захоронили,  а возы с припасами так и сгинули в степи. Ночью, сидя
у костерка,  Кирилов отписывал в Петербург,  чтобы там не пугались.  Зло баш-
кирское он пригладил,  сколько мог,  для выгод будущих. А то ведь (он знал) в
столице народишко трусоват:  велят оглобли ему обратно ворочать, тогда - про-
щай вс„... Ехали далее. Иногда наведывались к нему послы башкирские и киргизс-
кие. Просили города не строить, иначе бунт учинен будет. И запели над голова-
ми первые стрелы пернатые, запылали по холмам костры сигнальные - враждебные.
По ночам кто-то, тяжкий реющий, словно демон, проскакивал мимо лагеря, сгинув
стремительно - в топоте, в вое, в ржанье...
   - Не бойсь!  - говорил Кирилов.  - Напужать нас желают.
   Провиант кончился. Шли голодные. На ночевках окружали себя кострами, вгля-
дываясь во тьму. Одни лишь казаки, ко всему привычные, сигали во мрак и возв-
ращались  под  утро  с бурдюками,  полными башкирской бузы - пьяной и резкой;
подвыпив, казаки беззлобно "бузили". В лесах почасту встречали бортников; бо-
ясь множества всадников,  они быстро, как белки, залезали на деревья, скрыва-
ясь в густой листве,  где тяжело и медвяно гудели пчелиные дупла.  Иногда  же
отряд  вступал на обширные луговые поляны,  а там,  в зное сладком,  томились
средь душистых трав долбленые колоды ульев; старики и пасечники в белых руба-
хах (очень похожие на русских) пластали ножами зыбкий и яркий мед. Кирилов не
обижал людей промышленных, всех бортников и пасечников одаривал от души.
   Достигли яма Стерлитамакского: сельцо убогонькое, но зато на диво живопис-
но глядится в речные заводи,  - от Стерлигамака уже повеяло жаром степным. Из
пещерных дыр рвался воздух - то горячий, то льдяный. Ржали кони, гарцуя в ро-
бости. За сосновыми перелесками плеснуло в глаза путникам зернь-песками, чер-
ными буграми распухали под ветром кочевые юрты.  Когда же подошли ближе -  ни
юрт,  ни кочевников:  снялись все разом и ушли стремглав, пришельцев с севера
убоясь...  В последний раз брызнуло ярким цветом из зелени,  и потекла  навс-
тречь песчаная желть.
   А в этой желти блеснули воды Орские - конец пути.
   Кирилов устало свалился из седла на землю.  Шагнул к реке,  камыши раздви-
гая. До чего же быстро текли воды! Виднелось дно чистенькое. На глубине, буд-
то острые мечи,  зигзагами метались темные рыбины. Нагнулся статский советник
и зачерпнул воды ладонью,  опробуя ее. Орская вода имела привкус горечи, едва
внятной. Но пить ее можно!
   - Компанент  разбить  тута,  - повелел Кирилов.  - Оренбургу стоять на сем
месте. И с нею более никуды не стронемся...
   Дикие тарпаны мчались, еще не ведая узды человека, прямо через лагерь. Би-
ли копытом людей, и кроваво светился их глаз... Крепость закладывали в девять
бастионов,  а при них - цитадель малая.  Избы приказные.  Изба пробирная, где
руды химически изучать. Гарнизон и артиллерия вошли в крепость Оренбурга, как
входят в дом,  чинно и благолепно. Трижды, уставясь в марево южных стран, лу-
панули в небо из пушек (безъядерно), салютуя новому русскому городу, - городу
в Новой России!
   Из-за гор уже понаехали богатые башкиры и киргизы,  понаставили вокруг ки-
биток,  долго издали присматривались они к быту крепости. Явились до Кирилова
и, низко кланяясь, благодарили за постройку города.
   - Теперь,  - говорили ханы Кирилову, - ты уходи отсюда, здесь мы жить ста-
нем. А царице поклон скажи... молодец баба-царь!
   Кирилов на это ханам так отвечал:
   - Не за тем пришли, чтобы, город основав, уйти.
   - Тогда с четырех дорог войною пойдем... Це-це-це!
   - Я с миром прибыл сюда. Вместе с вами в мире жить будем.
