олодуху за рога. А ты, Квасник, держи ее за ноги, чтобы не бры-
калась...
   Педрилло большую поживу учуял от потехи этой,  и, козла изображая, с козою
он непотребствовал.  После чего придворные, по приказу царицы, проходили мимо
постели новобрачных,  одаривали шута кошельками... А ведь тут были и фрейлины
юненькие,  невесты непорочные!  Бог с ними, с фрейлинами, но здесь же находи-
лись и послы иноземные!  Что они теперь о России по дворам своим в Европу от-
пишут?.. В самый разгар сатанинского веселья грохнула дверь - это вышел прочь
шут Балакирев, человек честный.
   Так завершились при дворе торжества очаковские, и столь мерзостно помянула
царица павших под Очаковом воинов.

               О Муза! ты чего отнюдь не умолчи -
               Повеждь или хотя с похмелья пробурчи!

   Иностранцев в  царствование  Анны  Иоанновны поражало неустройство России:
возводили мало,  а больше ломали.  Полученное от предков держали в запусте, и
ничто не береглось с рачением.  Всего-то седьмой год царила Анна Иоанновна, а
вокруг Петербурга уже повыбили зверье охоты ее бессовестные.  Особенно же ку-
ропаткам и зайцам от царицы доставалось.  Стрелок отличный, царица промаху не
давала:  горой перед ней мертвых зверей складывали. Теперь, разбойников бере-
жась,  она вокруг столицы леса пущие под корень сводила. Пни торчали всюду...
пни, пни!
   Волынский  за природу страдал отечески, граждански.
   - Эдак-то, - говорил он Ване Поганкину, - после нас место пусте останется.
А где же внуки наши резвиться станут?
   Ваня Поганкин составлял реестры ученые птицам и зверям, кои на Руси водят-
ся. Волынский велел егерям зверей и птиц сетями отлавливать. С береженим вез-
ли их под столипу и там на волю выпускали...  А с императрицей он даже поспо-
рил однажды:
   -  Не пора ли теперь молодые леса насаждать?
   -  Не за тем рубила, Петрович, чтобы ты внове сажал.
   - О потомстве помыслить надобно. Оно, потомство наше, говорить о нас яко о
варварах станет... Хорошо ли?
   - Мне еще забот о потомстве не хватало? Пущай сами разбираются. Или ты хо-
чешь, чтобы меня разбойники из лесу прирезали?
   - Бунты народные,  - отвечал Волынский,  - как тому античная история учит,
завсе на площадях городских рождаются.
   - Это где было-то?  У нас на Руси бунты в лесах да степях зачинаются. И ты
мне,  Петрович,  эту античность оставь... Жениться тебе надо. Сколь годков-то
тебе, егермейстер?
   - На сорок восьмой перелез, - отвечал Волынский.
   В таком возрасте мужчина считался тогда молоденьким.
   - Парнишка  ты  еще!  Да за тебя любая пойдет.  Слышала,  что сватаешься к
сестре архитекта Еропкина,  а невеста скоро двадцать лет будет.  На што  тебе
девка-перестарок? Пожелай только, и я сговорю за тебя Машку Головкину, внучку
канцлера покойного.
   Видать, пока  герцог  добр  к нему,  и царица добра будет.  Стал Волынский
дерзко помышлять о высоком предначертании своем.  До Головкиных наезживал те-
перь - больше водою, на гондоле пышной. Дюжие дядьки-гребцы рассекали веслами
невские воды. За ширмами из алого шелка возлежал на подушках, как сатрап вос-
точный,  Волынский под паланкином,  дерзкие планы в душе лелея...  А по утрам
егермейстер бывал спокойнее. Проснувшись, слушал, как в высоких бутылях, изю-
минками заправленные, бродили кислые щи. Открывал одну из них - и щи фонтаном
били в потолок,  обляпывая капустой пухлоруких купидончиков. Пил жадно, кады-
ком ворочая.  Лениво смотрел, как Кубанец крылом гусиным пыль с мебели смета-
ет. Завтракал вельможа сыром французским и тертой редькой... Дела тайные сох-
ранять  Волынский всегда умел,  но не было у него тайн,  которых бы дворецкий
его Кубанец не ведал. С ним он делился открыто:
   - Как бы мне события ускорить?  Чаю,  что быть мне скоро на взлете.  Порог
под ногою ощущаю.  Может,  царицу презентовать чем?  У меня на крайний случай
редкостная вещица есть,  каковую в природе не сыщешь... Баба-то волосатая еще
живет на коште моем. Содержу ее в достатке. Может, подарить царице?
