ерсии, - от Гиляни избавиться! Земли  эти  на  море
Каспийском, с таким трудом завоеванные, камнем висели на шее Анны Иоанновны.
   - На што мне Гилянь? - говорила она Остерману. - Да и далеки  эти  земли,
солдаты в тех краях избалуются, чай. Пущай уж Надир забирает их обратно  под
свою руку...
   Остерман Востока не знал и боялся его. Гилянские провинции - что ведал он
о них? Жарко там, дух гнилой, клопы и клещи, мрет там много народу...  И  он
поспешно согласился с царицей:
   - Ваше величество, прибыли от тех краев никакой!
   - А убытку-то сколько? - спросила Анна.
   - Очень много. Но славы - мало...
   - Вот видишь, Андрей Иваныч, - обрадовалась Анна. - Так на  што  мне  эта
Гилянь? Эва, у меня и своих  земель  не  счесть...  Говорят,  это  Волынский
втравил Петра в походы персицкие.., у-у-у, проклятый!
   Помилование Волынскому она еще не подписала. Но зато не уступала Бирену и
головы графа Ягужинского.  Бирен  ходил  эти  дни,  как  помешанный,  твердя
императрице неустанно:
   - Анхен! Русские должны знать, что я умею любить, но я умею  и  мстить...
Неужели можно простить дерзость Ягужинского ко мне?
   Анна Иоанновна выла в голос - как бабы на базаре:
   - Тебе Ягужинского отдай с головой, а где мне  взять  ишо  такого  слугу?
Ведь он прокурор имперский, за меня от скорпионов  верховных  был  в  железа
вкован...
   Бирен решил добиться своего. И для этого у него  козырь  был  верный:  он
знал, как сильно Остерман ненавидит Ягужинского.
   - Вот вы, - сказал он императрице, обозленный, - всегда верите Остерману!
Спросите у него.  Так  ли  уж  необходим  для  славы  вашей  этот  разбойник
Ягужинский?
   Он был уверен: Остерман так и схватится за топор, сообща они разложат  на
плахе  шумливого  Пашку.  В  покои  императрицы  был  срочно  зван  Остерман
(опять.., умирающий). Поверх вороха одеял лежали его восковые пальцы.
   - Ягужинский.., необходим, - заверил Анну вице-канцлер.
   Бирен опешил. Вот этого он никак  не  ожидал!  Напряжение  ума.  Интриги.
Конъюнктуры. "Уступить нельзя, - быстро соображал  вице-канцлер.  -  Сегодня
голова Ягужинского, а завтра этот кобель потребует  у  Анны  моей  головы..,
моей! Головы мудрого Остермана!.."
   - Ах ты шарлатан!! - заорал на него Бирен, опомнясь. - Долго  ли  ты  еще
будешь дурачить меня и ея величество? Тебе давно уже никто не  верит.  Сними
свой козырек и покажи свои бесстыжие глаза.
   Остерман не двинулся в коляске. Но по щекам его, серым  и  впалым,  вдруг
градом хлынули слезы.
   - Оставь Андрей Иваныча.., не мучай его, - заплакала и Анна Иоанновна.  -
Чего ты хочешь от нас?
   - Я уже ничего не желаю в этом подлом мире! - воскликнул граф Бирен. - Но
пусть этот человек только посмеет взглянуть на меня...
   - Что ж, - тихо ответил Остерман, улыбнувшись. - Я могу поднять  козырек.
Но вид моих глаз  вряд  ли  будет  приятен  вашему  величеству  и..,  вашему
сиятельству, господин Бирен!
   И козырек он сдернул. Вот оно -  лицо  трупа  (натертое  фигами).  Глаза,
заплывшие гноем, бестрепетно взирали на графа Бирена.
   - Закрой, - велела Анна Иоанновна в отвращении.
   - Ягужинский, повторяю, необходим, как  генерал-прокурор  империи.  (Удар
ладоней по ободам колес, Остерман ловко подъехал к Анне.)  А  почему  бы,  -
спросил вкрадчиво, - не послать Ягужинского послом в Берлин?
