Синцов встал, еще раз медленным взглядом обвел  подвал  и  сказал,  что
пойдет, пора.
   - Пришлют за тобой, коли нужен, - сказал Зырянов.
   - Так ведь это как, - сказал Синцов, - когда теребят, думаешь: будь они
неладны, без меня, что ли, не могут обойтись! А когда час - не нужен,  два
- не нужен, начинаешь думать: как так не нужен!
   - Ты в Шестьдесят второй армии в какой был дивизии? - спросил Зырянов.
   И когда Синцов назвал дивизию, воскликнул:
   - Эх, мать честная! Ко мне  час  назад  инструктор  из  их  политотдела
забегал, грелся, старший политрук.
   - Какой из себя?
   - Такой Афоня конопатый, носик пуговкой, из наших, из русаков.
   - Булкин?
   - Может, Булкин, а может,  Пышкин,  -  сказал  Зырянов,  -  фамилии  не
запомнил. Послали проследить, чтоб отставших из их дивизии не было.
   - Да-а! - с досадой протянул Синцов и вздохнул: застань он здесь  этого
Булкина, обо всех бы узнал - и кто жив, и кто не жив. -  Не  верится  даже
своим глазам! Из этих же подземелий нас выдавили, и  сюда  же  мы  обратно
пришли. Стою здесь, в подвале, и кажется, во сне его вижу. Кем мы  были  и
кем стали? И как все это день за днем переворачивалось-переворачивалось  и
наконец перевернулось!
   - Ничего, - усмехнулся Зырянов. - Ты Иван, и я Иван, мы с тобой русские
ваньки-встаньки: сколько нас ни валяй, а лежать не будем. Фрицам теперь  к
своему положению тяжелей привыкать. Сколько пленных за  последние  дни  ни
брал, каждый второй - психованный. Не замечал?
   - Замечал другое: сдаются еще мало.
   - И это придет, - сказал Зырянов. - В армии, как  в  человеке,  главная
жила есть; пока не лопнула - стоит как живой, а лопнула - все!
   Уже почти дойдя до своего командного пункта, Синцов столкнулся с шедшим
навстречу Иваном Авдеичем.
   - Ильин послал?
   - Он не посылал, но вы  же  при  мне  Рыбочкину  приказали,  как  Ильин
вернется, за вами идти, - сказал Иван Авдеич.
   - Ну, правильно. А Завалишин где?
   - Тоже вернулся. Что ему сделается!
   Входя в подвал, Синцов  ожидал  увидеть  сразу  всех  троих  -  Ильина,
Завалишина и Рыбочкина. Но Ильина почему-то не  было.  Завалишин  спал,  а
Рыбочкин ходил один из угла в угол и что-то бормотал  про  себя,  поддавая
жару кулаком, - ходил, не присаживаясь, и читал стихи, чтоб не заснуть.
   - Что читаешь?
   - Да так, ничего.
   - Свои, что ли, сочинил?
   - Нет, не свои, - сказал Рыбочкин, хотя по лицу было видно, что свои.
   - А где Ильин?
   - Ушел, - сказал Рыбочкин,  -  пришел  и  ушел,  хочет  своими  глазами
поглядеть, где командные пункты рот.
   "Ну, конечно, своими - моими ему мало", -  с  досадой  подумал  Синцов.
Видя, как  сбивается  с  ног  Ильин,  он  иногда  по-товарищески  старался
облегчить ему жизнь - что-то снять с него и взять на  себя,  но  из  этого
ничего не выходило. Не вышло и  сегодня.  Напрасный  труд.  Комбат  обошел
командные пункты рот, а за ним следом поперся и начальник штаба.
   - А Завалишин сразу спать лег, - сказал Рыбочкин. - И вы тоже ложитесь.
   - А ты?
   - А я вас за всех поздравляю, из всех первым!
   "Значит, Иван Авдеич всем уже доложил, - подумал Синцов. - Впрочем, так
и следовало ожидать".
