ные крыши Петербурга - чу-
ялась весна ранняя...  Миних в пасмурном настроении велел везти себя во  дво-
рец. Приехал и долго стоял в передней, обдумывая - что он скажет импе- ! рат-
рице. Решился!
   - Матушка пресветлая, - заговорил напористо, входя в покои царицы, - гене-
рала Лесли на кордонах побили. Кто ж знал, что татарва на самую масленицу на-
бег свершит.  Напали и на кордон полковника Свечина,  но тот пять часов отби-
вался до самой ночи, и отбился сам и отбил у татар малороссиян плененных...
   - На что ты принес мне это?  - отвечала Анна Иоанновна. - Я с утра радова-
лась, а ты в меланхолию меня вгоняешь. Миних скрипнул ботфортами.
   - Война наша тяжкая, - вздохнул с надрывом. - Ну-ка посуди сама, государы-
ня,  каково беречь кордонную линию,  ежели она протянулась на тысячи верст, а
людей не хватает.
   - Их и всегда на Руси не хватало! Это напрасный слых идет по Европам, буд-
то в России людей - как муравьев в муравейнике. Бог нас просторами не обидел,
сие верно.  А излишка людского на Руси еще никогда не бывало. Гляди сам: мрут
всюду, а кто не мрет, те разбегаются... Где взять, коли брать негде?
   Миних понял,  что Анна Иоанновна запускает камушки в его огород. Прямо она
не винила фельдмаршала в неисчислимых жертвах, но дала понять, что впредь лю-
дишек поберег.
   - Ничего, - заговорил он, утешая царицу, - скоро дожди потекут на Украине,
снега расквасят, травка зазеленеет, опять пойдем... Я тебе, матушка, из Крыма
бочку каперсов привезу.  Ежели в суп какой каперсы класть,  от них суп бывает
вкуснее.
   - Мне лавровый лист нужен, - отвечала царица. Миних воодушевился:
   - Растут и лавры в Крыму поганском... Скажи, для чего тебе лавры надобны?
   - Да кто ж без них обойдется?  Они и в супах хороши,  ими и героев венчать
можно...  Так закончилась эта зима.  Нет, ничего не дал России поход на Крым.
Русская армия, взбодрись! В новом году тебе все начинать сначала.
   -----------------------
   <1> Крепость святой Анны положила основание городу Ростовуна-Дону.
   <2> Г„злов (Козлов) - ныне город-курорт Евпатория; в описываемое время го-
род находился под властью не крымского хана, а турецкого султана. Утверждение
Миниха,  что здесь свершилось крещение князя Владимира, несправедливо: приня-
тие христианства состоялось,  по преданию,  в Херсонесе-Таврическом,  который
находился примерно на месте нынешнего Севастополя.
   <3> Один из внуков генерала Ю.  Ф.  Лесли -Александр Лесли (1781-1856) был
первым в России,  кто в 1812 г.  стал создавать партизанские отряды, действо-
вавшие на Смоленщине.
   <4> Ак-Мечеть - ныне областной город Симферополь;  в описываемое время был
ставным духовным центром мусульманства в Крыму, здесь жили калга-султан, шей-
хи татарские и дервиши.
   <5> Феофан Прокопович вошел в историю русской литературы как заметное  яв-
ление.  Но  литературоведы никогда не касаются (очевидно,  умышленно) гнусной
изнанки этого тирана.  Но зато антирелигиозная литература, издаваемая в СССР,
в полной мере раскрыла палаческий образ Феофана.  Исторический же романист не
вправе наводить на палачей "хрестоматийный глянец".
   <6> После  московского пожара 1812 г.  около 200 книг из библиотеки Д.  М.
Голицына вдруг всплыли в Москве на толкучке; их оптом скупил известный библи-
офил граф Ф.  А. Толстой, от него они перешли к историку М. П. Погодину и пе-
реданы были ученым в Публичную библиотеку. За последние годы советскими исто-
риками  была проведена большая работа по изучению подбора голипынской библио-
теки.
   <7> При следующем губернаторе,  И.  И.  Неплюеве, в 1742 г. город Оренбург
был снова перенесен на другое место,  где поныне и  находится.  На  месте  же
"офундования" Татищевым нового Оренбурга влачила жалкое существование казачья
станица Красногорская.