   Спросил и весь напрягся:  никто  (ни  Анна,  ни  Бирен),  никто  из  этих
балбесов не догадается, что задумал великий Остерман.
   - Но при королевусе прусском, - опешила Анна Иоанновна, туго соображая, -
уже есть посол... Михаила Бестужев-Рюмин!
   - Его - в Стокгольм, - рассудил Остерман.
   Анна Иоанновна умоляюще глядела на Бирена.
   Бирен грыз ногти. Остерман, усмешку затаив, выжидал.
   - Хорошо, - поднялся фаворит. - Я согласен: посылайте его хоть  в  Китай,
но чтобы я не видел более низкой физиономии Ягужинского. Я так не могу  жить
далее... Или я или он.
   Теперь Анна глядела на Остермана - вопросительно.
   - Вот те раз! - сказала, себя по бокам шлепнув. - Договорились,  хоть  из
дому беги... Ягужинского - в Берлин, а кто же тогда в прокурорах империи?
   Остерман доплел свою паутину до конца:
   - Ягужинский и останется генерал-прокурором!  Тут  Бирен  не  выдержал  -
расхохотался:
   - Ягужинский и там и здесь? И посол? И генерал-прокурор?.. Прав Волынский
- плывем каналами дьявола!
   - Око Петрово, - отвечал Остерман спокойненько, - из  Берлина  еще  лучше
разглядит грехи наши. А королевус прусский...
   Но тут влетел Рейнгольд Левенвольде, сияющий:
   - Ваше величество, из Петербурга гость...
   О, чудо! На пороге,  словно  влитый  в  пол,  стоял  громоздкий  истукан.
Ботфорты сверкали на нем, лосины  поскрипывали,  чистенькие.  И  палашом  он
салюты учинял, безжалостно и дерзко рассекая воздух...
   - Ми них! - вскрикнула Анна, рванувшись вперед. Палаш отринулся  к  ноге,
плашмя прилег к ботфорту.
   - Я буду счастлив, - заговорил Миних, сразу идя на штурм, -  видеть  ваше
бесподобное  величество  в  Петербурге!  Ладожский  канал  -   это   великое
произведение вашего царствования! Оно осенит  вас  в  веках,  и  благодарная
Россия, может, упомянет когда-либо и мое великое имя рядом с вашим именем  -
наивеличайшим!
   "Умеет льстить, оставаясь грубым", - заметил Остерман.
   - Что ж, - сказал он, - великое царствование государыни нашей имеет право
избирать великих героев. Пусть и Миних тоже будет великим.., не так ли?
   И, презрев всех, выкатился. Бирен дружелюбно хлопнул Миниха  по  груди  и
ушиб себе руку. Под  кафтаном  генерал-аншефа  скрывались  латы.  Миних  был
непробиваем - ни интригами, ни пулями.
   - Ваше величество, - поклонился  Бирен,  -  я  оставлю  вас.  Однако,  не
уступив мне в Ягужинском, вы уступите мне в Волынском...
   Анна Иоанновна, кося глазами, согласилась. Теперь граф  Бирен  нахваливал
себя перед русскими вельможами:
   - Я спас Волынского от  виселицы..,  благодарности  от  него  не  жду,  я
поступал как христианин.
   Ягужинского скоро из тюрьмы выпустили, велели в Берлин отъехать - послом.
Павел Иванович всю ночь перебирал свои бумаги заветные, наутро  сгреб  их  в
кучу и нагрянул к Миниху.
   - Бурхард Христофорыч, - сказал ему,  -  небось  уведомлен,  каково  меня
сгрызли тут? Так я до тебя... Дело сердечное, до всей России касаемое. А мне
его завершить не дадут, потому как ныне упал я шибко. Тебе же оно, дело это,
только славы прибавит!
   - Славы у меня и без того много,  -  отвечал  Миних,  гордясь.  -  Однако
покажи... Я и сам проектами полон. И мост через Балтику хочу  перекинуть.  И
Китай замышляю покорить... Я ведь все могу!
