итана III ранга Дефремери отъехал на Азовское море. В пути он не
был одинок:  часто встречались санки с офицерами армейскими и флотскими - все
поспешали на юг, в разлив близкой весны, и было ясно: до победы еще далеко...
Ехали! Ехали! Ехали!
   Кто на войну едет? Конечно, больше молодежь.

                              ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
   Ну и вызвездило сегодня... Вот это ночь так ночь! Струится мороз под копы-
тами, режут снег полозья санные.
   Приятный брег!  Любезная страна!  Где свой Нева поток стремит к пучине. О!
прежде дебрь, се коль населена! Мы град в тебе престольный видим ныне...
   Ровно в  полночь  сменяются караулы империи Российской.  Вершатся салюты у
полковых знамен,  возле судебных зерцал и казенных  печатей,  над  ящиками  с
деньгами. Зорко берегутся от гнева простонародного дворцы царские, дома вель-
можные, здания посольские.
   Всюду кордегардии.  Гауптвахты. Мосты. Шлагбаумы... В коридоре пред спаль-
ней царицы офицер выкрикнул:
   - Стой! Замри!
   А впереди еще целая ночь. До утра стоять здесь. Мимо часовых, после проиг-
рыша в карты счастливчику Рейнгольду Левенвольде,  волоча на себе  чудовищные
пудовые робы,  императрица протиснулась в двери опочивальни. Караулу пожелала
басом:
   - Спокойной вам ночи, охранители мои!
   Быстрым шагом,  ни на кого не глядя,  в мысли тайные погружен,  сиятельный
граф Бирен пронырнул в спальню к царице. Дверь закрылась за ним, любимый арап
Анны Иоанновны надел белую чалму с аграфом алмазным,  встал  у  порога...  Во
дворце - тишина.
   А утром Анна Иоанновна наказала:
   - Людей из кавалергардии послать на дом князю Дмитрию Голицыну - станет ли
князь волноваться?  И что он,  князь Голицын,  сказывать при аресте станет, о
том никому не объявлять, а мне дословно рапортовать... Ясно?
   Старик был болен - его из постели вытащили.  Допрос вели во дворце Зимнем,
близ самой спальни императрицы,  и она,  пред судьями не  показываясь,  из-за
ширм  потаенно  слушала,  о чем говорят...  Вышний суд все подряд в одну кучу
свалил:
   кляузы Антиоха Кантемира,  отлынивание Голицына от службы под видом болез-
ни-хирагры, донос чиновника Перова и... гордыню!
   - Не залепляйте глаза мне, - отвечал Дмитрий Михайлович. - Не проще ль бу-
дет прямо сказать: судим тебя князь, за то, что в смутный год тридцатый желал
ты республики аристократической!
   В конце допроса ему подсунули листы для подписи,  но хирагра старая мешала
князю, он брата Мишу позвал, тот за него расписывался, а князь Дмитрий Михай-
лович при этом Ушакову сказал:
   - Ежели  б для пользы отечества Российска сам сатана из пекла ко мне явил-
ся,  я б советы его мудрые тоже принял...  Ушаков сунул руку под парик, скреб
себе лысину:
   - А повторить, князь, слова сии смог бы?
   - Отчего же и нет? - И князь повторил (а Ушаков записал).
   Записав же, он сразу императрицу в спальне ее навестил:
   - Ваше величество! Голицын уже сатану в помощь призывал!
   - Это в дому-то моем?  Видать, ему вышний суд империи не страшен. Тоща уч-
нем судить его Генеральным собранием...
   Генеральное собрание - из самых знатных вельмож.  За  председателя  в  нем
князь Атексей Михайлович Черкасский.  Приговор над стариком начинался восхва-
лением гениальной мудрости царицы Анны Иоанновны, причем всесудьи вставали из
кресел и,  обратясь к иконам,  благодарили царицу за "матерное" охранение за-
конного правосудия в государстве... Сатану тоже не забыли - о нечистой силе в
последнем  13 было помянуто (в таких словах: "...еще и злее того яд тот изб-
левал").