                               Летопись третья

                                ДЕЛА ЛЮДСКИЕ

                                            И мы ходили-то, солдаты, по колен
                                                                     в крови.
                                                       И мы плавали, солдаты,
                                                             на плотах-телах.
                                             Тут одна рука не може - а другая
                                                                        пали,
                                               Тут одна нога упала - а другая
                                                                        стой.

                                                 А где пулей не ймем - так мы
                                                                грудью берем.
                                              А где грудь не бере - душу богу
                                                                      отдаем.

                        Из старинной солдатской песни

                                ГЛАВА ПЕРВАЯ

   Перо в  руке Анны Иоанновны вкривь и вкось дергалось по бумаге.  Писала на
Москву дяденьке своему,  вечно пьяному Салтыкову: "Нетерпеливо ведать желаем,
яко о наиглавнейшем деле, об лежащих в Кремле святых мощах угодников... особ-
ливо большая царская карета цела ль иль сгорела?" Ничего ей  не  отвечал  дя-
денька,  Москвы всей губернатор.  Притаился там и сидел тихонько. Боялся, ви-
дать, правду сущую доложить племяннице.
   1737 год  навсегда  останется  памятен  для России - в этом году Москва от
свечки сгорела.  И верно,  что от свечки, которой красная цена - копейка! Ба-
ба-повариха  в  дому Милославских (что стоял у моста Каменного) зажгла свечку
пред иконой и ушла,  забыв про нее.  Свеча догорела,  подпалив икону, и пошла
полыхать!  От  этого-то  огарка  малого  огонь дотла сожрал первопрестольную.
Жилья москвичам не стало.  Дедовские сады,  такие душистые и дивные,  обугли-
лись. Бедствие было велико.
    Не забыл народ русский той свечки грошовой, и даже в пословицу она вошла.
Выжгло  тогда Китай-город и Белый город;  архивы древние не уцелели.  Кошек и
собак на Москве не осталось - все в пламени погибли.  Кремль изнутри выгорел.
Жар от огня столь велик был, что он даже в яму литейную проник, где покоился,
готовый к подъему,  Царь-колокол.  Когда солдаты набежали, водой из ведер его
остужая, от колокола тогда и откололся краешек маленький (в 700 пудов весом).
   Не успела Русь опомниться от беды,  как исчезли в пламени города Выборг  и
Ярославль.  Полыхала и столица, которая едва от наводнения оправилась. Петер-
бург горел от самых истоков Мойки до Зеленого моста,  от Вознесенья до канала
Крюкова,  и  все  это жилое пространство обратилось в горькое пепелище.  Прах
вельможных дворцов на Миллионной улице перемешался с  прахом  убогих  мазанок
слободок рабочих.  Тысячи зданий и тысячи людей пропали в огне.  Знающие люди
сказывали, что пожары те неспроста.
   Тайная розыскных  дел  канцелярия  подвергла подозреваемых в поджоге таким
лютым истязаниям, что все они, как один, облыжно вину за пожар на себя взяли.
По приказу императрицы Ушаков окунул несчастных в бочки со смолою,  чтобы го-
рели они спорчее,  и сжег людей на том самом месте, откуда пожар начинался, -
на улице Морской (что ныне зовется улицей Герцена).
   В этом году, будь он неладен, людей на костры ставили и по делам духовным,
отчего смерть не слаще. Татищев на Урале сжег башкира Тойгильду Жулякова, ко-
торый сначала православие принял,  а потом в мечеть молиться  пошел  ("учинил
великое  противление").  Сожгли за отступничество от бога и капитанлейтенанта
флота Андрея Возницына...
   Антиох Кантемир из Лондона дым костров тех учуял.
   Даже в стихах этот дым воспел:

               Вот-де за то одного и сохти недавно,
               Что, зачитавшись, стал Христа хулити явно...