   - Спасибо, - сказал он. - Ну, я, положим, лягу.  А  лейтенант  Рыбочкин
когда спать будет? После войны?
   - Я лягу, когда Ильин вернется. Когда за ваше звание пить - вам решать.
А закуска у меня есть - бычки в томате, банка.
   - Раз закуска есть, момент выберем. - Синцов поискал глазами,  куда  бы
лечь, и приткнулся на топчане, рядом с прижавшимся к стене Завалишиным.
   "Когда  спать  ложился,  нарочно  так   лег,   чтобы   еще   кто-нибудь
притулился", - подумал Синцов о Завалишине,  и  это  было  последнее,  что
успел подумать.
   Он проснулся, не соображая, сколько проспал, - мало  или  много,  -  от
женского голоса. Хотя спросонок,  как  из  тумана,  слышал  два  голоса  -
женский и мужской, но от завалишинского  бы  не  проснулся,  проснулся  от
женского. Голос был знакомый.
   - Мне только двух человек нужно, и только до утра, а если  наши  раньше
придут, то еще на меньше. Я очень вас прошу...
   Синцов, еще не открывая глаз, оперся на кого-то рукой и сел.  На  месте
Завалишина,  вытянувшись,  словно  по  команде  "смирно",  во  весь   свой
маленький росточек, спал Ильин. Он даже и не  шелохнулся  оттого,  что  на
него оперлись.  Окончательно  открыв  глаза,  Синцов  увидел  худую  спину
стоявшего посреди подвала Завалишина  и  перед  ним  Таню  Овсянникову,  в
полушубке, ушанке и с автоматом на шее. Она стояла перед Завалишиным прямо
как  какой-нибудь  автоматчик,  которого  снимает  фотограф,  правую  руку
положила на ложе, а левую на ствол.
   - Охрану я дам и сам туда схожу, - сказал Завалишин. - А  вам  ночью  у
немцев делать нечего. Пришли к нам в батальон - и хорошо сделали.
   - Нет, я так не могу, - возразила Таня.
   Они оба еще не заметили, что Синцов проснулся.
   Он подтянул расстегнутый пояс с наганом  и  встал,  чувствуя,  как  его
пошатывает спросонок.
   - Здравствуйте, доктор. Что-то мы с вами каждую ночь стали встречаться!
   - Здравствуйте, - неуверенно сказала Таня, судя  по  голосу,  не  сразу
узнав его. А узнав, так  радостно,  по-щенячьи  ойкнула:  -  Ой,  как  мне
повезло! - что Синцов улыбнулся.
   - Повезло или не повезло, сейчас разберемся. А для начала  садитесь.  И
замполита моего под автоматом не держите. Он все равно ни черта,  ни  бога
не боится, только вид такой обманчивый - мало боевой.
   - Хорошо, сяду, - сказала Таня. - Но я очень тороплюсь.
   Она сняла через голову автомат, уронив при этом шапку. Синцов потянулся
поднять, но Завалишин сделал это быстрей его.
   - Спасибо. - Таня, не надевая шапки, положила ее на стол.
   - Откуда вы появились? - спросил Синцов  и  перебил  сам  себя:  -  Чаю
хотите?
   - По правде - хочу, только если недолго, а то меня ждут.
   - Я схожу. - Завалишин вышел.
   - Кто вас и где ждет? - спросил Синцов. - И чего вы к  нам  пришли,  со
сна не понял.
   -  Меня   вечером   к   захваченному   немецкому   госпиталю   временно
прикомандировали, до утра, - сказала Таня. -  Мы  туда  продуктов  дали  и
немного перевязочного материала, и меня оставили, как владеющую  немецким.
А утром, сказали, их отсюда вообще забирать будут. Но  не  знаю,  как  это
будет, по-моему... - Она пожала плечами и не докончила. - Меня оставили  и
двух автоматчиков. Они не  наши,  их  оставили  от  той  дивизии,  которая
госпиталь захватила. А она, оказывается, уже ушла, и какой-то  их  сержант
ночью пришел и сказал, чтоб и они снимались, а то отстанут. И они сказали,
что уйдут, раз вся часть в другое место ушла.  А  я  их  упросила  немного
подождать, пока я схожу к кому-нибудь и возьму другую охрану.