   Суд творился с пяти часов утра, еще под покровом ночи, а в восемь утра уже
все было -оформлено указом.
   "И хотя он,  князь Дмитрий,  - указывала Анна Иоанновна,  - смертной казни
достоин, однакож Мы, Наше Императорское Величество, по Высочайшему Нашему ми-
лосердию,  казнить его,  князь Дмитрия,  не указали;  а вместо смертной казни
послать его в Шлютельбург..."
   После чего осужденному сказали:
   - Ступай домой и жди смиренноДома у Голицына отобрали  все  кавалерии  ор-
денские и шпагу;  бумаги опечатали,  караул приставили при капрале и при сер-
жанте; больной старец начал сборы недолгие в тюрьму Шлиссельбурга.
   - Там как раз ныне фельдмаршал князь  Василий  Долгорукий  сиживает,  чаю,
Емеля, с ним мне скуплю не будет...
   Емельян Семенов помогал ему вещи укладывать. Голицын брал в крепость круж-
ку,  ложку, солонку, "кастрюлик с крышечкой", сковородку, вертел, два костыля
инвалидных,  порты байковые,  колпак на голову,  рубаху из шерсти и куль муки
ржаной... Говорил:
   - Хорошо,  что дети мои взрослы - не малыми покидаю их.  А ты,  Емеля,  за
книгами моими присматривай... не дай им пропасть!
   Явился в дом Ушаков ддя конфирмации, увидел книги:
   - Макиавеллия гнусного или Юстия Липсия нету ли?
   - Многое ты понимаешь в них! Конечно, есть.
   - Книги эти опасные,  их ведено по империи сыскивать. Снял он с полки один
из томов, листанул - стихи.
   - Не вредно ли? - обратился к секретарю Семенову. Это были сатиры Боккали-
ни, и Емельян выкрутился:
   - Да нет.  Тут песенки разные...  о любви галантной.  Из Тайной канцелярии
снарядили целый обоз с командой воинской, чтобы забрать книги из подмосковно-
го села Архангельское. Голицына стали увозить в Шлиссельбург; слезно простил-
ся старик с братцем Мишею, расцеловался с Емелею, дворня князя пришла в покои
к нему, мужики и бабы кланялись в ноги "страдальцу".
   - Лошади  стынут,  пошли,  - тянули Голицына на улицу.  Дмитрий Михайлович
стражей от себя отстранил:
   - Я еще не прощался... с книгами!
   И перед шкафами книжными опустился старый книгочей на колени, словно перед
иконами святыми. Приник к полу и разрыдался:
   - Друзья мои,  прощайте. Вы мне счастье дали! Его подхватили, рыдающего, и
поволокли в сани.  Императрице было доложено,  что Голицын  перед  дорогою  в
Шлиссельбург не иконам,  а книгам молился. Те книги надо проверить - не сата-
нинские ли?
   Караул при доме Голицына снят не был. Сержант регимента Семеновкого, Атеш-
ка Дурново, пошел в место нужное. В дыру зловонную напоследки заглянул и уви-
дел, что средь дерьма бумаги лежат.
   Не погнушался гвардеец - достал!
   Эти письма, невзирая на запах отчаянный, сама императрица читала. Писал их
Сенька  Нарышкин,  который  в  эмиграции  под именем Тенкин затаился от гнева
божьего.  Особых секретов Анна Иоанновна не выведала,  но зато пронюхала, что
цесаревна Елизавета была тайно обручена с этим самым Сенькой.
   - Во блуд-то где... Ай-ай, ну и девка!
   Звали Тредиаковского к царице, явился он-в робости.
   - Ты почто якшался с Сенькой Нарышкиным?
   - Ваше величество, беден я... на дому его жил, от стола его кормился. А за
это обучал его на флейте танцы наигрывать.
