ии Иностранной,
они умели молчать и слушать... Из-за стола поднялся Волынский:
   - Это ты верно сказал, Федор Иваныч, только слова твои опасные. Коли в на-
бат ударить,  так народ и мне башку снесет. А я того, по слабости общечелове-
ческой, не желаю. Потому и говорю: перемены сверху надо делать, а низы до то-
пора не доводить...
   Ванюшка  Поганкин робок был, но тут не смолчал.
   - А все едино,  - брякнул,  - случись заваруха, от топора никто не убежит.
Лес рубят - щепки летят... Тако!
   Два архиерея,  Стефан Псковский да Амвросий  Вологодский,  крестились  при
этом, по сторонам поглядывая: не донесет ли кто, вражья сила? А садовник Сур-
мин,  плетьми от царицы уже дранный, все на двери посматривал: не убежать ли,
пока не поздно?..
    Белль д'Антермони выколотил пепел из погасшей трубки.
    - Петрович, - спросил, - нет ли тут лишних?
    - У меня все свои, - ответил Волынский.
    Тогда врач показал глазами на Василия Кубанца.
    - А раб твой? - спросил тихонько.
    Но Волынский всех громогласно заверил:
    - Раб и есть раб! Его дело - господину верно служить.
    При этих  словах  маршалок  взбил пальцами на груди своей жабо кружевное,
поклонился конфидентам хозяина.  И когда кланялся Кубанец, черная щетка волос
заслонила ему глаза - всевидящие,  торчали оттопыренные уши калмыка - всеслы-
шащие.
    - Вы можете говорить при мне вольно, - сказал он. - Я все равно ничего не
слышу... Я все равно ничего не вижу! Раб...

    Опять склока с императрицей случилась... Волынский в лето прошлое устраи-
вал  облавы  в лесах нижегородских,  егеря живьем лосей и оленей излавливали.
Удалось поймать шестьдесят животных.  С бережением везли  их  под  Петербург,
чтобы в леса ижорские выпустить для украшения природы.  Анна Иоанновна зверей
этих к себе потребовала. Перед ней лося выведут, она его прямо в сердце стре-
ляет.  Ведут  за рога следующего.  И так в одночасье перебила все шестьдесят.
Данила Шумахер,  описывая этот случай в "Ведомостях", назвал царицу "порфиро-
носной Дианой", а Волынский на Анну Иоанновну в гневе обрушился:
     - Ваше величество,  ведь Россия еще не кончается.  Кому-то и  после  нас
 жить придется. На што нещадно зверье губливать?
     Анна Иоанновна надулась, зафыркала, обижена:
    - О чем ты?  Надо же и мне забаву охотную иметь.  Или мне, императрице, с
ружьем по болотам за зверем ползать?
    - Да ведь не охота сие, а - убийство...
    Волынского смолоду преследовали идеалы несбыточные.  Замыслы  его  трудно
прикладывались к жизни сумбурной.  Но там,  где касался он дел житейских, там
успевал много свершить полезного.  Вот и сейчас он возрождал  славянскую  ло-
шадь, не ведая, что позже от его опытов родится хваленый орловский рысак... В
царствование Петра I поборы для нужд кавалерии уничтожили славную русскую ло-
шадь,  которой неизменно восхищалась Европа.  Русскую лошадь извели, а взамен
стали покупать коней "в Шлезии и в Пруссах". Теперь срамно было видеть, какой
сброд войскам поставляли.  Про мужиков и говорить нечего - не лошади,  а мухи
дохлые тащили сошки через ухабы... Волынского заботили луга в травах конских,
конюшни светлые,  лазареты и аптеки лошадиные, генеалогия рысаков породистых.
Сколько он брани вытерпел,  уму непостижимо. Мол, у нас люди нелечены помира-
ют, а ты, дурак такой, лошадей вздумал лечить.
   - Я вот пусть и дурак,  - мрачно огрызался Артемий Петрович,  - а  кобылам
своим на Москве аптеку устроил.  Вы,  смеющиеся надо мною,  имейте же о людях
заботу такову же, какую я о животных проявил!
   Мешал ему в начинаниях обер-шталмейстер князь Куракин,  и Волынский злобно
ненавидел этого человека,  вечно пьяного.  Куракин считался патроном  Тредиа-
ковского,  отчего Волынский,  за компанию с князем, и поэта невзлюбил. "Клео-
тур!  - гневался на стихотворца. - Губы-то свои мокрые по книжкам итальянским
развесил... Доберусь до тебя, гляди! Изувечу..."
   Немецкое племя он не терпел.  Министра  бесила  даже  поговорка  немецкая:
Ьапезат,  аЪег ипшег тогап (медленно,  но все-таки вперед).  Он не выносил их
прилежной усидчивости в труде,  их поступков,  всегда  неторопливо-последова-
тельных. Волынский не таков - взрывчат в деяниях, как бомба в руках отважного
гренадера.  По нему - или ничего не делать,  на диванах валяясь,  или  делать
так, чтобы все трещало вокруг...
   Посмотрел он однажды,  как усердно клеят конверты фон Кишкели, и под глаза
им фонарей наставил:
   - Брысь отсюда, курвята митавские!
   А вместо этих головотяпов, пользы не приносивших, принял в службу конюшен-
ную двух мужиков.  Мало того, министр мужиков этих, вчерашних крепостных, са-
мовластно возвел в чины.  Ибо они "лошадиную породу" дотошно ведали. Фон Киш-
кели снова в передней царицы плакались, и Анна Иоанновна выговаривала Волынс-
кому, что он верных слуг ее обижает, второй раз челобитную на него несут...
   Волынский  ответил ей:
   - Я не из тех,  которые пожелают молчанием пользоваться, дабы жить спокой-
но,  и на чужие плутни молчком глядеть не стану. Я ведь, матушка, не за себя,
а за государство страдаю...
   Говорил так, предерзостно, ибо верил в благоволение Бирона, и царица веле-
ла ему объяснительную записку сочинить. Не знал Волынский, что от записки его
по делу Кишкелей пролегает прямая тропка - до погоста  храма  Сампсониястран-
ноприимца,  где забыто похилился крест над Посошковым,  доброжелателем народа
русского.