   Весь в переживаниях,  ехал Волынский на Хамовую (позже Моховая) улицу, где
в остроге зверье размещалось. Проживали тут две львицы африканские, которые с
малюсенькой  английской  собачкой дружили и ту собачку никогда не обидели.  В
клетках порскали черно-бурые лисы. В саду важно гуляли белые медведи. Волынс-
кий построил специальный амбар для обезьян, которых по его распоряжению ябло-
ками кормили,  молоком поили.  Орел сидел на суку, с подрезанными крыльями. А
на цепях метались два грозных бабра (сиречь - леопарды лютые). Артемий Петро-
вич навестил и особые покои в зверинце, где бабу свою содержал. А баба та за-
росла волосами, будто леший какой. Бриться же ей, вестимо, не давали.
   - Здравствуй,  Марья, это я... От стола моего вдоволь ли тебе еды отпуска-
ют? Не жестко ль спишь?
   Баба волосатая в ноги ему падала:
   - Кормилец ты мой, барин! Отпусти ты до дому меня... не мучь. Сколь лет на
цепи сижу со зверьми, сама зверем стала. Наштоятебе? Наказал меня господь бог
бородой мужскою...
   - Э,  нет! - отвечал Волынский. - До деревни я тебя не пущу. И не сбеги от
меня: коль поймаю - выдеру!
   В самом деле,  место такой редкостной бабе только в Кунсткамере,  а  ежели
помрет,  плавать ей до скончания мира в банке со спиртом. Жаль, что помер го-
сударь Петр Лексеич,  а то бы он за этот "раритет" золота  не  пожалел...  И,
снова бабу под замок пряча,  решил Волынский: "Волосатиху до поры прибережем.
Может,  еще когда откупаться придется?  Тогда эта загадка природы меня  выру-
чит..."
   Здесь, на Зверовом дворе,  застал однажды Волынского скороход  от  царицы.
Анна  Иоанновна  требовала его до себя.  Быстро с Хамовой улицы вывернул он в
карете на Итальянскую,  помчался во дворец Летний. В покоях императрицы и Ос-
термана застал. Даже сердце у него екнуло: "Или беда или... порог?"
   Анна Иоанновна,  опечаленная, сказала ему:
   - Австрияки-то никудышны в делах воинских,  турки разбивают в Боснии армию
их.  Ныне же в Немирове конгресс будет мирный.  Готовься представлять  мнение
мое.  Тебе, егермейстер, не впервой дипломатом быть... Езжай, а я отблагодарю
тебя!
   В груди даже дух перехватило от высоты полета.  Волынский понял, что успех
его в Немирове - это и есть порог Кабинета.
   Долго не понимал,  что произошло,  парижский маршал Бирон де Гонто,  потом
написал письмо Бирену,  что он безмерно счастлив иметь в  странах  полуночных
столь славного своего сородича,  украшенного многими доблестями,  и прочее, и
прочее...
   Правда, вскоре случился казус, озаботивший генеалогов!
   Нашелся в Лотарингии аптекарь,  из ума выживший, который через газеты пуб-
лично по всей Европе объявил,  что он тоже принадлежит к ветви герцогов Биро-
нов.
   Любая историческая нелепость должна иметь смешное окончание,  и маршал Би-
рон де Гонто признал своим сородичем и захудалого аптекаря.  Это признание он
объяснял в Версале:
   - Мне даже любопытно,  что заведомые проходимцы решили почему-то  украшать
свое ничтожество именно моим славным именем и моим древним гербом.  Но, приз-
нав родственником коновала митавского,  почему я должен отказать в удовольст-
вии лотарингекому микстурщику?
   ...Герцог Курляндский теперь именовал себя уже не Биреном, а Бироном (хотя
предки  его  писались еще грубее - Бюрены).  Соответственно,  читатель,  и мы
впредь будем так называть его.  Именно под таким именем, незаконно себе прис-
военным, Бирен и вошел в нашу историю.

                                ГЛАВА СЕДЬМАЯ

   Татары еще сидят в Перекопе и ждут,  когда армия Ласси повторит маневр Ми-
ниха прошлогодний,  чтобы в Крым проскочить.  А они уже здесь - на косе  Ара-
батской!  Идут, и слева от плеча солдата бурлит море Азовское, а справа зати-
шало море Гнилое...  Наконец татары разгадали обман русских. МенглиГирей (но-
вый хан Крыма) сорвал свою орду от Перекопа, на лошадях она ринулась к южному
побережью - к самой оконечности косы Арабатской,  чтобы там встретить русскую
армию  на подходе,  и русские волею природы сразу окажутся в ловушке!  В этот
рискованный момент средь окружения Ласси начался бунт.  Заговор против полко-
водца созрел между генералами...