   - Пошел вон... лоботряс!
   На пламени свечи Анна спалила письма парижские.
   - Ищите далее,  - повелела. - А сержанта Атешку Дурново за проворство пох-
вальное трактую я десятью рублями...
   Емельян Семенов (в камзоле голубом,  в парике с короткими буклями, перо за
ухом,  а пальцы в чернилах) по дому хаживал. Губы кусал. Думал, как бы спасти
что от сыщиков? Когда инквизиторы давали ему бумаги подписывать, Емеля подма-
хивал их не гражданской скорописью,  а полууставом древним.  Это  -  от  ума!
Пусть  лучше  сочтут его за человека,  старины держащегося,  нежели примут за
гражданина времени нового...  Когда караул  устал,  приобыкся  к  дому,  стал
Емельян Семенов жечь письма из портфеля княжеского.  Лучина уже разгорелась в
печи,  пламя охватывало пачки голицынских документов.  Но тут вбежал  сержант
Алешка Дурново и заорал:
   - Ага-а... попались!
   Руки себе спалил, но письма из пламени выхватил. Семеновым сразу заинтере-
совался Андрей Иванович Ушаков:
   - Человек приметный. Хитрый. А с лица благоприятен... Библиотека князя Го-
лицына задавала всем работы тогда.  Ванька Топильский в книгах не разбирался.
Сунулись за помощью в Иностранную коллегию,  но Остерман ответ дал,  что  его
чиновники "показанных языков не знают". Выручил всех академик Христиан Гросс:
   - Дайте-ка сюда...  О-о,  да тут пометки на латыни! Семеному пришлось соз-
наться:  это мои пометки,  Ушаков бомбой, арапа отшвырнув, вломился в комнаты
императрицы:
   - Матушка, новое злоумышление открыл я.
   - Нс пугай ты меня, Андрей Иваныч, что там?
   - Выяснил я ныне, что вся дворня князя Голицына грамотна, в чем злодейский
умысел усмотреть мочно.  Пишут же мужики не коряво,  а даже лепо.  Мало того,
иные из крепостных галанский,  шпанский, свейский и французский языки ведают.
А один из дворни князя, некий Емелька Семенов сын... ой, страшно сказать, ма-
тушка!
   - Да не томи, Андрей Иваныч... говори.
   - Латынь знает, - сообщил Ушаков, глаза округлив.
   - Латынь?  -  Царицу даже пошатнуло.  - Это на што же мужику по-латинянски
знать? Добрые люди того сторонятся, а он...
   Ушаков арестовал Емельяна, начал с ним по-хорошему:
   - Ты вот что,  парень,  скажи мне по совести,  зачем господин твой бывший,
князь Дмитрий, дворню языкам обучал?
   - Сам князь Голицын,  - пояснил Семенов,  - языков иноземных ни единого не
ведал.  Но книга зарубежные читать желал. И вот крепостных обучал чрез учите-
лей, дабы они переводили ему с книг.
   - А ты в каком ныне состоянии пребываешь?
   - Был в крепостных.  Сейчас вольноотпущенный. Сочтя меня за человека обра-
зованного,  князь Голицын отпустил на волю меня, ибо стыдно стало ему грамот-
ного в рабстве содержать.
   - А зачем тебе, Емеля, грамотность понадобилась?
   - Не хочу псом помереть,  - дерзко отвечал Семенов. - А человеку, ежели он
человек, а не скотина худая, многое знать свойственно.
   - Подозрительно рассуждаешь,  - прищурился УшаковАнна Иоанновна так рассу-
дила:
   - Всех из дворни Голицына, которые грамоте обучены, бить кнутом нещадно. А
того молодца, что латынь ведает, пытать!
   Семенова ввели в камеру для пыток. Горел там огонь. Палач вращал на пламе-
ни щипцы с длинными ручками.  Тень дыбы запечатлелась кривою тенью на кирпич-
ной стене, заляпанной пятнами крови.