                                ГЛАВА ТРЕТЬЯ

   Дела русские в этом году плохо складывались. Очень плохо! Не к нашей выго-
де.  Прошлогодний поход Миних загубил, Вена терпела в Сербии поражения от ту-
рок,  требуя для себя присылки войск русских.  Швеция грозила России  войной,
королевский флот вот-вот мог появиться возле фортеций Кронштадта...
   Получалось так, как писано у Тредиаковского:

                      С одной страны - гром,
                      С другой страны - гром,
                      Смутно в воздухе,
                      Ужасно в ухе!

   Турция, укрепясь в успехе, вверила судьбу войны и мира французам. Диплома-
тия Версала была блестяща, и посол Людовика XV при султане отныне представлял
сразу  три  самые  мощные империи - Францию,  Австрию и беспредельную Россию.
Ключи от дверей,  ведущих к замирению,  громыхали в руках  мудрого  кардинала
Флери. Франция давно управляет политикой Турции, Францию же покорно слушается
и Швеция...
    Кампания предстояла  трудная.  Русской  армии необходимо победы добиться.
Воинский престиж России снова поднять и Австрию союзную из беды выручить. На-
до  мир выгодный приобресть.  И любой ценой следует разрушить союз шведскоту-
рецкий.  Вена уже насытила Европу слухами, будто во всех австрийских неудачах
виновата Россия, союзник плохой и неверный, помощи Австрии не дающий.
    Были званы в Кабинет фельдмаршалы.
    - Ежели мы,  - утверждал Остерман,  - в помощь цесарцам не явимся с ружь-
ями,  то цесарь венский,  до крайности дойдя, может мировую с султаном заклю-
чить без нашего одобрения.  Тогда нам худо станется,  Посему и заключаю,  что
Вене войсками надо услужить!
   Держат речь Миних:
   - Я бы дал Вене денег,  сколько ни попросят,  а солдат русских не давал бы
никогда - самим нужны!  Главное - разорвать связь Царьграда со Стокгольмом, и
это я беру на себя: через Европу муха не пролетит отныне без моего ведома.
   Миних настаивал, чтобы в этом году Ласси опять в Крым забрался, а на Куба-
ни пусть конница Дондукиомбу отважно действует.  Ласси отказывался от  похода
на Крым, говоря справедливо:
   - Флота-то у нас теперь не стало! А флот, по разумению моему, всегда был и
будет первым и наиглавнейшим помощником армии...
   Анна Иоанновна решила австрийцам уступить, для чего Миниху следовать с ар-
мией на Хотин,  как о том песарцы ее просят.  Миних озлобленно ворчал, что он
не мальчик на венских побегушках.  Сообща договорились министры с фельдмарша-
лами:  австрийцы  корпус  от России получат,  но чтобы содержали его на своем
коште.  С тем и отослали в Вену курьера,  который быстро возвратился... Ответ
императора  Карла VI был таков:  уж коли Россия согласна на одно доброе дело,
так пусть она уступит Вене и во втором - русский корпус, за Австрию сражаясь,
остается на русском иждивении.
   Остерман сказал:
   - Претензии  Вены  основательны - в Трансильвании товары дешевы,  особливо
мясо с крупами, так что все сыты будут...
   Послали в  Трансильванию  кавелерию  на конях добрых с отличной амуницией.
Австрийцы и стали уничтожать ее! Чуть русский воин отъедет от своих, как пан-
дуры и кроаты Карла VI тут же его убивали.  Для того убивали, чтобы разжиться
уздечкой, лошадью, ружьем, сапогами. Русское снаряжение им нравилось...

