Миних,  - я не стану спрашивать,  зачем  вы
смуту сеяли в войсках противу моей досточтимой особы, которая при всех дворах
мира столь прославлена.  Но зачем вы письменно жаловались на меня графу Бире-
ну?
   - Я?  На вас? - возмутился принц. - Позвольте, граф, я благородный человек
и никогда бы не позволил...
   - Вы благородный?  Как это приятно. - Миних бровями двинул. - Так, значит,
не писали в Петербург,  что я дурак пьяный? Что я давно уже спятил? Что я га-
рем таскаю в обозе армии? Что я в безумии своем войска гублю напрасно?
   - Как вы могли подумать! - огорчился принц. Миних из портфеля извлек пись-
ма принца к Бирену:
   - Вот ваши пакости!  Конечно,  спору нет, вы очень благородный человек. Но
обер-камергер императрицы нашей Бирен благородней вас оказался.  И  все  ваши
пасквили на меня мне же и переслал... Что скажете теперь, принц благородный?
   - Скажу, что вы невежа.
   - Немного вы сказали... Я в Гессене бывал не раз, - упивался Миних в изде-
вательствах.  - Хороший городок. Покладисты там девки. И пиво там варил" уме-
ют.  И надо ж так - не повезло всем гессенским на принца! Ступайте прочь, на-
воз в ботфортах лакированных!
   Ночью Миних получил письмо из столицы -  прямо  из  Кабинета  императрицы.
Накрыл его ладонью и сказал Мартенсу:
   - Даже не распечатав,  заведомо знаю, о чем тут писано. Ругают меня за то,
что к Перекопу армию вернул... А разве я виноват?
   Генерал-провиантмейстера, князя Никиту Трубецкого,  он изрядно отколотил в
шатре своем - при свидетелях.
   - Вор!  Вор! - кричал фельдмаршал, свалив князя на ковры и топча его нога-
ми. - Мира постыдись... Ты жену слушайся, благо она умней тебя, дурака. А те-
перь встань...  Анна Даниловна породит вскорости,  так я тебя, сукина сына, в
генерал-лейтенанты жалую. Что рот раскрыл? Кланяйся...
   Князь Никита кланялся. Так и жили. Война затянулась, и каждый год Анна Да-
ниловна  исправно по младенцу приноси" будет.  Миних был мужчина в соку,  еще
крепкий. И князь Никита оттого-то быстро в чинах повышался... Эхма!
   Ласси вызвали в Петербург, императрица ему заявила:
   - Очумел,  что ли, Миних мой? Из Бахчисарая обратно приехал на Перекопь...
Видана  ли где ретирада постыдная?  Ныне я по Воинской коллегии желаю охулить
его. А тебя прошу осуждать Миниха... Ну?
   Фельдмаршал поклонился Анне Иоанновне:
   - Судьею Минихуя не стану,  матушка.  Нет, уволь старика. Еще не ясно, как
бы я поступил,  в Бахчисарае на месте Миниховом,  окажись. А ежели честны бу-
дем,  то признать надобно, что Миних войско между Сциллою и Харибдой протащил
и цел остался...
   Анна Иоанновна руками развела:
   - Бахчисарая  в карман мне не положил он.  А половину армии угробил по бо-
лезням да по нужде бесхлебной... - Открыла табакерку, взяла понюшку табаку: -
Нюхни и ты!  От Крыма мне и польза вся, что Миних табачку прислал с осьмушку.
И смех, и грех! Презентовал, как дуру деревенскую. Суди его за ретираду эту!
   Ласси твердо отказался прокурорствовать и намекнул:
   - Выход есть для России: снова Крым брать.
   - А ежели я тебя попрошу взять его? Возьмешь? Ласси коротко подумал, трях-
нул буклями паричка:
   - Возьму!
   - А удержишь ли Крым за мной? Без промедления отвечал Ласси:
   -Нет!
   - И ты не способен? - поразилась императрица.