   Ягужинский вручил Миниху свои проекты об образовании  юношества  на  Руси
при корпусах кадетских, где бы воспитывать дворян  воински  и  граждански...
Вздохнул:
   - А я в Берлин отбываю, стану там пива разные пробовать. Может, и вернусь
жив? А может, и помру... Прощай, аншеф!

***

   Миних был на руку горяч и разумом вспыльчив. Когда еще мост через Балтику
построится? Европа-то не ждет: она в надежде взирает на Миниха, и надобно ее
поразить. Гуляя как-то с императрицей по саду Головинскому, Миних воткнул  в
сугроб свою громадную трость, воскликнул - весь вдохновенный:
   - Не сойду с места сего, мать моя и благодетельница! Знай  же,  что  Петр
Великий говорил, будто только един я скрасил убогие  дни  его  последние.  И
мечтал великий государь отплыть со мною от пристани в Петербурге и сойти  на
берег как раз на этом месте... Вот тут, где ныне моя дубина торчит, матушка!
   - Что ты ныне желаешь? - спросила Анна, пугаясь.
   - Полон я прожектами, мать моя, когда-нибудь лопну от них,  как  бомба...
Саксонцы и баварцы уже переняли от Пруссии корпуса кадетские. Не пора  ли  и
нам почину их следовать? Генерал-фельдцейхмейстерства желаю я такоже,  чтобы
дело пушечное подъять на Руси! Генерал-фельдмаршальства желаю  такоже,  дабы
горячность моя к битвам не охладела...
   Миних съедал по сотне блинов сразу. С маслом, с  медом,  со  сметаной,  с
икрой. Выпивал аншеф целый анкерок настоек и,  расстегнув  золотой  пояс  на
тугом животе, угрожал России страшными проектами.
   - Версаль, - говорил он, - будет у стен Шлиссельбурга! Это я вам  обещаю:
сады, каскады, фермы, бабы в сарафанах... Качели! Куда ни глянешь -  качели,
качели,  качели.  Все  деревни  закачаются.   Да!..   Имею   еще   некоторые
соображения. Но, дабы не вредить  безопасности  государства,  о  них  прежде
молчу. Но.., ждите!
   Остерман даже не заметил, как Миних вдруг стал самым близким человеком  у
царицы. Это  опасно.  Желая  забежать  вперед,  он  тоже  приласкал  Миниха,
советуясь с ним  о  создании  Кабинета,  он  даже  предложил  грубияну  пост
кабинет-министра. Но Миниха на патоке не проведешь.  Аншеф  сразу  раскусил,
что главным в Кабинете будет Остерман, а Миниху всегда хотелось быть  только
первым...
   - Я буду первым, - заявил он честно. - В делах военных!
   В один из дней пришли  в  комнату  Иоганна  Эйхлера  молчаливые  кузнецы,
расковали от цепей флейтиста. Остерман нежился в лучах триумфа,  отдыхая  от
конъюнктур. "Как это удачно! - размышлял он.  -  Бирен  остался  в  дураках,
генерал-прокурор вроде бы и существует, но Пашки-то нету... Пашка в  Берлине
на пивах сопьется. А кто остался хозяином на Руси? Я, великий Остерман!.."
   Темные каналы кончились, и пора было выплывать  на  свет  божий.  Кабинет
станет главным законодательным учреждением в России.
   - Ваше величество, - напомнил Остерман императрице, -  все  зло  на  Руси
исходит от  коллегиальных  замыслов.  Бойтесь  мнения  общего,  но  дорожите
исключительно одним мнением - свои м...
   - Кого мыслишь в мой Кабинет министрами посадить?
   Остерман заранее решил, что  сажать  надобно  тех,  которые  дурее  всех,
которые трусливее всех, которые богаче всех.