   До чего же никудышно на Руси стало!
   Ненадолго оставим Россию,  читатель, и навестим Францию: там у нас завелся
один хороший знакомый - Бирон.
   Славен во Франции со времен незапамятных род могущественных герцогов Биро-
нов. Их подвигами украшены великие битвы под знаменами с бурбонскими лилиями.
Были они политиками,  маршалами, пэрами, адмиралами. Резали они в подворотнях
католиков заодно с гугенотами. И резали они гугенотов в постелях заодно с ка-
толиками.  Даже король Генрих IV,  уж на что был мужчина серьезный,  но и тот
побаивался этой отчаянной семейки.
   Сейчас во Франции в чести живет и в пышности благоденствует  герцог  Бирон
де  Гонто.  Уж много лет ничто не смущало души маршала.  Угасли миражи пылкой
младости,  остыл любовный жар в его сердце, звоны шпор уже не звали старца на
битву. Бирон так бы и умер, ничем не потрясенный, если бы...
   Если бы не получил письма из Петербурга.
   - Какой-нибудь пройдоха имеет дело до меня!
   Писал ему сам фаворит императрицы русской. Писал о том, что в годы забытые
один  из семейства Биронов покинул Францию,  после чего осел в краях курлянд-
ских.  Потомком же его являюсь я,  сообщал граф Бирен герцогу Бирону и просил
герцогов во Франции признать графа в России за своего сородича.
   - Забавный случай! Вот повод посмеяться нам...
   Это нахальное  письмо  герцог  Бирон  де  Гонто с собою взял в Версаль и с
чувством читал его там вслух - при короле,  при дамах. Все веселились оттого,
что  митавский  проходимец  вдруг стал претендовать на родство с французскими
Биронами:
   - Шулер  и лошадник пожелал быть дюком!
   Однако Версаль был отлично извещен,  какую роль играет  Бирен  при  царице
русской,  и в Петербург ответил герцог с учтивостью.  Мол,  его род настолько
знатен, столетиями он находился на виду всей Европы, генеалогия его известна,
отчего  никто  из рода Биронов не мог пропасть в краях остзейских неприметно.
"Вот если б вы, - с юмором писал маршал Бирон графу Бирену, - вдруг оказались
герцогом владетельным... тогда другое дело!"
   Граф Бирен, ответ дюка прочтя, был возмущен:
   - Он рано стал смеяться надо мною.  Такие шутки могут перелиться в истину.
В этом году звезд сочетанье возникло для меня в порядке идеальном.  А год ты-
сяча  семьсот тридцать седьмой станет для меня благодетельным,  ибо эта цифра
не делится на два, на четыре, на восемь...
   Больше  всего в жизни Бирен боялся "двойки"!
   В этом году герцог Саксен-Мейнингенский просил руки его дочери  -  Гедвиги
Бирен,  которая имела несчастье с детства быть горбатой. Но граф Бирен послал
герцога ко всем чертям:
   - Я знаю этих вертопрахов-мейнингенцев!  Им не рука нужна моей горбуньи, а
только кошелек ее, чтобы дела свои поправить.
   Вчерашний конюх, мать которого собирала по лесам в подол еловые шишки, уже
гнушался иметь своим зятем герцога.
    1737 год, тяжелый для России, был удачным для него.