   - Россия,  - внушал ей фельдмаршал, - еще не созрела до того, чтобы Крым в
своих руках удержать. Причин тому немало, а главная - удаленность крымская от
магазинов воинских и беспредельность степей, нас от Крыма отделяющих...
   Миних уже разводил свою армию по квартирам на Украине.
   Войска усталые растянули вдоль нижнего течения Днепра - по городкам,  ста-
ницам,  хуторам.  Солдатам было наказано всю зиму трудиться:  чтобы  льда  на
Днепре не было! Как появится лед - сразу пешнями его дробить. Это для той це-
ли, дабы татары на правобережье не смогли конницей перескочить. Труд великий,
непостижимый - такую речищу, как Днепр, до самой весны содержать безледной...
   Но только пригрелись на винтер-квартирах, как ворвались на Украину татары.
Атаман казачий Федька Краснощеков двое суток подряд (без отдыха!) скакал  на-
пересечку "поганцам".  И на рассвете дня третьего, когда кони уже спотыкались
в разбеге,  казаки с калмыками настигли татар в гиблой местности, что зовется
Буераки Волчьи.  Вот там и стали их бить.  И сеча была яростна,  как никогда.
Всех татар побили.  Из неволи выручили три тысячи женок и детишек,  взятых  в
полон  татарами  на хуторах украинских...  Миниха этот набег татарский застиг
перед самым отъездом в Петербург:
   - Гидра опять воскресла! Или напрасно я Бахчисарай сжег? Офицеры армейские
здраво рассуждали:
   - Сколь ни ходи войною на Крым, а нам, русским, все равно не бывать покой-
ну, покуда весь Крым вконец не покорим. И воевать еще детям и внукам нашим, а
земля Крымская должна русской губернией стать... Вот тогда у рубежей тихо
   станется!

   Миниха в столице встретили неласково. Спрашивали в Кабинете, куда он трид-
цать тысяч душ людских задевал, ежели их в списках убитых не обозначено?
   "Ладно, - негодовал Миних,  - только бы до императрицы добраться... отобь-
юсь!" Встретились они, и на попреки Анны Иоанновны зарычал фельдмаршал:
   - Да это не я - это Ласси виноват во всем!  Кабы не он, тугодумец такой, я
бы из Крыма не ушел. Пока он до Азова добрался, пока под Азовом с турками ка-
нители разводил...
   И свалил всю вину на Ласси - безответного.
   - Ты, матушка, сама ведаешь, твой Миних прям и честен, оттого тебе с ним и
хорошо.  Два фельдмаршала у тебякак-нибудь поладим.  А вот третьего не надоб-
но...  Убери ты из армии моей принца Гессен-Гомбургского,  чтобы не грыз темя
каждому!
   - Без принца нельзя, - возразила царица. - Титул его высокий большую честь
армии российской оказывает.
   - Ну,  ладно,  - покривился Миних.  - Коли нельзя без принца,  так дай мне
другого... хотя бы жениха этого - принца Антона!
   Миних перескочил на темы амурные,  - легко,  будто играючи.  И так зашугил
императрицу фривольностями, что она все попреки забыла.
   - Фельдмаршал  ты  мой любезный,  говори,  чем наградить мне тебя за поход
крымский и мучения твои?
   - Да ничего мне, матушка, от тебя не надобно. Мне бы только свет очей тво-
их видеть. Вдохнуть то, что ты выдохнешь...
   - Нет,  ты проси,  проси! - настаивала императрица. Миних долго жался, по-
толки узорные разглядывая.
   - Вижу,  - сказал,  что не уйти мне от тебя пустому.  Ладно! Чтобы тебя не
обидеть,  согласен принять в свое владение поместья украинские,  которые ране
Вейсбаху принадлежали... Бедняга-то умер! - всхлипнул Миних. - А именья его в
казну перевели... Дай!
   : Анна  Иоанновна прикинула:  "Ой,  как велики те поместья [ выморочные...