   - Ваше величество, - отвечал он царице, - канцлер империи граф  Головкин,
Гаврила Иваныч, хотя и дряхл, но достоин  той  чести.  Да  и  князь  Алексей
Черкасский - муж пламенный, добродетелями украшен!
   На костях догнивающего  Сената  был  воссоздан  "Собственный  Кабинет  Ея
Императорского Величества". Поблизости от покоев  Анны  Иоанновны  (рядом  с
покоями Бирена) освободили  угол.  Истопник  Милютин  как  следует  прожарил
печки, чтобы Остерман не мерзнул. Лакеи вперли сюда пышную  кровать,  взбили
пуховые перины.
   Кабинет был готов...
   Сели за стол кабинет-министры, и Черепаха - Черкасский долго в недоумении
тугодумном озирал высокую кровать.
   - А кровать-то к чему здесь, Андрей Иваныч?
   - Как же! - пояснил Остерман, улыбаясь. - А ежели ея величество  пожелает
почтить нас своим присутствием?..
   И правда, пришла как-то Анна Иоанновна, посидела немного. Потом  туфли  с
ног сошлепнула на пол, сунулась в пуховые подушки:
   - Ну, министры! Ну, родненькие мои! Вы о делах важных тишком рассуждайте,
а коли я задремлю - так вы уж потише...
   Вот берлога - так берлога: именно о такой яме  и  мечтал  граф  Остерман.
Теперь дела России двигались  через  Кабинет  -  Черкасский  спал,  Головкин
трусил, Остерман решал.
   Вся  Россия  отныне  была  в  руках  одного  Остермана!  Однажды   как-то
подсунулся к нему Иогашка Эйхлер:
   - Ваше сиятельство, а какой род службы мне поручаете?
   - Флейтируйте пока, мой друг, флейтируйте, - обнадежил его Остерман. - Со
временем вы мне понадобитесь на большее... Я вознесу вас, преданный  Иоганн,
столь высоко, что с высот Кабинета вы обозрите всю  Россию...  А  сейчас,  -
закончил он без пафоса, - езжайте до Рейнгольда Левенвольде,  обер-гофмаршал
мне нужен!

***

   Прямо от вице-канцлера  Рейнгольд  Левенвольде  отправился  в  дом  князя
Черкасского просить руки его дочери  -  Варвары  Алексеевны,  которая  давно
считалась невестой поэта Антиоха Кантемира.  Черкасский,  коли  гвоздь  надо
было вбить в стенку, и то годами не мог решиться - вбивать или не вбивать? А
тут такое... Громадное "курфюршество" князя  уплывало  в  руки  курляндского
оборотня.
   - Ея величество, - безжалостно добил его Рейнгольд, - желают брака  вашей
дочери со мною!
   Воле царицы перечить не станешь, и скоро Рейнгольда обручили с богатейшей
невестой России.
   - Ну что ж, - сказала при этом тигрица Варька, - коли  золотого  осла  по
мне не сыскалось, так пущай уж так: и на льва я тоже согласна...
   Так начал Остерман  расправу  с  Кантемиром  -  бил  прямо  в  сердце,  и
справедливо писал князь Антиох:

   Зачни с Москвы до Перу, с Рима до Китая,
   Не сыщешь зверя столь, как человека, злобна

   А ведь помазали его милостями изрядно, стал Кантемир при  Анне  Иоанновне
богатым помещиком земель Брянских и  Нижегородских,  -  земли  в  тех  краях
сытые, жирные, лесные, пашенные. И невесту его,  Варьку  Черкасскую,  царица
заметно отличала, дозволила ей носить в прическе локоны, что  другим  девкам
при дворе было строго заказано (за вину такую их на портомойню отсылали, где
они штаны солдатские выстирывали). Но теперь все разом пошло прахом.
   - Высокая степень, - говорил Кантемир, - да и богатство  редко  без  беды
бывают. И всегда неспокойны! А кто в тишине, от суеты мирской далече,  будет
малым доволен, тот и достоин называться философом истинным... Уехать бы!