   - Огнем тебя умучать ведено,  - сообщил Ушаков.  Палачи  сорвали  с  Вмели
одежду, и он спросил:
   - Хотел бы знать - в чем вина моя?
   Великий инквизитор империи Российской хихикнул:
   - К тому и приставлены мы здесь,  чтобы вины сыскивать. - Он велел палачам
выйти и сказал Семенову наедине:  - Вот,  Емеля, пропадешь ты здесь. А ведь я
большой человек в государстве... могу своей волей тебя от пытки освободить. И
даже...  даже в люди тебя выведу!  Ко мне, - сообщил доверительно, - в службу
тайную всякая гнида лезет,  принять просится.  Ученые же люди не идут.  А мне
такие, как ты, разумные да язычные, тоже надобны. Хошь, приму?
   Семенов молчал. Ушаков бросил ему одежду:
   - Закинься!  Не стой голым...  Эх,  Емеля,  Емеля! Ты думаешь, зверь я? Да
нет,  милый. Это я сейчас Ушаков, которого все дрожат. А ране... как вспомню,
плачу. В лаптях, голодный, всеми затертый. Ох, настрадался я. И каторги хлеб-
нул. Да, Емеля, все было. Я ведь людей жалею, как не жалеть их, подлых? Ну? -
спросил.  - Идешь ко мне?  И сразу кафтан получишь при шпаге. Соглашайся, сы-
нок... Сам простой человек, до всего дошел, я простых людей-то люблю!
   - Нет, - ответил ему Семенов.
   - Не  горячись.  Раскинь  умом.  Я спасенье тебе предлагаю.  За един годок
службы у меня ты на всю жизнь сытым будешь.
   - Не надо. Лучше пытайте.
   - А ежели я тебя уничтожу? - спросил Ушаков вкрадчиво.
   - Все смертны.  Кто раньше. Кто позже. Андрей Иванович указал секретарю на
огонь:
   - Да ведь смерть-то для тебя непроста будет...  Не бахвалься!  Сунь-ка для
начала руку туда - жарко ли?
   Семенов вдруг шагнул и руку на пламя горна водрузил.
   - Да погоди, дурень... Я пошутил. Сядь! - Ушаков сказал потом, с укоризною
головой покачивая: - Отчего ты мук не боишься?
   - Оттого, что у всех людей тело душой управляет. А мой дух столь закачен в
упражнениях умственных, что он у меня в подчинении состоит. И с телом слабым,
что хочет, то и творит!
   - Ну, ладно, - призадумался инквизитор. - Посмотрим теперь, как ты сумеешь
тело свое душе подчинить...
   На пытках Семенов молчал.  Ему подсовывали шифры тайные, в доме найденные,
- он говорил,  что "забыл за давностью". Нитки тянулись далеко - от Парижа до
Березова,  но секретарь ничего не выдал. Его оставили "для передыху", а затем
приговорили ехать к армии, где и служить "до скончанию века".
   - Вот и ладно, - ободрился он. - В армии сгожусь... Его привели в канцеля-
рию,  а там Ванька Топильский как раз выпускал под расписку на волю доносчика
- Перова:
   - Напиши здесь так: мол, дерзать более я не стану.
   - Да не дерзал я, - отвечал Перов. - Где уж нам!
   - Дерзал  или не дерзал - это дело десятое.  Но существует у нас форма за-
конная,  чтобы человек, от нас уходя, поклялся, что он "дерзать более не ста-
нет"... Пиши!
   С улыбкою наблюдал за ними измученный Семенов.
   - Много ты,  тля,  получил с доноса своего? - шепнул он Перову. - Ты же не
только людей погубил... ты библиотеку погубил!
   А всю дворню князя Голицына избили кнутами:  и велено было людям  ученость
свою "предать забвению". Что знал - забудь.