   - Как это "упросила"? Вы им приказать должны  были.  Вы  же  офицер,  -
сказал Синцов, хотя понимал, что не  так-то  просто  капитану  медицинской
службы да вдобавок женщине что-нибудь приказать двум бывалым  автоматчикам
из чужой части.
   - А я им и приказала, -  сказала  Таня.  -  Сказала:  если  будете  еще
скулить, лучше сразу уходите к черту, я одна с немцами останусь.
   - Этого еще не хватало!
   - А они мне говорят, - усмехнулась Таня: -  "Мы  вас  так  не  оставим,
пойдемте с нами, товарищ военврач, никуда эти полумертвые фрицы теперь  не
денутся. А если все же за них боитесь, давайте мы из  них  совсем  мертвых
сделаем".
   - Сволочь, кто так сказал...
   - Это один сказал.
   - Все равно сволочь.
   - Они ждут меня там, - сказала Таня.
   - А автомат у вас откуда, они дали?
   - Нет, это мне Росляков дал.
   - Кто такой Росляков?
   - Наш начальник эвакоотделения. Я бы и одна там  осталась,  раненых  не
побоялась. Но вдруг среди них здоровые прячутся и с оружием?
   - Вполне возможная вещь, - согласился Синцов.
   Таня посмотрела на его забинтованную руку и виновато сказала:
   - Я вчера даже не спросила, что у вас с рукой.
   - Было и прошло. Вчера утром последний раз перевязку сделали, -  сказал
Синцов. - Не успели там моего второго разыскать, Пепеляева?
   - Не успела. Но я вам все равно или сама, или через кого-нибудь  узнаю.
Непременно!
   - Но очень горячий, - входя с чайником,  сказал  Завалишин,  -  но  все
же...
   - А мне хоть какой-нибудь. У немцев не хотела... Вышла  снег  пососать,
да он такой дымный, что тошнит от него.
   - Снег здесь кругом пороховой, травленый, - сказал Синцов. - Все  равно
что морскую воду пить, еще хуже.
   Завалишин налил Тане чаю, и она стала пить жадно, большими глотками.
   - Очки тебе тут  подобрали.  Вроде  сильные.  Не  пробовал?  -  спросил
Синцов.
   - Сильные, да не в ту сторону, - рассмеялся Завалишин. - Я  близорукий,
а они для дальнозорких.
   Синцов взял со стола свою  пустую  флягу,  налил  в  нее  немного  чаю,
сполоснул, выплеснул на пол и снова наполнил чаем, теперь доверху.
   - Это мы вам с собой дадим. А может, немного водки хотите?
   - Нет, не хочу. - Таня налила себе вторую кружку чаю.
   - Плохо ухаживаешь, Завалишин, - сказал Синцов. - А  это  знаешь  какая
моя старая знакомая? Теперь,  можно  сказать,  самая  старая  знакомая  на
свете, с начала войны... И сухарей возьмите с собой. - Он сгреб с  тарелки
горсть сухарей.
   - Зачем? Куда?
   - Ну, куда, куда... - Он обошел  стол  и,  став  сзади  нее,  сам  стал
напихивать сухари в карманы ее  полушубка.  Она  сидела  послушная,  вдруг
притихшая. - А где этот госпиталь ваш?
   - Недалеко, если прямо назад от вас - метров пятьсот.
   - А где он, в подвале?
   - Даже не подвал, какие-то галереи полукруглые, непонятно что.
   - Склады пивзавода, - сказал Синцов. - Это я знаю где. Так  чего  ж  вы
хотите? Двух автоматчиков до утра, на смену этим?
   - Да, хотя бы двух.
   - Ишь ты, "хотя бы" двух! Думаете, это так  легко?  Дадим,  конечно.  И
сами вместе с вами сходим посмотреть ваших фрицев. Но  имейте  в  виду:  с
утра люди мне самому понадобятся.