.страшно велики и богаты!" Но делать нечего.
   - Бери, - сказала, и Миних оказался Крезом... Покидая царицу, он (хитрец!)
хлопнул себя по лбу:
   - Ах, голова моя! Все позабывать стал... г - Ну. говори. Чего еще, маршал?
;  - В армии состоял в солдатах отрок один. Он первым на ^ фас Перекопа вско-
чил. Так я ему, матушка, чин дал.
   - И верно сделал, - похвалила Анна Иоанновна.
   - Да отрок-то сей из князей Долгоруких, матушкаЦарица нахмурилась:
   - Не отнимать же мне шпагу у сосунка... Васенька Долгорукий был единствен-
ным из этой фамилии,  кто стал офицером в царствование Анны Иоанновны.
    Пройдет много лет,  и многое на Руси переменится. Васенька станет Васи-
лием Михайловичем, в 1771 году он повторит набег на Крым и повершит дела Ми-
ниховы.  Долгорукий не только Бахчисарай спалит, но проведет богатырей русс-
ких до  берегов Тавриды южной,  узрит Кафу,  огнем и мечом утверждая  славу
воинства российского.
    От отечества он получит почетный титул - Крымский!  С этим титулом он и
войдет  в  историю  государства...   А вот грамоты так и не познает.  Во всю
жизнь,  занимая посты высокие,  останется Долгорукий безграмотен, и всегда
будет он обвинять... перья:
   - Опять перышко худо зачинили - не могу писать. Мир праху его солдатскому!
Памятником от него остался "омству долгоруковский дом на Москве (ныне  Колон-
ный зал дома СОЮЗОВ).

                             ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
   И совсем  потерялся  средь волн арктических маленький дубель-шлюп "Тобол",
принадлежавший Великой Северной экспедиции...  Лейтенант Овцын  с  палубы  не
уходил. Сбоку от рулевого стоя, привязав себя к нактоузу компаса, помогал ру-
левому штурвалом работать.  А внизу шлюпа - мокрынь,  стужа,  кости ломающая,
сухари  подмоченные,  гуляет  в трюме одинокая бочка с квашеной капустой.  На
верхний дек вылез подштурман Афанасий Куров.
   - Отвязывайтесь,  сударь!  - он лейтенанту крикнул,  и ветер разорвал  его
слова, относя в океан. - Сменяю вас...
   Овцын с  палубы не ушел.  Пенные потоки сшибались в шпигатах,  колобродя в
узостях, как кипящие ключи. Корабль нес над собой громадные полотнища паруси-
ны,  и "пазухи" кливеров были до предела насыщены свежаком. Отвернуть с курса
их мог заставить только лед, а потому шлюп "Тобол" дерзал бороться с полярной
стихией.
   "Тобол" прорвался за Гусиный Нос, ще на урочище хранили моряки запасы про-
вианта.  Пошли далее, и скоро в корпус дубель-шлюпа стали биться льдины. Рас-
шатанное судно потекло,  изнутри его наспех конопатили матросы,  грели на жа-
ровнях смолу,  стучали мушкелями плотники.  Приблудная собачонка Нюшка, кото-
рая,  в калачик свернувшись, так уютно согревала по ночам ноги Овцыну, теперь
озлобленно облаивала тюленей. Сильный туман тянуло вдоль берегов Обской губы,
а пресная вода замерзла в бочках... Худо!
   - Впереди уже лед, - доложил лейтенанту Куров.
   - Ты глянь за корму, Афоня... Там тоже лед. В промоине полыньи корабль ка-
чало меньше.
   - А нас относит в сторону... Теченье сильное, вертлявое.
   - Кажется,  сломало лапы якорей...  Эй, боцман! Текли безжизненные берега.
Тоска и запустенье. Хоть волком от безлюдья вой... Но долг есть долг, и Овцын
продолжал работу.  Геодезиста с рудознатцем послал на шлюпке - для съемки бе-
регов на карту, для рудоискания. Они вернулись еле живы.