   Не было  тогда  на  Руси  таких прекрасных жемчужин,  как библиотека князя
Дмитрия Михайловича Голицына. В громадных сундуках привезли ее под конвоем из
села  Архангельского,  кучей свалили в сырых подвалах Канцелярии от конфиска-
ции.  Напрасно Академия наук взывала к Ушакову и к самой царице -  ученым  ни
единой книжечки так и не дали!
   А в подвал тот проникли два могучих вора...
   Первым залез чуда охотник до чтения Артемий Волынский, таскал он из подва-
ла к себе на Мойку книги связками. Жадно хватал редчайшие уникумы (иногда ру-
кописные).  Политика и ситуации ее, схожие с нынешними на Руси, - вот что за-
нимало его.  Волынский жаждал из книг открыть тайну непостижимую - что  будет
дальше?
   С факелом в руке в подвале появился и Бирен:
   - А-а,  друг Волынский, ты, кажется, меня опередилРазграбили они книгохра-
нилище Голицына, изъяв из него все самое ценное<6>. Остальное же растащили по
своим закутам сошки помельче их, побоязливей. Анна Иоанновна не была умна. Но
даже ее скудного ума хватило, чтобы понять одну истину:
   - Иногда книгу важней уничтожить, нежели человека...

                             ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
   Всю зиму страдала земля Украинская,  земдя прирубежная.  Сколько ни труди-
лись  гарнизоны  армейские,  Днепр  было не обколоть ото лада пешнями.  Мороз
крепчал, беря реку в полон естественный. А по ночам - через лед! - татары на-
бегали  на Украину,  чтобы в отмщение за Бахчисарай кого убить,  кого пленить
петлей аркана...
   Да, год предстоял тяжелый.  Австрия вмешалась в войну,  но от этого никому
на Руси легче не будет. Турки уже подготовились: громадная армия янычар кишмя
кишела в плавнях Дуная.
   Слава и богатство Минихом уже сысканы; украинские поместья, подаренные ему
царицей,  были колоссальны. Нужен трезвый расчет: "Я свое уже получил, могу и
в канцелярии теперь посидеть..."
   С этим Миних вручил Анне Иоанновне рапорт об отставке.
   - Негоже то, - рассудила императрица, - чтобы главный мой командир во вре-
мя  войны,  когда насущные службы от него всеми ждутся,  уволен был от полков
своих... Абшида, хоть умри, не дам!
   Напрасно Миних стал ссылаться на имена великих полководцев,  которые среди
войны чистую отставку получали; имена Монтекуккули, Шуленбурга и Кенигсека не
произвели на царицу впечатления.
   - Нет уж, - сказала. - Взялся за гуж, не говори, что не дюж!
   Стали совещаться, что в кампанию 1737 года делать. Договорились в Кабинете
так:  на Крым пойдет Ласси с армией,  генеральные же силы с Минихом во  главе
возьмут Очаков.
   - Там и Бессарабия недалече,  - приосанился Миних. А сам думал: "Ежели мне
короны украинской не добыть, буду стараться Валашское царство устроить и поп-
рошу валашскую корону для себя".  Правда, на эту же корону зарился из Лондона
князь Антиох Кантемир,  но Миних рассчитывал его оттолкнуть. В эти сладостные
грезы о коронах вонзился скрипучий голос Остермана:
   - Не забывайте, что отныне мы состоим в комплоте воинском с венцами. А им-
ператор Карл желает,  чтобы мы армию свою послали прямо на Хотин и далее - до
Буковины... там нужна армия!
   Фельдмаршал встал. Грузный кулак Миниха обрушился на столик перед императ-
рицей. А столик был слабенький - ножки треснули, все бумаги и чернила полете-
ли на пол.
   - Не  сметь слушаться австрияков!  - забушевал Миних.  Анна Иоанновна даже
уши себе захлопнула:
   - Ой, как ты кричишь, фельдмаршал...