   - За миром с пушкой не ходят. А ты пушку привез...
   - Пушка зверь такой:  ты ее не дразни, и она тебя не тронет.
   О просвещении и благополучии края радея, Кирилов надеялся, что и помощники
ему таковы же станутся.  Однако не так: толмач-полковник Мамет Тевкелев, живя
побытом грабительским,  хватал старейшин башкирских. Кирилов ласкою привлекал
калмыков, киргизов и башкир: зазовет к себе, угощает и слова не скажет, когда
старейшины со стола его все ложки,  тарелки и бутылки с собой унесут.  Чего с
них взять-то?  Посуда - дело наживное,  тарелки с вилками - тьфу! Они ведь не
дороже  Новой  России.  Но  великая трагедия жизни для Кирилова уже определи-
лась...
   - Гей,  гей, гей! - прокричала в Петербурге царица, трижды хлопнув в ладо-
ши. - Человек мне потребен бывалый, крови людской не боящийся, дабы башкирцев
усмирить... Кто годен?
   Александр Иванович  Румянцев<1> - после того как доказал императрице,  что
финансов в России отродясь не бывало,  - прозябал в казанских деревнишках  (в
ссылке).  Хорошо хоть,  что из-под топора выскочил. Ходил он теперь в зипуне,
отрастил бородищу.  Косил с мужиками сено, в церквушке бедной подпевал причту
баском генеральским...  Было ему невесело.  С женою не имел доброй жизни - от
распутства ее позорного,  а сын Румянцева - Петр I вдали от отца созревал.  И
часто глядел опальный генерал на дорогу,  что терялась за лесами, а за лесами
- Казань. Оттуда, из-за леса, можно было всякого ждать. Норов царицы тягостен
и подозрителен: могут поти хоньку удавить и в деревне!
   Утром генерала разбудили - кто-то скачет со стороны леса.
   Встал. Молитву скорую сотворил. Чарку водки приял "стомаху ради". Примчал-
ся курьер, и Румянцев его принял в избе.
   - Откель? - спросил, весь в суровости озлобленной.
   - От матушки-осударыни ея величества Анны кроткия.
   - Та-а-ак,  - задумался Румянцев и шомполом коротким туго забил в пистолет
пулю; оружие возле локтя придержал, а пакет от царицы принял. - Разумение мое
таково,  - сказал. - Коли из столицы меня для худого ищут, так я вот... сразу
же пулю в лоб себе запущаю. Ну а коли милость... что ж, еще послужу!
   Анна Иоанновна сообщала указ сенатский:  ехать ему в земли Башкирские, по-
рядок в тех краях навесть,  башкир и киргизов отечески вразумлять, но, коли в
разуме не явятся, тогда поступать прежестоко, крови не бояся... Румянцев слуг
позвал:
   - Стриги бороду мне под корень...  Бриться! Баню топить. Мундир давай. Ло-
шадей закладывай. Еду!..
   Дорога дальняя,  и, пока он ехал, Кирилов времени даром не терял. И другим
житья спокойного не давал. У него в экспедиции все трудились. Геодезисты край
исходили,  по картам его разнося; плавали по рекам, пристани намечая. Уже го-
товилась первая карта земель Башкирских,  а карта - суть основа всего.  Виде-
лись уже в будущем заводы великие, рудники медные и шахты разные. Гейнцельман
открывал не виданные на Руси травы, копал древние курганы и могильники; живо-
писец  Джон  Кассель (человек по молодости азартный) в такую глушь забирался,
где с него, о живого, чуть шкуру однажды не спустили. А другом верным Кирило-
ву стал бухгалтер - Петр Рынков,  безвестный паренек из Вологды, где набрался
ума-разума от пленных шведов, и был Рычков до всего жаден, до всего охоч.
   - Запоминай,  Петруша,  что деется,  - советовал ему Кирилов.  - Может, на
старости лет,  когда меня не будет,  сядешь историю писать оренбургскую... От
этой крепостцы Россия и дале пойдет, приводя народы здешние к повиновению. От
Оренбурга нашего уже сейчас надо бы идти дальше...  до Ташкента! до Туркеста-
на!