   В дипломатии русской дипломатам русским было уже не повернуться: отпихива-
ли их Корфы, Кейзерлинги, Браккели. Кантемиры, Гроссы и Каниони... Мало русс-
ких послов сберегли свои посты при дворах иностранных. Но зато прочно, словно
гвозди  в  стенке,  засели  в политику Европы братья Бестужевы-Рюмины-Алексей
Петрович,  посол в Дании,  и Михаил Петрович,  посол в Швеции. Первый изобрел
бестужевские капли для успокоения души и прославил себя продажностью;  второй
брат ничего не изобрел,  но продажностью не  страдал.  Анна  Иоанновна  обоих
братьев  хорошо знала,  когда они в Митаве при ней камер-юнкерами служили,  а
отец их, старый вор и развратник, долго был ее любовником...
   Михаил Бестужев-Рюмин сидел в Стокгольме, как сидят на бочке с порохом са-
моубийцы,  высекая искру из камня,  чтобы раскурить последнюю трубку в жизни.
Холодное рыжее солнце заливало зимнюю столицу королевства. В подвалах русско-
го посольства немало хранится золота - для подкупов, для интриг, для убийств.
Политика, когда в ней женщины замешаны, особенно в деньгах нуждается... Труд-
но быть послом в стране,  которая не забыла горечи Гангута и  Полтавы.  После
поражений  и разорения страны шведы решили уже не допускать королей до управ-
ления.  Король сидел на престоле, но подчинялся решениям сейма. Шведы ограни-
чили  монархию,  чего не могли сделать русские при вступлении на престол Анны
Иоанновны.  Прекрасные дамы в королевстве своей красотой,  речами  и  любовью
возбуждали страсти политические.
   А  партий было две - партия "шляп" и партия "колпаков".
   Одни  шведы желали отмщения России, и король сказал:
   -  О, какие боевые шляпы!
   Другие стояли за мир с Россией, и дамы оскорбили их:
   -  Вы презренные ночные колпаки!
   Перстни и  табакерки  дворян украсили изображения шляп и колпаков.  Вражда
двух партий перешла в бюргерство,  от бюргеров - в деревни, и скоро все коро-
левство  передралось.  Молодежь дуэлировала под взорами "партийных" красоток.
Борьба "шляп" с "колпаками" взяла от  Швеции  столько  жертв,  сколько  берет
иногда война.  Бестужев-Рюмин с тревогой наблюдал, что верх одерживают воинс-
твенные "шляпы".  Через подкупленных членов сейма он  дознался,  что  договор
Стокгольма с султаном турецким уже готов. Скоро дублеты ратификаций отвезут в
Царьград, после чего флот шведский нападет на Петербург. Под окнами посольст-
ва слышались крики:
   - Мы за принцессу Елизавету, дочь Петра... Мы не против русских, но мы не-
навидим правительство в России! Анна Иоанновна влечет вас к гибели... укроти-
те самодержавие ее, как мы укротили королевское самовластие!
   Бестужев вызнал, что ратификации к султану повезет барон Малькольм Синклер
в майорском чине. "Мое мнение, - депешировал посол Остерману, - чтоб Синклера
анлевировать, а потом пустить слух, что на него напали гайдамаки... Я обнаде-
жен,  что взыскивать шведы с нас не станут за жизнь его!" Бестужев-Рюмин сто-
роною вынюхал все о майоре Синклере. И нашел вскоре удобный слуяай повидаться