                                ГЛАВА ВТОРАЯ

   Долгий срок, с 1562 по 1737 год, Курляндией правила династия Кетлеров. Ан-
на Иоанновна была замужем за предпоследним, которого русские на свадьбе опои-
ли водкой насмерть. Сейчас в старинном Данциге, в доме под желто-черным штан-
дартом,  умирал  последний  Кетлер - герцог Фердинанд,  и Европа ждала смерти
его, как собака ждет сочной кости... Кому достанется его корона?
   Курляндское герцогство издавна было вассалом Польши, но сама Польша сейчас
в подчиненье у саксонцев.  Август III обязан России короной польской, которую
добыл  для него фельдмаршал Миних пять лет назад под стенами Данцига.  Третья
корона, курляндская, для Августа-лишняя тяжесть. Кому вручить ее?
   Вопрос не прост. Он слишком сложен...
   Август III не прочь подарить корону Кетлеров своему брату сводному, принцу
Морицу  Саксонскому.  Этот залихватский мужчина уже успел побывать в объятиях
Анны Иоанновны,  она совсем раскисла от его лихой "партизанской" любви. Тогда
князю Меншикову пришлось пушками вышибать Морица из Митавского замка...<1> За
Морица Саксонского стоит и Версаль, ибо принц был фрацузским маршалом.
   Но... Вена-то не согласна!  Ей, загребущей и завидущей, желательно обрести
для себя и курляндскую корону.  Император Карл VI любил устраивать  племянни-
ков.  Антона  Брауншвейг-Люнебургского он уже примазал в женихи Анне Леополь-
довне.  Но в арсеналах Вены имеется еще в запасе принц Брауншвейг-Бевернский,
и этот выбор Карла VI одобряли в Англии,  где царствовала ветвь Ганноверская,
родственная дому Брауншвейгскому.
   Но... ах,  читатель, мы забыли про Берлин! Берлин же очень не любил, когда
при разных дележах поживы его забывали.
   - Я  ведь  тоже  не дурак,  - утверждал там кайзер-зольдат,  - и я отлично
знаю,  на каком языке говорит курляндское дворянство. Это язык немецкий - мой
язык...  Митаве  необходим  владетель из Гогенцоллернского дома!  Пожалуйста,
взгляните на маркграфа Бранденбургского: достоин, прям, некриводушен. Он неу-
мек - зато он и неглуп.  Сын,  покажись и мне уж заодно.  Я так давно тебя не
видел... Дела, дела!
   Удивительно!
   Неужто же корона Кетлеров такая драгоценность,  что даже Вена и Версаль не
брезгают иметь ее в своих руках?  Что там хорошего,  в Курляндии  запустелой?
Леса шумят,  и волки бегают, в песках клокочет пасмурное море... Уныло и дико
в герцогстве, как на заброшенном кладбище. Постыдно нищая, бесправная страна,
где у крестьян нет даже горшка, чтобы сварить похлебку, - страна эта была не-
давно сказочно богата, как Эльдорадо.
   Ведь был  (еще  вчера!) блестящий век,  когда в Митаве правил герцог Якоб,
подвижный финансист и забияка.  От этих берегов унылых шли  корабли,  и  жел-
то-черные  штандарты  взвивались в устье африканской Гамбии,  их видели в Ка-
рибском море.  Древние лабазы либавских гильдий еще хранят,  дразня воображе-
ние,  дивные запахи имбиря,  кокосового масла и корицы.  Из колоний заморских
Курляндия начерпалась золота, нахватала кости слоновой и тростника сахарного.
   Но как мало надо стране,  чтобы разорить ее! Всего лишь одна война Петра I
со шведами, лишь одно чумовое поветрие - и вот Курляндия разорена.
   Курляндские конъюнктуры  сложны.
   Кому же, черт побери, сидеть с короною на Митаве?
   Говорят, что  среди  множества  кандидатов  затесался и какой-то неведомый
граф Бирен... Европа его плохо знает:
   - Бирен? А кто это такой?
   - По слухам, обер-камергер императрицы русской.
   - Ха-ха! Но он-то здесь при чем? Прислуживать царице за столом - этого ма-
ло, чтобы претендовать на корону.
   - Да он, мадам, не только камергер. Он еще и...
   - А-а, тогда понятно!
   Фердинанд Кетлер  доживал  свои дни под желто-черным штандартом,  а Европа
уже играла короной его,  словно мячиком.  Бирен верил в черную  магию  чисел,
число 1737 было неделимо на два.
   Мутный свет множества свечей озарил поутру дворец Зимний, сложенный воеди-
но из трех домов частных.  Петербуржцы уже знали:  императрица пробудилась (в
экую рань!). Анна Иоанновна, кофе отпив на манер немецкий, проследовала в ту-
алетную комнату.  В баню русскую государыня хаживала очень-очень редко;  дамы
митавские научили ее водою пренебрегать;  императрица лишь протирала по утрам
свое  лицо и тело "распущенным маслом".  Сильный блеск кожи покрывался густым
слоем разноцветной пудры.
   Недавно гамбургский  мастер  Биллер сделал для нее набор из сорока предме-
тов.  Тут и флаконы дивные,  сосуды в золоте для мазей и помад -  все  пышно,
блещуще, помпезно. А зеркала высокие волшебно это чудо отражают... Век бы так