   К этому времени британский консул Клавдий Рондо начал  трясти  при  дворе
образцами сукон. Был он купчина хоть куда! Чего только не вытворял  с  этими
сукнами: мочил их в уксусах, рвал шпорами, протыкал шпагою, палил над свечой
и давал нюхать изгарь Миниху. И все это затем, чтобы доказать неопровержимую
истину: британские сукна намного прочнее прусских!
   Анна Иоанновна тоже сукна щупала и жалась: денег не было.
   - О! - восклицал консул Рондо. - Англия богата, и деньги ей  не  нужны...
Только  пусть  Россия  откроет  для  наших  кораблей  Ригу,  Архангельск   и
Петербург. И не надо нам денег! - повторил он, добавив:
   - У вас нет золота, но зато много воска, дерева, пеньки, смольчуги,  льна
и смолы...
   Анна Иоанновна показала сукно Ивану Кирилову, что был членом в Комиссии о
коммерциях... Он тоже сукно похвалил.
   - Оно бы и ладно, - рассуждал Кирилов. - Да не ущемит  ли  сия  коммерция
прибыли купцов российских? Может, ваше величество, еще помучаемся, а скоро и
сами начнем сукна валять отличные? Им воск и дерево отдай, а взамен  бутылки
да пуговицы получишь...
   Но в Комиссии о коммерциях опять Остерман был главным.
   -  Мануфактуры  российские,  -  отвечал  он  по-немецки  (чтобы  слов  не
выбирать), - внутреннего рынка и того обеспечить не могут.
   Клавдий Рондо своего добился: дорога из  солдатского  сукна  превращалась
для Англии в "шелковую дорогу", - транзит через  всю  Россию  в  Персию,  на
восток, прямо в Индию, вот чего он добился! Теперь Россия  была  закована  в
две цепи сразу: Веной - в политике, Лондоном - в торговле... Клавдий  Рондо,
мужественный и умный, сделался при дворе своим  человеком.  Признав  его  на
Москве как посланника, надо было готовить русского посла  в  Англию...  "Вот
удобный случай избавиться от Кантемира!" - решил Остерман, но Анна Иоанновна
вице-канцлера тут же высмеяла:
   - Придумал же ты, граф, кого послать! Да англичане, чать, молокососов  не
жалуют... Справится ли?
   Остерман все заботы взял на  себя.  В  карете  вице-канцлера  ехал  князь
Антиох на обед к английскому консулу.
   - Сколько же вам лет, дитя мое? - спросил Остерман.
   - Увы, всего двадцать два, - отвечал поэт.
   - Но по уму гораздо больше...
   После обеда Рондо отозвал Остермана в соседние покои:
   - Ваш кандидат в послы при дворе Сент-Джемском вполне  достойный  молодой
человек. Он разумен и знатен! Но я не могу не выразить вам  сомнений  в  его
возрасте. Ведь это же.., мальчик!
   - Двадцать восемь лет, - солгал с улыбкой Остерман. - Мы сорвали для вас,
для англичан, самый роскошный цветок в России.
   Рондо, стукнув башмаками, учтиво  поклонился.  Потом,  расщедрясь,  велел
зажечь вокруг дома иллюминацию. Жена консула, леди Рондо, не тратя  времени,
вязала мужу толстые носки. Глаза ее  посматривали  с  умом,  блестящие.  Она
молчала, но умела слушать... Леди Рондо  прибыла  в  Россию  давно  -  женой
посла, который умер; прибыл другой посол, она вышла за него, и он тоже умер;
теперь прибыл Клавдий Рондо, она стала его женою. Англичане, как олимпийцы в
эстафете, передавали вместе с делами посольства и жену, уже обвыкшую в делах
московских... Довязывая носок, леди Рондо слышала, как Остерман наставлял  в
уголку Кантемира.
   - Россия, - шептал вице-канцлер, - еще не познала той силы, что кроется в
печати  европейской.  Журналисты   и   газетеры   тамошние   имеют   свободы
кощунственные и пишут все, что в голову взбредет. А вам, мой друг, предстоит
бороться с клеветой, которую они  станут  изливать  на  ея  величество  Анну
Иоанновну...