   А бунтующие орды уже осаждали Мензелинск, многие города разорили; в Уфимс-
ком  воеводстве  пожгли  и пограбили деревни мещеряков и тех башкир,  которые
бунтовать противу России не желали.  Под осень Кирилов выступил с отрядом  из
Оренбурга на Уфу,  и по дороге им пришлось биться насмерть, чтобы живыми выб-
раться.  В тучах пыли оседали кони,  ржали прямо в лицо, и под пулями солдат,
рея халатами,  тупо бились головами в землю башкирские всадники...  До Уфы он
прошел,  но каково-то теперь гарнизону зимовать в Оренбурге?  Да, хорошо было
мечтать  над  картами  в кабинетах петербургских,  и совсем не то получалось,
когда ландкарта обрела суть лицезрения и ощущалась под ногами как земля Новой
России...  Книжки, атласы, глобусы и астролябии - все это осталось валяться в
обозах,  а перед наукою привозною пошли в авангарде пушки,  конница и пехота.
Татищев донимал его доносами,  вредил посильно, а тут и без того сердце боле-
ло...
   Опять пошла горлом кровь!
   Румянцев прибыл в Мензелинск и застрял там надолго.  На постоялом дворе ел
кашу со шкварками, глядел на всех подозрительно. Кирилов при свидании с гене-
ралом признался:
   - Ой, и горько же мне: не успев обрести, уже кровью обретенное обмываем...
Александр Иваныч, ты жалость к людям имей!
   Румянцев очень не любил, когда его учат.
   - Велено мне тебя под своим началом иметь, - сказал он и письмо Анны Иоан-
новны показал Кирилову. - В мои воинские дела ты не лезь. Ты вот в обозе сво-
ем  врачевателя зубов для башкир притащил.  А я твоим башкирам последние зубы
выбью! Государыня ко мне ныне опять милостива...
   Румянцев был жесток - восстание топил в крови.  Через  холмы  переползали
пушки, и гром их разрушал последние мирные надежны.
   Кирилов, в коляску залезая, сказал Рычкову:
   - Едем,  счетовод мой... в Петербург! Жаловаться стану...
   Бухгалтер отвез его к семье - в Самару. Ульяна Петровна, мужа завидев, ру-
ками всплеснула:
   - Батька ты мой! Да, никак, убили тебя?
   - Не,  мать.  Дай отлежаться. Ничего не сказывай мне...
   Кирилова провели в дом,  он пластом лег на лавку. Почтительный Рычков оти-
рал с его лица чахоточный пот.
   - Памятников себе не жду, - заговорил Кирилов. - Но вот подохну когда, ос-
танется  после меня край великий,  край богатейший...  России старой - Россия
новая!
   - Да кому нужна эта сушь да жарынь дикая?  - причитала жена. - Бросим все,
Ванюшка,  уедем... В садах-то на родине небось уже малина - во такая! Крыжов-
ник хорош... Пожалей ты меня!
   - ДУУРА - отвечал ей Кирилов с надрывом. - Ты видишь только то, что сверху
земли. А я под землю гляжу.
   - Вот и закопают тебя... под землю-то! А обо мне-то подумал? Как я без те-
бя жить стану?
   Летом этого года необозримая туча пыли,  поднятой тысячами конских  копыт,
закрыла  небо  на  юге России,  и над степями Украины словно померкло солнце.
Жутко стало...  Это повалила напролом - через владенья  русские!  -  крымская
конница хана Каплан-Гирея.
   Крымчаки шли на Кавказ лавиной, чтобы помочь султану Турции в его борьбе с
персидским шахом Надиром.  Законов для татар не  существовало:  конница  хана
топтала  русские земли,  татары безжалостно убивали и грабили всех встречных.
Галдящие рынки Кафы и Бахчисарая снова наполнились толпами русских мужиков  и
баб, девок и детишек, которых татары быстро расторговали по миру...
   - Матушка,  - подсказал Остерман императрице,  - вот тебе и повод к войне,
дабы наказать дерзких.
   - Миних того и ждет. На сей же год поход свершим. Башкирский бунт некстати
случился. А в год следующий учнем Крым воевать...
   Звезда Марса разгоралась над Россией все ярче и ярче.