   Ночью, когда фельдмаршал дремал возле костерка,  его  обступили  во  мраке
зловещие фигуры.
   - Ретируйте войска назад! - сказал граф Дуглас.
   - Еще  шаг вперед по косе, и... смерть.
   - Чьей смерти вы убоялись? - спросил Ласси.
   По карте генералы стали ему доказывать:
   - Мы на пути к гибели.  Движение по косе к югу опасно.  Пока турецкий флот
не закрыл для нас капкан у Геничей, надобно бежать обратно в степи, спасаться
за стенами Азова...
   - Молчать! - вскочил от костра Ласси. - Или не знаете, что нет предприятий
на войне, кои не были б сопряжены с риском?
   Ему грозили. Его пытались уговорить.
   - Надо отступать,  фельдмаршал,  - требовали генералы.  - Не упрямствуйте,
Менгли-Гирей  перегнал  конницу от Перекопа в конец косы Арабатской - как раз
туда, куда ведете вы нас. Одним ударом хан крымский дела свои поправит, а нам
с кончика ножа даже спрыгнуть будет некуда... Здесь - вода, там - вода!
   Ласси долго молчал. Потом сел на барабан, кожа которого, обветренная и су-
хая,  скрипела под ним. Он плюнул в пламя костра и велел разбудить чиновников
походной канцелярии.
   - Вот этим господам, - он показал на генералов, обступивших его, - немедля
выдать пасы до Киева...  А чтобы в бессердечье меня потом не попрекали, даю в
дорогу им конвой почетный в двести драгун конных. Пусть идут!
   Фельдмаршал остался без генералов.  Но с ним - солдаты,  офицеры;  с ним и
калмыцкие тысячи на конях.  С ним и моряки флотилии Бредаля, которая во мраке
ночи сонно шевелила веслами галерными.  Ласси долго ворочался на песке. В ге-
неральских страхах была и доля истины. Они... правы! Армия сейчас-словно кап-
ля воды,  стекающая по длинной ветке, и где-то есть конец, когда капля навис-
нет и сорвется, падая... куда?
   Утром вернулись генералы.  С понурым видом прощения просили. И пасы рвали,
бросая клочья их себе под ноги - на песок.
   - Прощаю вас,  - сказал Петр Петрович.  - Но доверия прежнего от  меня  не
ищите.  Черпайте, господа генералитет, примеры доблести от подчиненных своих,
кои не пасов, а викторий жаждут...
   Армия шагала  дальше  -  по краю крымского лезвия,  по гребню острому косы
Арабатской. За тяжким покоем Гнилого моря угадывался, маня, зеленеющий Крым.
   Армия Ласси  не ведала,  что творится в армии Миниха:  Очаков был далек от
них, дым его пожаров несло по другой стороне Крыма.
   Очаковское пожарище благоухало смрадом трупным: мертвецы турецкие разлага-
лись под руинами обгорелой цитадели.  Над фасами крепости зыбко дрожали в го-
рячем воздухе гнилостные испарения.  Держать на этом гноище армию становилось
опасно.
   -  Не пора ли нам уходить?
   Миних сознавал, что двору венскому он неугоден. Ибо цесарцы хотели русскую
армию себе подчинить. Сделать ее послушным орудием венской политики. Но фель-
дмаршал желал самостоятельности - для себя!  И сейчас,  прослышав о  разгроме
турками австрийских легионов, Миних со злорадством сказал:
   -  Манштейн! Ну-ка затащите ко мне фон Беренклу...
   Венский атташе явился, и Миних заворчал:
   - Не вы ли,  сударь,  утверждали,  что русская армия - дикая и воюет не по
правилам?  Любопытно знать, каковы же правила в вашей армии, если ее в клочки
разносят басурмане?
   Цесарский майор ожесточился:
   - Инструкция предписывает вам,  фельдмаршал,  следовать со своей армией на
Бендеры, дабы положение нашей армии облегчить.
   - Опять русским ваше г...  месить?  - рявкнул Миних.  - Может, сознаетесь,
майор,  по чести: зачем ваш император старый в эту войну залез, как в лужу?..
Молчите? Понимаю вас.
   - Вена не забывает,  что наш принц Антон Брауншвейгский скоро станет отцом
российского императора, и наш долг...
   - Да бросьте!  - отмахнулся Миних.  - Едина цель у вас,  чтобы солдат рос-
сийских не допустить до Дуная и княжеств валашских.  Но мы там будем!  Так  и
отпишите в Вену...