   - А я говорю,  матушка: не слушаться их, подлых! Вена опять солдата нашего
себе подчинить желает.  Император цесарский единой дворни имеет столько, что,
вооружи ее,  и можно Азов брать.  За цесарцев Россия уже не раз кости свои по
Европе раскидывала... Я буду кричать, матушка! Вена для себя Боснии ищет, для
того и солдата русского просит, а мы Австрии служить не нанимались...
   Остерман притих, боясь Миниха во гневе. Дядька он здоровенный, сгоряча еще
тяпнет жезлом по черепу - никакой парик не спасет. Анна Иоанновна долго крес-
тилась на парсуну Тимофея Архипыча (юродивого),  а рядом висел портрет  графа
Плело (поэта французского). Отмолясь, она воспрянула.
   - Фельдмаршал прав,  - заявила, косо глянув на Остермана. - Уж давно мне в
уши дудят,  что ты, Андрей Иваныч, на подношения от венского двора живешь, да
не верила я.  А ныне сомневаюсь: может, и есть грех за тобой?.. Пущай, - про-
возгласила она,  - австрияки сами тесто себе месят,  а у нас  русская  квашня
взопрела...
   Перед отбытием  к армии Миних хитроумно заручился поддержкой графа Бирена,
которому писал наильстивейше:
   "...а понеже оный мой важный пост требует великой  ассистенпии  милостивых
патронов,  того  ради беру смелость вашего сиятельства,  милостивого государя
моего, просить меня и врученную мне армию в милостивой протекции содержать, а
недостатки мои мудрыми советами вознаграждать".
   И покатил он в гиблом настроении.  В пути его налгал блестящий поезд лаки-
рованных карет,  - это спешил на войну,  чтобы запастись мужеством перед  же-
нитьбой,  принц Антон Ульрих Брауншвейгский. Поехали дальше оба в одной каре-
те, качаясь на диванах пышных, застланных коврами. На дорогах часто встречали
нестройные толпы новиков, которых гнали к Киеву сержанты. И темнел взор фель-
дмаршала при виде молодняка новобранного.  По опыту похода прежнего Миних до-
гадывался,  что половину этих парней он оставит лежать в степи - замертво, на
поживу ястребам...
   - В этом году,  - поделился он с принцем,  - я форсирую Днепр на том самом
месте,  где  шведский  король  Карл XII переправлял свою армию перед баталией
Полтавской.
   Принц Антон уточнил, что Карл XII форсировал Днепр не перед битвой, а пос-
ле Полтавы, и Миних обозлился: "Щенок сопливый, кого он учит? Глупец... мозг-
ляк...  поганый венец!" Он прибыл к армии,  а в лагере расположась в шатрах с
лакеями и кухнями, фельдмаршала уже поджидала веселая княгиня Анна Даниловна.
   - Сударыня, - сказал ей Миних, - где ваш муж?.. Князь Трубецкой, - наказал
он ему,  - дела наши таково в эту кампанию складываются, что вам следует ожи-
дать приращения семейства. Исходя из этого,- вам предначертано снова быть ге-
нерал-провиантмейстером,  чтобы могли вы детишек своих без  нуждения  прокор-
мить...
   Манштейн честно заявил фельдмаршалу.
   - Трубецкой - вор, он загубит поход всей армии.
   - Молчи хоть ты,  - отвечал Миних. - Я и сам это знаю. Да куда денешь Анну
Даниловну?
   В сенях дома Соймонова,  что на 11-й линии Васильевского острова, прижился
медведь ручной. Когда на дворе морозы трещали, адмирал мишку к себе в кабине-
ты пускал, и там возились со зверем семейно - сам хозяин, жена его и дети ад-
мирала.  Медведь добро людское понимал,  ревел страшно,  но когтей ни разу не
выпустил...
   Жизнь была хороша,  и жилось всем в охотку!  Посре