                           ГЛАВА ВОСЬМАЯ

   Все семейство  Левенвольде - отравители;  в роду их издревле знают секреты
старинных ядов. Левенвольде могут убить соперника незаметно - ядом медленным,
вводящим  в  слабость плотскую или в безумие.  Из рода в род они передают фа-
мильные перстни,  которым позавидовали бы и Борджиа...  Из перстней тех можно
просыпать яд в бокал, можно слегка уколоть или оцарапать врага, отчего он ум-
рет неизбежно и таинственно.
   Но вот Густав Левенвольде,  заболев проказой,  сам  отравил  себя,  и  эта
смерть освободила многих... Стала свободна его жена, которая теперь будет лю-
бить другого.  Он развязал руки Миниху,  которого люто  ненавидел,  и  теперь
фельдмаршал избавился от своего злейшего врага. Левенвольде освободил и графа
Бирена,  который уже не станет терпеть соперника в делах альковных с императ-
рицей - делах сердечных, ночных и тайных.
   Но больше  всех радовался смерти Левенвольде вельможа Артемий Петрович Во-
лынский.  Надеялся он занять его место при дворе -  стать  обер-шалмейстером,
чтобы лошадьми царскими ведать.  Но чин этот передали врагу его - князю Кура-
кину, вечно пьяному. Волынского императрица утешила рангом обер-егермейстера,
дабы он охотами ведал... "Ну что ж! Куракина надо раздавить!"
   Еще в  начале  лета он получил от двора пакет с приглашением к театру.  Из
пакета выпал "перечень", который Волынский внимательно перечел, чтобы, на те-
атр явясь, дураком перед другими не казаться и содержание пиесы заранее назу-
бок знать:
   "ПЕРЕЧЕНЬ ВСЕЯ IНЪ ТЕРМЕДIИ"
   Лауринда, молодая девица добрыя породы,  хотя вытьти за мужъ  за  богатого
молодца, сама будучи убога, намеряется то учинить с посадскимъ человекомъ...
Видимо то имеетъ быть, какъ она в томъ поступала... Протчее все - критика (то
есть охулка) характеровъ, которая имели любовники опытны".
   Волынский кликнул своего дворецкого Кубанца:
   - Кафтан мне бархата лилового...  парик присыпь погуще.  Перчатки,  шпагу,
трость... Лошадей закладывать!
   Для действа комедиантского была строена зала деревянная. По стенкам, вдоль
залы,  стояли недоросли из Кадетского корпуса.  Императрица из буфета  своего
жаловала их напитками, "к прохлаждению служащими". Офицеров она к руке допус-
кала;  они за ее здоровье вкушали по бутылке вина виноградного и кричали "ви-
ват". Солдат же, охранявших Летний сад от простого народа, поили от казны пи-
вом и водкой "в довольство".  Пока вельможи  собирались  в  театр,  итальянцы
из-за кулис на все лады Анну.  Иоанновну восхваляли.  Прелюдия сия называлась
"соревнованием благонравия".
   Волынского в театре Иогашка Эйхлер повстречал, шепнул:
   - Ягужинский,  кажись, из Берлина скоро заявится. Ой, Петрович, гляди, как
бы греха опять не было:  генерал-прокурор горяч.  Да и ты не холоден - сшибут
вас лбами!
   Настроение у Волынского испортилось:  друзей мало,  а с приездом Пашки  из
Берлина врагов прибавится.  Тут к Летнему саду еще одна карета подкатила.  Но
куда как пышнее кареты Волынского,  вся позлащена,  а спицы колес из  чистого
серебра. Выперся оттуда сморчок какой-то, весь в шелках, с лицом брюзги и об-
жоры. Пошагал среди вельмож, никому не кланяясь.
   - Кто невежа сей? - спросил Волынский у Иогашки.
   - Это кастрат Дреер, певун славный.
   - Вот я палкой его! Почто наперед меня лезет?
   - Сей каплун тыщу двести рублев берет из казны за арии...
   Волынского даже замутило. У него в имениях 1600 крепостных мужиков, а он с
них,  сколь ни тужится,  400 рублей в год содрать не может...  И такие деньги
летят на арии кастрата!
   - Каплунов всяких, - сказал обидчиво, - терплю только на столе своем, что-
бы под соусом в сухарях подавали...
   Летний