   - Вас ввели в заблуждение советники ваши.
   - Нет! Я введен в истинность намерений ваших изо всего опыта общения с ва-
ми. А на Бендеры я пойду - торжествуйте!
   - Аминь, - произнес пастор, утишая фельдмаршала (Мартене боялся, что в за-
пальчивости Миних наболтает много лишнего).
   Фон  Беренклу удалился, и Манштейн спросил:
   - За что вы так безжалостны с ним были, экселенц?
   - Беренклу поддейше в Вену депешировал,  что русские солдаты и вправду хо-
роши,  - а я, великий Миних, будто недостоин носить чин австрийского капрала.
Из Вены это письмо переслали в Петербруг,  и... Вот копия с него, которую мне
Остерман с любезностью переправил, чтобы кровь мне испортить.
   В шатер  шагнул  штаб-доктор  Павел Кондоиди и доложил,  что в итальянской
Мессине вспышка чумы. Следует отныне окуривать почту и курьеров.
   - Мессина далека от нас,  - ответил фельдмаршал. - А мы идем на Бендеры и,
окуренные порохом, уже не заболеем. - Он повернулся к Бобрикову, спрашивая: -
Что значит слово "Бендеры"?
   Походный  толмач развел руками:
   - Не могу перевести,  ваше сиятельство. С турецкого на русский лад получа-
ется такое: "Я хочу".
   - А я вот не хочу... Бендер! - смеялся Миних. - Просто мне желательно сей-
час отвести армию подальше от Очакова,  в котором скопище трупов  грозит  нам
гиблым поветрием...
   В глубине лимана Днепровского моряки тем временем заложили шанец Александ-
ровский  (и не ведали,  что на месте этого шанца вырастет город благодатный -
Херсон!). Казачья вольница улетала в степи,  преследуя ногайцев,  сама  будто
ветер степной,  кони неслись под донцами, почти не касаясь травы... В Очакове
спешно укрепили артиллерию,  понаехали из России инженеры воинские; на кораб-
лях с песнями и гвалтом прибыли в лиман коши запорожские,  - всех их оставили
крепость стеречь.  А сама армия без торопливости потянулась шляхами в сторону
Бендер.
   - Что-то не подгоняют нас,  - судачили офицеры. - Видать, маршал ради авс-
трийцев ног ломать не желает.  А вот об Ласси ничего не слыхать: не пропал ли
со всей армией?
   - Один раз, - сказал Ласси, - мы врага обманули. Но сейчас, кажется, Менг-
ли-Гирей обхитрил нас. Сам хан поджидает армию в ауле Арабат, а мост из бочек
у Сиваша,  нами оставленный для ретирады, татары разрушили. Выход один: обма-
нуть врага вторично.
   С моря шла крутобокая скампавея под квадратным парусом и под веслами,  ко-
торые взмахивались ровно,  будто крылья большой птицы. С ходу она врезалась в
берег - полезла форштевнем на яркий,  слепящий от солнца песок. В воду, засу-
чив штаны повыше, спрыгнул с борта скампавеи капитан Дефремери.
   - Флот! - прокричал издали. - Флот подходит турецкий...
   - Так деритесь с ним,  - ответил Ласси. - Нам, сухопутным, с кораблями не
совладать... Передайте привет Бредалю.
   Порыв ветра рванул с гребня косы песок, сыпанул по людям, - сухо и жестко.
На галере снова зарокотал,  хлопая,  парус.  Скампавею качнуло,  приподняв, и
Дефремери на прощание сообщил:
   - Буря! Еще вчера ждали... Буря поспешает!
   С барабана, стоявшего перед Ласси, ветер сорвал карту и унес ее в небо - к
большим и черным тучам,  плывущим от Крыма. Скампавея отходила прочь, в зной-
ных вихрях пропадала вдали Арабатская коса, от которой несло жаром, словно от
печки.  Парус брали в рифы матросы,  одетые на голландский образец - в штанах
до колен,  в чулках рыжих, в шляпах, на горшки похожих. А на веслах трудились
солдаты - полуголые,  черные от загара, спины у них белые от соли. Над людьми
гудела раздутая шквалами парусина,  а двенадцать пар  весел,  вырубленных  из
русского ясеня, настойчиво вздымали воду под бортами скампавеи.
   Дефремери  показал вдаль, спрашивая Рыкунова:
    - Плохо вижу... Скажи-ка, Мишка, что там виднеется?
    - Турок бежит под флагом капудан-паши...