с ним.
   -  У вас завидная судьба, - сказал посол дружелюбно.
   На чистом русском языке ему ответил Синклер:
   - Это справедливо. Жизнь моя есть чудесное сцепление замечательных случай-
ностей.  Я столько раз от смерти убегал!  Тринадцать лет провел в плену русс-
ком,  и вот...  По вашим глазам,  посол,  я вижу, что вы не прочь бы и теперь
сослать меня в Тобольск.
   Бестужев рассмеялся, хитря напропалую.
   - Нет, - отвечал. - При чем здесь я? Я говорю не от себя. А от имени прек-
расной дамы, что влюблена в вас. Давно и пылко любит вас она. Но... безнадеж-
но!
   -  Безнадежно? Отчего же? - удивился Синклер.
   Со вздохом отвечал ему посол России:
   - Увы,  она имеет мужа.  Но пылкость чувств желает отдавать не мужу, а та-
ким,  как вы...  Меня она просила передать секретно,  что ей желательно иметь
ваш портрет.
   - Но писание портрета 'времени потребует. Позировать художнику согласен я.
Но времени-то нет для этого...
   "Ага! Значит, ты и вправду скоро отъезжаешь в Турцию."
   - Зачем писать портрет,  который вешают на стенку?  - ответил Бестужев-Рю-
мин.  - Широкого полотна для любви не надобно.  Дама,  сгорающая от чувств  к
вам,  желает видеть вас в миниатюре,  чтобы изображенье ваше ей было легче от
ревности мужа укрывать.
   -  В миниатюре... я согласен! - воодушевился Синклер.
   Портрет был сделан в медальоне на  слоновой  кости.  Спрятанный  на  груди
курьера,  он срочно был доставлен к "прекрасной даме" в Петербург... Остерман
передал миниатюру Миниху.
   -  Вот человек, которого следует опасаться.
   Миних  показал изображение Синклера герцогу.
   -  Анлевируйте его, - посоветовал Бирон...
   Фельдмаршал вызвал к себе трех бравых офицеров,  крови давно не  боящихся:
барона фон Кутлера, Левицкого и Веселовского.
   - Посмотрите на этот портрет и запомните лицо человека,  которого  следует
вам найти и анлевировать.  Документы его забрать! Посол наш в Дрездене, барон
Кейзерлинг,  уже предупрежден,  и все бумаги Синклера переправит в Петербург.
За это вас ждут чины.  Деньги.  Слава. Отпуск. Вино. Женщины... Что непонятно
вам?
   - Нам все понятно,  фельдмаршал, кроме одного вашего слова. Объясните, что
значит "анлевировать"?
   Миних  сердито засопел, отворачиваясь к окну.
   -  Убейте его, как собаку, - пояснил он...
   Коварным планом  убийства  Синклера  тишком поделились с Веною;  император
Карл VI просил императрицу заодно уж (если  случайно  встретится  на  дороге)
убить и Ференца Ракоци - врага Габсбургов,  пламенного борца за свободу Венг-
рии от ига австрийского.  Пустынные дороги Европы рассекали шлагбаумы  кордо-
нов.  Чума кружила по городам, жившим с закрытыми ставнями окон. Цокот подков
глухо отдавался в тихих улицах. Почтовые тракты, карантины, верстовые столбы,
кресты  на могилах и распятия Христа на дорогах...  Какой большой мир окружал
всадников,  и в этом мире бесследно затерялся майор Синклер...  Искать его  -
как иголку в стоге сена!