   - А наши обещали еще ночью или санитаров, или бойцов из  хозвзвода  мне
прислать.
   - Обещали, а не сделали! - сказал молчавший до этого Завалишин.
   - Наверно,  просто  заблудились,  ищут.  Или  что-нибудь  случилось,  -
сказала Таня, уже готовая вступиться за свою санчасть.
   - Случилось, что совесть потеряли, - сказал Завалишин. -  Женщину  одну
на целый немецкий госпиталь бросили.
   - При чем тут женщина? - сердито сказала Таня.
   Синцов, не дослушав  конца  этого  спора,  вышел  распорядиться  насчет
автоматчиков. Про себя он  уже  решил,  что  кроме  двух  солдат  до  утра
отправит с  Таней  туда,  в  немецкий  госпиталь,  Ивана  Авдеича.  Старик
надежный, если  действительно  там,  у  немцев,  кто-то  зашебаршится,  не
проморгает. Вспомнил, как тогда с Золотаревым оставили  ее  в  сторожке  у
хромого лесника на милость судьбы, ничем не в состоянии были защитить... А
сейчас можно защитить, есть такая возможность. Даже  если  и  не  окажется
действительной опасности, просто на всякий случай.
   Двух солдат взял из охраны штаба, вместо  них  разбудил  отдыхавших,  а
Ивана Авдеича поднял легко, как всегда, - только тронул за  плечо,  и  тот
уже вскочил.
   - Изготовьтесь, Иван Авдеич, пойдете вместе со мной.
   Когда, распорядившись, вернулся в подвал, увидел, что Таня сидит ждет в
шапке и с автоматом, а Завалишин  затягивает  ремень  на  полушубке,  тоже
собирается идти.
   - Люди готовы. - Синцов посмотрел на Завалишина. - А ты куда собрался?
   - Пойду провожу, если не возражаешь.
   - Возражаю, сам пойду. Я же тебе сказал -  старая  знакомая.  И  старый
долг за мной. Когда-то бросил ее в лесу одну...
   - Зачем вы так говорите? - сказала Таня. - Старший  политрук  подумает,
что правда бросили!
   - Конечно, бросил, а теперь не брошу. Отчасти шучу. А главное, рад, что
еще раз увидел вас и могу проводить, имею возможность  поговорить  с  вами
хоть полчаса. Когда еще придется? Этого ни вы мне не скажете,  ни  я  вам!
Так или не так, Завалишин?
   Завалишин не ответил, просто снял шапку, положил на стол  и  расстегнул
полушубок. И уже потом, как о прошлом, сказал:
   - Считал, что, зная язык, легче, чем  ты,  с  немцами  объяснюсь,  если
понадобится.
   - Понадобится - и я объяснюсь, - сказал Синцов. - Скоро два года только
и делаем, что с ними объясняемся! Пойдемте,  товарищ  капитан  медицинской
службы. Я с сегодняшнего дня, между прочим, тоже капитан. Так  что  пойдем
сейчас с вами - два капитана... Была такая книга до войны. Читали?
   - Я только этой зимой ее прочла, в Москве, когда в госпитале лежала.
   - Понравилась?
   - Очень. А вам?
   - А я уже не помню. В госпитале долго лежали?
   - Два месяца.
   - Куда ранение?
   - В живот.
   Они уже вылезли из подвала и  шли,  петляя  между  развалинами.  Сзади,
похрустывая снегом, шли Иван Авдеич и двое солдат.
   - Так сложилось, что вчера про все говорили, только не про вас. Ранение
тяжелое было?
   - Чуть не умерла, хорошо, что в ту же ночь на  самолете  перебросили  и
кровь перелили.
   - Как тот лесник хромой, где мы оставили вас?
   - Живой был, когда меня вывозили. А дочку его помните, девочку, она вам
свой комсомольский билет показывала?
   - Помню, а что? - спросил Синцов, предчувствуя недоброе.