    Вдоль опасных мелководий, иногда днищем по отмелям чиркая, скампавея Деф-
ремери поспела к флотилии, когда круто заваривался шторм. Корабли уже рвало с
якорей.  А на иных командирами рядовые матросы служили (не хватало офицеров).
Вдоль горизонта, будто отбитая по веревке, протянулась линия парусов турецкой
эскадры. Бредаль опустил трубу и сказал, не печалясь:
   - Они мористее, оттого море трепать их станет больше...
   Всю ночь било флотилию на волне. Прибой был жесток и крут. Счастливцы, ко-
го волною на берег выкидывало. Иные же корабли через многие течи тонули. Сут-
ки подряд летел смерч воды через косу Арабатскую,  посередь которой, цепляясь
за гребень ее,  спасались люди и спасали из воды что  попадется.  Бочка  там,
пушка, канат, весло - все давай. Из 217 вымпелов флотилия Бредаля в одну ночь
потеряла 170 вымпелов. Только чуть потишало, вице-адмирал приказал:
   - Это еще не горе! Стать в дефензиву...
   Дефензива - оборона. Отрыли окопы, вдоль косы наставили пушек корабельных,
обложились ядрами. Горели всюду костры, чтобы прожарить ядра докрасна. Разве-
вались на ветру лохмотья матросских голландок.  В улыбках сверкали солдатские
зубы.
   - Иди к нам, турка, мы тебе кузькину мать покажем...
   От бортов  вражеской эскадры сорвались разлапистые якоря и грузно потонули
в море.  На флагмане капудан-паши раздался  сигнал  к  огню.  Тут  и  русские
стрельбу открыли.  Да столь удачно,  что душа радовалась.  С косы было видно,
как ядра летят и в бортах застревают.  Оттуда - дымок, потом дымище, а затем,
глядишь,  и огонь показался.  Дефремери командовал батареей, поучал неопытных
канониров,  чтобы не вс„ в борта целились - надо и рангоут сворачивать,  надо
паруса ядрами разрывать.  Четыре часа длилась баталия,  пока турки не ушли "в
великом замешательстве".  Бредаль велел мичману Рыкунову взять корабль, спус-
титься на нем к зюйду и выяснить, что там с армией.
   Мичман прошел вдоль косы,  но там, где вчера еще видели лагерь войска, те-
перь не было ни души.  Опустела коса Арабатская,  лишь на песке еще виднелись
следы солдатских ног.  Рыкунов пробежал под парусом еще с десяток миль и лишь
тогда приметил небольшое войско.
   Приблизились к берегу.
   - Эй! - окликнули идущих по косе. - А где же армия?
   К воде подошел  офицер, его прибоем с головой окатило.
   - Армия?  Того знать не положено.
   - Я делом пытаю: кто вы такие и куда идете?
   - Мы из армии Ласси, а идем прямо на Арабат - до самого конца этой трекля-
той косы.
   - Там же хан крымский  засел, он погубит всех вас!
   - На то и посланы, - отвечали с берега. - Видать, не уцелеем. Но зато тур-
кам глаза отведем от армии... Вот и шлепаем!
   Прибой снова нахлынул с моря.  Офицер отряхнулся и (весь мокрый, весь неп-
реклонный) побежал нагонять войско свое.
   Армия фельдмаршала Ласси пропала   скосы.
   Она -  как  та капля,  что долго сочилась по длинной ветке и вдруг исчезла
сама по себе, высушенная ветром, уничтоженная солнцем!
   Где она? Этого не знали даже татары...
   Ни дождинки с неба.  Вода в лиманах затухла, а Днестр и Буг стали зелеными
от цветения. Жарко было...
   Армия Миниха шла на Бендеры - по выжженным лугам,  через пепел  "палевый".
Солдаты шагали вдоль Бура,  мечтая поскорее войти в лесную прохладу.  В рядах
слышалось - мечтательное:
   -  Бруснички бы...
   -  Малины!
   -  Родничок бы встретить...
   Но даже кустарник, который желтел на берегах, и тот безжалостно выжгли та-
тары  на пути армии русской.  Скот падал тысячами.  Оставался лежать в степи,
гнилостно вздуваясь боками.  Драгуны давно топали пеши,  неся на себе седла и
амуницию.  Иные  плакали:  разлука вечная с лошадью - как с человеком близким
(жестока она и огорчительна).
   Но как бы ни велики были тягости походные, ни одного дезертира армия Мини-
ха не знала. Их было много, очень много, таких беглецов, в дни мира. Но никто
из русских воинов не убежал с войны - и это особенно поражало иностранных ат-
таше, что при российской армии состояли для наблюдения.
   В поисках лугов для пастьбы Миних с разгону форсировал Буг,  надеясь