   -Топь,- заявили кратко. - Добра не жди!
   Никита Выходцев, мужик тобольский, признался Овцыну:
   - Митрий Леонтьич,  ты как хошь, а я скажу тебе открыто. Вертай назад, по-
куда целы.  Мороз в баранку скоро закрутит, все передохнем здесь за милую ду-
шуЛейтенант созвал консилиум.  В каюте запалили фитилек, светил он чадно. Ов-
пын мнение каждого выслушал. Сам удивился, когда подумал, сколько учеников он
выпестовал!  Матросы все - мещане да казаки,  а он обучил их наукам разным, а
теперь они разумно говорят,  как навигаторы толковые... В заключение он и сам
сказал:
   - Дивлюсь я!  Наши предки давным-давно ходили в Мангазею,  сей легендарный
город, наполненный у края ночи мехами драгоценными, золотом и костью. А мы не
можем пройти дорогою предков наших!..  Отчего? Видать, справедливо предание в
краях местных, будто предки наши не из Оби в Енисей, а - наоборот! - с Енисея
на Обь хаживали. Мы же здесь бьемся-бьемся... как башкой в стенку, все в этот
лед проклятый! Ладно, будем стучаться и дальше. Все по местам стоять, к пово-
роту генеральному - на курс обратный...
   Глубокой осенью "Тобол"- пришел в Обдорск, а на зимовку перебралась коман-
да шлюпа в город Березов - ближе к людям.
   Постылой жизнью проживали ссыльные в остроге Березовском.  Князь Иван Дол-
горукий пил пуще прежнего,  а Наташа страдала с детьми своими.  Чай бы нужен!
Чай  от  пьянства хорошо спасает,  все нутро пьяницы от вина промоет.  Да где
взять чаю в Березове?
   Катька же,  невеста царская,  жила весь год в томлении любовном,  Овцына с
моря  поджидая.  Младшие братишки Ивана,  князья-отроки Николашка,  Алешка да
Алексашка, выросли заметно в заточении - стали узкоголовы, с плоскими от без-
делья ладонями,  сварливые. Самый младший из Долгоруких - Александр уже попи-
вать стал,  на взрослых глядя;  лейтенанта Овцына завидев,  говорил ему отрок
так:
   - Чего пустой к нам ходишь? Чего винца не носишь? Овцын повидался с князем
Иваном Долгоруким:
   - Не ты ли,  Апексеич, братца малого в пьянство вовлек? За мужа своего от-
ветила лейтенанту Наташа:
   - С моего голубя ненаглядного и того станется,  что сам пьет. Нет, сударь,
Алексашка по высшему велению запил.
   - Это как же вас понимать, Наталья Борисовна?
   - А так...  Порушенная царица наша братца спаивает. В долгие ночи полярные
сладостны объятия любовные. До чего же жгучи поцелуи женщины, которая царскую
корону на себя примеряла.  Все это уже в прошлом для Катьки,  и осталось  ей,
ненасытной,  только одно: чтобы на груди ее лежала голова чернобрового любов-
ника в чине скромномлейтенантском...
   Под утро Овцын как-то спросил Катьку:
   - Зачем ты,  Катерина, братца к винопигию приучила? Как бы, гляди, худа не
случилось.  Вино  в радости хорошо пьется,  ;  а коли в горе пить - еще горше
станется...
   Хорошо было Овцыну зимовать в  городишке  заштатном.  Березовский  воевода
Бобров - мужик добрющий,  майор Петров с женою - люди грамотные, книгочейные.