   - Немцы повесили. Она связной от нас ходила.
   Синцов подумал о Маше, попробовал отбросить эту мысль и не смог.  Когда
будут рассказывать про такое, наверное, сколько бы лет ни  прошло,  всегда
будет вспоминать про нее.
   Он молчал, и Таня, поняв, отчего он молчит, тоже шла и молчала, пока он
не заговорил сам.
   - Когда оставили вас там, несколько раз потом вспоминали с Золотаревым,
как вы просили наган у вас не забирать...
   - Они тогда никого не тронули. Обыскали дом и дальше поехали. А если бы
наган нашли... Вы тогда правильно сделали, что меня не послушали.
   - А этого уж я знать не мог, - сказал Синцов. -  Это  я  только  теперь
знаю, что правильно вас не послушал. А могло оказаться, что и неправильно.
Что это вас к немцам вдруг загнали?
   - Просто под руку  попалась.  Разыскивали,  кто  из  врачей  по-немецки
объясняется, и я сдуру напросилась. Но это временно. Я завтра уже  там  не
буду. Пусть для этого кого-нибудь другого найдут, а не меня.
   - Немецкому там, в тылу, научились?
   - Я еще в школе хорошо  училась.  И  в  институте,  кроме  латыни,  был
немецкий.  И  в  тылу  тоже,  конечно.  Я  в  городской  больнице  полгода
медсестрой работала. У нас там гебитскомиссар был немец. Да  и  не  только
он... - Она замолчала, и Синцов почувствовал, что ей не хотелось  говорить
обо всем этом.
   А ему, наоборот, хотелось рассказать ей, как все было тогда  дальше:  и
как он шел с Золотаревым, и как его ранило, и про  плен,  и  про  бегство.
Может быть, даже про Люсина, да, и про  Люсина.  Хотелось  рассказать  обо
всем именно ей, потому что при ней все это началось. Наверное, поэтому.
   - По-моему, подходим, - сказал он.
   - Да, - сказала она, - только завернем сейчас за эти развалины.
   Вход  в  подвал  был  закрыт  двойным  мерзлым  брезентом.  Внутри,  за
брезентами, у самого выхода горела коптилка. Один  из  автоматчиков  спал,
уронив голову на плечо. Другой сидел, положив автомат на  колени  дулом  в
глубину подвала, мгновенно вскинул автомат на вошедших, но,  увидев  Таню,
Синцова и солдат, успокоенно улыбнулся:
   - Все же не обманули нас,  товарищ  военврач,  -  и  стал  расталкивать
заснувшего товарища.
   Синцов потянул ноздрями воздух. Из глубины, оттуда, где  вдали  светила
вторая коптилка, несло тяжелым больничным смрадом.
   - Кто у них старший? - спросил Синцов у Тани.
   - Главный врач, обер-арцт, я говорила с ним.
   - Позовите, - сказал Синцов автоматчику, который только сейчас  наконец
разбудил своего товарища.
   - А которого, товарищ военврач, - спросил автоматчик у Тани, -  который
все к вам подходил, бормотал?
   - Да.
   - Он и к нам подходил, чего-то бормотал, а чего - непонятно. Я от греха
показал, чтобы на три шага не приближался!
   - А я просто крикну. - Таня  крикнула  по-немецки:  -  Герр  обер-арцт,
коммен зи шнелль цу унс! [Господин главный врач, идите скорее к нам!]
   И сразу шагах в тридцати отозвался голос:
   - Гляйх, айн аугенблик! [Сейчас приду!]
   - Шнеллер, герр обер-арцт... [Скорее, господин главный врач...]
   - Товарищ капитан, - сказал автоматчик, - разрешите идти:  до  утра  не
явимся - дезертирами посчитают.
   - Я уже объяснила про вас товарищу капитану.
   - Куда идти, знаете?
   - Заходил сержант, объяснял. Не заблукаем, - весело сказал автоматчик и
повернулся к Тане: - Счастливо оставаться, товарищ военврач.