   От дел внешних - к делам внутренним... Волынский по ночам жег свечи, сочи-
нял для императрицы записку на доносы фон Кинкелей. Не казенная отписка у не-
го получилась,  а - страшно подумать! -памфлет на все устройство власти русс-
кой.  Артемий Петрович не мог удержать пера в бешеном  разбеге  ярости  -  он
вступал в полемику с самодержавием, держа речь иносказательную, как и положе-
но в сатире лукавой...  Язык министра - тоже не казенный,  он говорит  языком
общенародным, бойким (это был отличный язык того времени). Перо в муках твор-
чества брызгало чернилами.
   -  Жарко мне! - и гнал свое перо дальше.
   Самые страшные обвинения на паразитов придворных Волынский возвел в  пунк-
те,  называемом "Какие притворства и вымыслы употребляемы бывают при монарших
дворах,  и в чем вся такая закрытая и бессовестная политика состоит".  Мелких
гаденышей фон Кишкелей министр даже забыл - ногою он попирал крупных гадов.
   Кому  ни прочтет Волынский, все только ахают:
   -  Да ведь это же про Остермана... про самого Бирона!
   Нашлись охотники иметь копии с этой канцелярской бумаги, которая под пером
автора стала художественной сатирой.  От руки перебеленные, списки с памфлета
Волынского по Руси начали расходиться - читали их грамотеи в провинции,  вое-
воды и священники,  чинодралы и патриоты истинные.  А было доношение это сек-
ретно,  для одной императрицы предназначено.  Потаенно растекался памфлет  по
углам медвежьим, волнуя людей и тревожа. Чтобы еще шире прослышали о нем, ми-
нистр Ацадурова к себе привлек:
   - Я немецкого не ведаю, Василий Евдокимыч. Ну-ка перетолмачь с языка наше-
го березового на язык воистину дубовый...
   В немецком  переводе прочел записку и герцог Бирон;  человек неглупый,  он
сразу смекнул - что к чему.
   - Ха-ха!  - смеялся Бирон, довольный (главного так и не разгадав). - Какой
ты молодец,  Волынский... Я сразу понял, что ты здесь Остерману могилу роешь!
Хвалю, хвалю.
   - Самоусладительно начертал, - ответил ему министр.
   Коли хвалит Бирон, то и Анне Иоанновне хвалить бы пристало. Но императрица
была недовольна:
   - Я тебя о чем просила писать?  Ты про Кишкелей здесь - ни слова, а в дела
совсем не конюшенные залезаешь...  Гляди,  Петрович, философии эти никого еще
до добра не доводили!  Нашептали мне люди знающие,  что ты Остермана моего не
щадишь?
   Остерман же был настолько хитер, что обиду утаил:
   - Смею заверить ваше величество, что вы заблуждаетесь относительно оскорб-
ления моего.  Волынский может грязнить меня и дальше,  сколько ему хочется...
Что взять с сумасброда? И не о том печалюсь я, драгоценная наша и великая го-
сударыня.
   - О  чем же, граф?
   - Автор сей негодный не меня - он ваше величество не пощадил, а вы, матуш-
ка, доверчивы к людям, того и не приметили.
   - Или  глупа я, по-твоему? - надулась императрица.
   Остерман ловко строил свой донос на Волынского.
   - Мудрость вашего величества неописуема, - отвечал он спокойно. - Но проч-
тите еще раз пункт "О приведении государей в сомнение, дабы оне никому верить
не изволили". Многое тут Волынский перенял от Макиавелдия, и, говорят, в биб-
лиотеке его еще более зловредные книги сыскать мочно...  Оттуда-то он брызжет
ядом крамольным на власть вышнюю, коя от бога венценосцам даруется!
   Несколько дней Анна Иоанновна ходила сама не своя.  На  приеме  придворном
она от престола с "державным штапом" в руке вдруг ринулась прямо на Волынско-
го:
   - Ведаешь ли ты., министр, что порядок на Руси издревле таков: за писанное
пером у нас рубят голову топором?
   Неожиданно  раздался голос Бирона:
   - А  мне нравится, как написал Волынский...
   Анна Иоанновна сникла.  Она подкинула скипетр в руке, как дубину неловкую,
и,  поддернув края золотистой робы, величаво вернулась под тень балдахина - к
престолу. Снова расселась там...
   Волынский глянул на Бирона, и тот ему подмигнул, как конфидент верный. Ни-
чего страшного.  Шведский флот сейчас страшнее.  Ибо, как докладывал в Сенате
Соймонов,  за годы последние русский флот изволил высочайше сгнить на приколе
в гаванях...

                     С одной страны - гром,
                     С другой страны - гром,
                     Смутно в воздухе,
                     Ужасно в ухе!

                   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

   Временами все спокойно.  Но тишине верить нельзя. Не унялась жажда крови в
царице  - просто она осматривается по сторонам и...  слушает!  Анна Иоанновна
всегда так поступала:  казнит кого-либо, а потом утихомирится, выжидая ропота
народного.  Убедится,  что бунта нет,  и тогда довершает мщение. В казнях она
следовала примеру Иоанна Грозного,  который одного человека никогда не губил,
а губил семьи.  Но у семьи родичи были - значит,  и весь род надо уничтожить.
Ежели кто пожалел убитых,  таких - на кол! Сородичей на кол посаженного пове-
сить. Близких к повешенному сжечь. И оставалось поле ровное... Анна Иоанновна
кусты родовые тоже с корнем старалась выдергивать из почвы. Месть императрицы
была замедленной,  будто игра кошки с мышкой; она была осторожна, но неотвра-
тима, как рок...
    В застеночном  "мешке"  обители  Соловецкой уже восемь лет сидел дипломат
князь Василий Лукич Долгорукий. Борода седая до полу выросла, в ней вши ш