   Леди Рондо собрала спицы и, отозвав мужа в  сторонку,  предупредила  его,
какова роль Кантемира в Англии... Консул ответил ей:
   - Он сломает себе лоб и ничего не добьется...  Наша  страна  -  свободная
страна! Эй, люди, еще зажгите плошки на дворе!
   Остерман, стоя возле окна, смотрел, как с шипением разгораются на заборах
чадящие плошки, и незаметно загибал пальцы:
   "Ягужинский, Кантемир... Теперь - Татищев!"

***

   Царевна  Прасковья  Волочи  Ножку  (вдова  генерала   Дмитриева-Мамонова)
однажды среди глубокой ночи заорала:
   - Ой, понесла я! Понесла... - И тут же скончалась. Генерал Ушаков  принес
царице "сожалительный комплимент" по  случаю  смерти  ее  сестры  и  отъехал
налегке в Измайловское...
   - Лаврентий Лаврентьевич, - сказал инквизитор  старому  врачу,  -  пятого
человека  из  дому  Романовых,  говорят,  уморил  ты  рецептами  своими.  Ея
величество грозится истребить  тебя,  ежели  еще  хоть  едина  персона  дома
царствующего через твое леченье помрет!
   Ушаков насмердил страхом и отъехал, а Блументроста опять позвали в  покои
Дикой герцогини Мекленбургской.
   - Кажись, - сказала Екатерина Иоанновна  сумрачно,  на  постели  сидя,  -
вновь забрюхатела я... Делай!
   Блументрост упал на пол, весь сотрясаясь от рыданий:
   - Ваше высочество, избавьте меня... Не могу, не могу... Герцогиня пихнула
его ногой.
   - Делай! - сказала так, что из-за спины ее вдруг пахнуло на врача холодом
застенка и качнулась угловатая тень дыбы...
   В эти дни на гололеди улиц московских споткнулся Тимофей Архипыч и  помер
сразу  -  напротив  кабака  Неугасимого.  Анна  Иоанновна  восприяла  смерть
юродивого, как горе всенародное. Велела с Тимофея Архипыча парсуну писать, и
портрет юродивого в спальне у себя повесила. Теперь,  когда  она  грешила  с
Биреном, то из угла - сурово и строго - взирал на нее Архипыч...

Глава 4

   Стали на Москве девки пропадать - русские, немецкие, калмыцкие и  всякие.
Сунет иная нос за ворота, тут ее - хвать, и увезут.  А  потом  -  ищи-свищи.
Девка-то ладно, шут с ней, с девкой, но иной  раз  и  нужна  бывает.  Особо,
ежели мастерству научена...
   Всех  пропащих  девок  сыскали  в  гареме  у  Карла  Бирена  (того,   что
"инвалидностью украшался"). Граф Бирен был предельно возмущен.
   - Ну какая скотина этот Карл!  -  фыркал  граф.  -  Надобно  ему  полк  в
командование дать...
   А младший брат Густав все мунстровал измайловцев. Спасибо Жано Лестоку  -
парень верткий, вошел в дружбу с ним, и мунстра сего в Александрову  слободу
вытащил.
   Как только увидел Густав Бирен цесаревну Елизавету Петровну, так и  забыл
обо всем на свете.
   - Хочу жениться, - заявил он брату-графу.
   - Опомнись. Она же - цесаревна, а ты... Кто ты?
   - А я хочу! - твердил Густав Бирен. - Ты ведь, Эрнст,  желаешь  породнить
своего сына с принцессой Мекленбургской...
   - Молчи, болван! Елизавета была невестой короля  Франции,  а  ныне  живет
блудно с сержантом Шубиным.
   - Но я - майор! - отвечал Густав. - Сержанту не  тягаться  со  мною...  И
цесаревна со мной любезна!
   Бирен  побежал  к  царице,  ища  содействия.  Анна  Иоанновна  оч