Обыватели тоже неплохи,  доверчивы,  ласковы.  Природа суровая да пища грубая
нежностям не мешали. Приятно было Митеньке и друга своего встретить, Яшку Ли-
хачева - вора бывшего, а ныне казака доброго. Яшка предупредил лейтенанта:
   - Ой,  Митя,  молчать не стану - честно поведаю.  Тут, пока ты на "Тоболе"
путей  до  Туруханска ищешь,  подьячий Оська Тишин к Катерине Лексеевне твоей
липнет,  будто смолаЛейтенант знал,  что любим Катькой - пылко, до безумия. А
подьячий Тишин - гнусен, пьян, и воняет от него.
   - Атаман, - сказал лейтенант, - дураков на Руси учат.
   - Золотые слова, Митя: подьячего поучить надобно... Зажали они прохиндея в
темном углу и стали вразумлять.  Овцын разок по зубам треснул и отстал. А по-
том  метелили Тишина на кулаках двое - атаман Яшка Лихачев да Кашперов,  про-
винциал старомодный,  который во всю жизнь далее Березова не  выезжал.  Потом
Овцын  с  князем  Иваном Долгоруким пошел в баню париться.  Туда же (день был
субботний) и Тишин приволокся. Подьячий обиды вроде не держал. Помимо веника,
он  в  баню вина еще притащил.  В предбаннике компания вино то сообща выпила.
Говорили о разном,  кому что в голову взбредет А князь  Долгорукий,  охмелев,
сказал:
   - Фамилия наша сереем пропала. А все эта вражина виновата!
   Тишин тоже в разговор сунулся.
   - О каких врагах говоришь, князь? - спросил он Ивана.
   - Да об этой толстозадой, кою народ наш глупый императрицей считает, а она
корону царскую на титьках своих носит' Подьячий едва от испуга оправился:
   - Уйти мне от вас, а то греха не оберешься... Тебе бы, князь, за государы-
ню нашу, голубицу пресветленькую, бога молить денно и нощно.
   Долгорукий еще вина себе подлил.
   - А много ты, - спрашивал, - видел людей, которые бы за ту курвищу малива-
лись? Погоди, придет времечко, за все сочтемся. Мы здесь сидим в снегу по ма-
кушку,  а корни-то от зубов еще не выдернули... Болят они, корни эти! У нас и
в Париже конфиденты тайные сыщутся, они за нас, бедных, хлопочут...
   - Уйду я, - изнывал подьячий. - Слышать вас страшненько!
   - Может, донести желаешь? - наседал на него Долгорукий. - Ну, доноси! Тебе
же первому башку срубят... Да где тебе доносить! - отмахнулся ссыльный князь.
- Ты в Березове тоже варнаком сделался, а Сибирь доносчиков не терпит.
   - Коли не я, так майор Петров донесет.
   - А майор не станет поклепствовать: он человек честный... Тишин - к Петро-
ву: мол, так и так, зло явное наблюдается.
   - Помалкивай!  - отвечал майор.  - Много ты в мире добра и зла разбираешь-
ся... Молчи уж, а то тишайше пришибем тебя здеся!
   Тишин, чтобы себя оберечь, на всякий случай за рубль подговорил одного со-
питуху, чтобы тот "слово и дело" за собой сказал. Тот как раз в белой горячке
пребывал и стал орать на весь Березов.  Повезли его,  орущего, к саням привя-
зав, в Тобольск, где он и рассудка лишился. Стали его палачи на дыбе трепать,
а доносчик про курочку-рябу чепуху несет.  На этот раз беда миновала  жителей
березовских.  Но Тишин не успокоился - зло свое затаил.  Катьку иногда встре-
чая, говорил ей со значением:
   - Так поцелуешь меня аль нет?  Дай, красавушка, хоть разочек под тебя под-
валиться. Утешь ты меня, Христа ради.
   - Ты под каргу свою старую подваливайся, сколько хошь.
   - Ой, пожалеешь ты! - угрожал Тишин. - Я ведь, когда в губернии живал, за-
коны царские изучил. Могу и со свету сжить...