   Второй  ничего  не  сказал,  хмуро  поправил  автомат  и  протер  рукой
заспанные глаза.
   - Разрешите идти, товарищ капитан?
   - Сейчас пойдете, - сказал Синцов. - Кто  из  вас  предлагал  военврачу
весь госпиталь перебить? Вы? - обратился он к заспанному автоматчику.
   - Так он в шутку, товарищ капитан, -  сказал  другой,  веселый  солдат,
который все время один только и разговаривал.
   - Я его, а не вас спрашиваю. Вы?
   - Я.
   - Был у меня один  солдат,  -  сказал  Синцов.  -  Послал  его  пленных
сопровождать, а он поставил их в затылок друг другу - и в упор из винтовки
в спину заднего. Тоже, возможно, считал, что шутит: хотел узнать,  сколько
людей одна пуля пробьет. Узнал, но до ночи не дожил. По суду... Понятно?
   - Понятно. - Автоматчик продолжал враждебно, хмуро смотреть на Синцова.
   - А хочешь больше фашистов убить - в снайперы иди. А не в конвоиры.
   - Так они ж звери! - вдруг с истерической нотой в  голосе,  с  всхлипом
выкрикнул автоматчик и дернулся всем телом, как припадочный.
   - А ты человек?
   - Я человек.
   - Ну и будь человеком. Можете идти, - сказал Синцов. И  когда  они  оба
вышли, сказал Тане про того, что дергался: - Почти с  ручательством  -  из
бывших уголовников. Любят рубахи на себе драть до пупа и пленных стрелять.
Было у меня один раз пополнение  из  таких  -  десятка  полтора.  Часть  -
ничего, а остальные - истерики, жестокая дрянь, вроде этого.
   - Герр капитан, их бин обер-арцт [Господин капитан, я главный врач],  -
на два шага не дойдя до Синцова, вытянулся перед  ним  худой,  как  щепка,
немец-врач.
   - Можете ему перевести? - спросил Синцов Таню.
   - Могу.
   -  Переведите.  Я  представляю  командование  дивизии,  в  распоряжении
которой вы находитесь.
   Немец, когда Таня перевела, хотя уже и так стоял вытянувшись, вытянулся
еще напряженней.
   - Задаю вам вопрос: нет ли  у  вас  в  госпитале  здоровых  офицеров  и
солдат, которых вы прячете?
   Он  дождался,  когда  Таня  перевела,  понял,  что  немец  хочет  сразу
ответить, но остановил его.
   - Второй вопрос: нет ли у вас в госпитале оружия?
   И снова остановил немца.
   - Если есть здоровые, пусть выйдут  и  сдадутся.  Если  есть  оружие  -
принесите. Если потом найдем сами - будете расстреляны.  Все  перевели?  -
спросил Синцов у Тани, еще раз остановив немца рукой.
   - Все.
   - Теперь пусть отвечает.
   - Никто из нас не имеет оружия, - сказал немец. - У нас нет здоровых. У
нас нет легкораненых. У нас только тяжелораненые и обмороженные.
   Таня перевела то, что говорил немец, но, еще прежде чем  она  перевела,
Синцов почувствовал, что этот шатающийся от усталости  и  голода  немецкий
врач говорит правду. И, несмотря на свое  беззащитное  положение,  говорит
ее, сохраняя чувство собственного достоинства.
   - Скажите ему, что мы завтра окажем им всю помощь, на какую способны.
   - Я уже говорила ему это.
   - Еще раз скажите.
   И когда Таня перевела и немец сказал: "Данке шен" [спасибо],  -  Синцов
кивнул и сказал, что немец свободен и может идти к своим раненым.
   Немец  выслушал,  повернулся  через  левое  плечо  и  пошел   в   глубь
подземелья.
   - Не знаю, как будет решать санчасть армии, -  сказал  Синцов,  -  а  я
своему командиру дивизии теперь же, ночью, доложу. - Он с силой  втянул  в
ноздри тяжелый воздух. - Это подзем