сидела,  мазалась и помадилась!  С огорчением императрица стала замечать, как
по  вискам  ее  от  самых глаз разбежались первые морщины.  В углах губ четко
оформились борозды угрюмых складок.  Как страшна старость!  Ей жить и  любить
еще хотелось и насыщать богатством сундуки свои, которые горой лежат в подва-
лах дворцовых...  После туалета императрица проследовала в  биллиардную,  где
ловко разыграла партию с дежурным арапом.
    Появился Бирен - ласковый, как кот перед хозяйкой.
    - Анхен, - шепнул ей на ушко, - вот уж никогда не догадаешься, кто прибыл
в гости к нам.
    Императрица с треском засадила шар в узкую лузу:
    - Знаю! Ты звездочета Бухера давно ждешь из Митавы.
    - Нет,  Анна, бедный Бухер спился... Увы, злой рок для мудреца! А помнишь
ли Митаву нашу?
    - Ой, натерпелась там! - вздохнула Анна.
    - А помнишь  ли друзей митавских?
    - Да где они? У нас с тобой их мало было...
    - Ты вспомни,  Анна, - с улыбкой намекал ей Бирен, - зима мягчайшая в Ми-
таве,  наш сад в снегу,  и шпицы замка в инее. Собаки лают, из кухонь дым ва-
лит,  в конюшнях пахнет сладко...  Неужели тебе не догадаться,  кто прибыл  в
нам?
    - Нет, милый, не могу. Скажи.
    - А помнишь ли ту ночь в Митаве, когда послы московские нам привезли кон-
диции, пропитанные вольнодумством?
    - О, не забыла, помню... Зла того не истребить!
    - А кто собак из замка на прогулку выводил?
    - Брискорн был паж... такой мальчишка шустрый.
    Бирен вышел и вновь вернулся в биллиардную,  введя  за  руку  прекрасного
юношу.  Анна Иоанновна даже обомлела.  Мальчишкой был, а стал... "Как он кра-
сив!" Брискорн,  смущаясь,  кланялся.  Кафтан на нем нежно-лазоревый,  весь в
черных кружевах.  И туфли в пряжках с изумрудами. Парик расчесан по последней
моде, изящно завит и украшен бантом на затылке. А в ушах Брискорна - брильян-
товые серьги...
   -  Мой паж! - и бросилась к нему, как муха на патоку.
   Брискорн задыхался - от пота бабы,  от тяжести груди императрицы, от духов
и острого мускуса. Бирен нахмурился: как бы не пришлось ему опять немного по-
тесниться (такие случаи уже не раз бывали). Анна Иоанновна влюбленно смотрела
на Брискорна,  он был ей мил еще и потому, что напоминал о невозвратном прош-
лом, когда она была моложе.
   - Рассказывай... откуда ты сейчас?
   Брискорн ей отвечал учтиво и достойно:
   - Я еду из земель германских,  учился в Йене у  знатных  профессоров,  год
прожил в Гетгингене,  где король британский недавно для Ганновера университет
образовал. Науки философские постиг, насколько мог, и затосковал я по отчизне
бедной. Но на Митаве скучно показалось мне, и вот... вас навестил.
   Вдруг резко прозвучал вопрос от Бирена:
   - А ты проездом до Митавы не заезжал ли в Данциг?
   - Был  в Данциге. Отночевал три ночи там.
   Анна Иоанновна  понимающе  глянула на Бирена.
   - Скажи нам честно, ты герцога Курляндского Фердинанда не видел ли случай-
но?
   - Как дворянин курляндский, - ответил бывший паж, - я долгом счел предста-
виться ему проездом.
   - А... как он? Плох? - с надеждой вопросил Бирен.
   - Он  дышит, как мехи органа в церкви старой...
   Бирен, повеселев, сказал:
   - Пойдем,  мой  милый гетгингенец.  Сейчас мы сядем в сани,  я покажу тебе
столипу варварской страны, где ты увидишь многое такое, что в Йене иль Ганно-
вере не встречал...
   В дверях граф повернулся, заметив властно:
   -  Брискорна во дворце я не оставлю... я так хочу!
   Поначалу обер-камергер юношу даже очаровал. Бирен ведь умел разным бывать.
Хотел обворожить - и пел сиреной,  голос его становился звучным,  будто арфа,
когда он колдовал мужчин и женщин.  И сотрясались стены дворцов и манежей  от
раскатов этого голоса, если граф входил в гнев. Дипломаты так и говорили:
    - В этом бесподобном человеке сразу три персоны обитают:  Бирен  вкрадчи-
вый, Бирен-властитель и Бирен в злости.
    Первый очарователен, второй невыносим, а третий просто ужасен...
    В ярости  граф разрывал на себе кружева,  над которыми годами слепли кре-
постные мастерицы. Его жена, горбунья Бенигна, боялась мужа пуще огня. Шпынял
ее,  убогую,  даже на людях,  не стесняясь. Зато детей своих Бирен трепетно и
нежно обожал. А дети, выросшие средь низкопоклонства, были исчадьем ада...
    Отец их даже в знатности своей способен был слушать, повиноваться обстоя-
тельствам.  Они же - никогда!  В злодействе рождены,  зачаты средь злодейств,
сыновья графа Бирена, казалось, с детства и готовили себя в злодеи. И старший
Петр, и младший Карл - распущенны, надменны, склонны к пьянству. Они уже тог-
да  по гвардии считались подполковниками и кавалер