   - Я сама любого из вас сживу! - отвечала Катька... Овцын всю зиму по-преж-
нему  с  людьми  своими занимался.  Натаскивал их в навигации и в астрономии,
матросов писать и считать учил. Преподавал знания, без которых корабля в море
не вывести. И душевно радовался, что умнеют подчиненные, стараются.
   - Быть  вам после меня офицерами,  - обадривал он их...  Отправил рапорт в
Петербург о плавании бывшем.  "А от болезни цинготной, - сообщал Адмиралтейс-
тву, - ныне мы никто никакой тягости не имели". В этом была заслуга его вели-
кая. Таких "безцинготных" плаваний в Арктике еще не ведали до Овцына на флоте
российском.  Но ему даже спасибо никто не сказал.  Во времена те страхолюдные
народу было не до Овцына,  и не знали о нем в России... А лейтенант под пару-
сами дубель-шлюпа своего науку русскую двигал во мрак ночи арктической!
   Иван Кирилов тоже науку продвигал в желтизну степей оренбургских.  А рядом
с ним двигал пушки генерал суровый - Александр Румянцев. Несоответствие полу-
чалось:  одной рукой для башкир школы строить,  другой - в этих же башкир ки-
дать ядра огненные!
   А башкиры бунтовали.  Оренбург обкладывали конницей, ни одного обоза в го-
род не пропуская.  Оттого в гарнизоне много народу за зиму вымерло - от голо-
да, от стрел.
   Кирилов говорил Пете Рычкову:
   - С народом надобно не в сердцах общаться,  а с сердцем! Любого злодея да-
вайте мне - я ласкою из него пса верного сделаю...
   Пока генерал  Румянцев  с пушками развлекался,  Кирилов волею своей указал
штрафы с башкир поснимать, чтобы они жито на семена торговали, стал их к тру-
ду на медных заводах приохочивать, а платить за работу велел честно - хлебом!
Все эти "мягкости" сурово осудил в своих доносах к императрице Василий  Ники-
тич Татищев:  возводил он вину на Кирилова,  что тот "весьма много оным ворам
(бунтовщикам-башкирам) в указах своих послабил". Где только Кирилов шахту ка-
кую  откроет  или  завод новый поставит,  Татищев тут как тутопять с доносом.
Мол, и шахта обвалится, мол, и завод этот сгорит; Кирилов же, если верить Та-
тищеву, лишь о своих доходах печется ("на свою персону прихлебствует").
   А в это время Кирилов с женою и сыном-малолеткою,  бывало, куску хлеба ра-
довались. Царица ему копейки из казны в карман не опустила: мол, и так прожи-
вет. Семью статского советника подкармливал Петя Рычков, у которого в Вологде
родители да дядья были очень богаты с торговли. Но бодрости Кирилов не терял.
   - Гляди,  Петрушка,  - говорил он Рычкову,  - худо-бедно, а мы движемся...
Сколь  уже  бастионов и городов затожили,  карты составили.  Эльтон солнечное
затмение пронаблюдал,  ныне он нижнюю Волгу описывает.  Илецкая соль на рынок
от нас поехала.  Флот на море Аральском заведем.  Гейнцельман, ботаникус уче-
ный,  Немало уже травок ко здравию человека сыскал. Живописец Джон Кассель не
токмо  рисует,  но и дипломатничает в орде хана Абулхаира...  Чего бы не жить
нам с тобой? Да вот, брат, помирать надо.
   И ложился он помирать на лавку.  Уже привычно.  Топилась печка кизяком ду-
шистым.  Через  окошко - размером в лист бумаги писчей - текло светом пасмур-
ным.  Приходил священник. Приносил "святые дары". Убивалась с горя жена, руки
своего кормильца целуя. Пугался сынишка, когда Кирилова к смерти причащали.
   Но Иван Кирилович снова оживал.
   - Ульяны Петровны,  - жене говорил,  - мундир мне... еду! Издалека он соб-
лазнял в письмах и рапортах императрицу посулами: "...земля черная, леса, лу-
га,  рыбные  и  звериные ло