му  уже
привыкли. Но чем дальше шла война, тем меньше в армии любили  говорить  на
эти темы. Они все дальше отодвигались куда-то не то в  прошлое,  не  то  в
сторону. И от внезапных слов Львова всем стало не по себе.
   - А ты где был  тогда?  Помнится,  на  Перекопе?  -  нарушив  молчание,
обратился Батюк к Серпилину.
   - В  северной  Таврии  и  на  Перекопе,  полком  командовал,  -  сказал
Серпилин.
   Ему показалось, что, хорошо зная, где он в то время был, Батюк  нарочно
задал этот вопрос после слов Львова.
   Он посмотрел на Львова - все еще держит бумажкой,  чтоб  к  пальцам  не
прилипло, и стругает своим перочинным ножом курицу...
   - Я тогда в тифу лежал, - сказал Батюк. -  Первая  конная  с  Западного
Буга на Каховку пошла, а я как дурак - в тифу.
   Он встал, так и не дав Львову достругать свою курицу.
   - Если вопросов нет, поехали.  -  Батюк  застегнул  верхний  крючок  на
кителе и разгладил пальцами усы.
   - Товарищ командующий, есть  срочный  вопрос,  -  сказал  Серпилин;  он
помнил, что вопрос надо задать как можно скорей, но ждал,  когда  кончится
обед.
   - Какой?
   - Может, пройдем к начальнику штаба? Хотел бы на карте...
   - Давай здесь, - сказал Батюк. - Я твою карту наизусть помню. Слушаю.
   Серпилин начал с того, что авиаторы сегодня еще раз  подтвердили  пункт
расположения штаба немецкого армейского корпуса.
   - Тебе еще раз подтвердили, а мне еще не докладывали, - ревниво  сказал
Батюк.
   - Это в моей полосе, - сказал Серпилин. - А вас на месте не было.
   - Ладно, - усмехнулся Батюк. - Вернемся - разберемся, почему такие вещи
тебе раньше меня докладывают. В чем твой вопрос? Хочешь, чтоб  ударили  по
этому штабу?
   - Да.
   - Ударим.
   По выражению его лица было видно, что он настроен сейчас же  ехать.  Но
Серпилину еще предстояло самое трудное.
   - У нас есть предложение и просьба, - сказал он.
   - Просьба?
   На недовольном лице Батюка можно  было  прочесть  тот  упрек,  которого
Серпилин заранее ждал: "Сколько тебе дали,  всех  соседей  раздели,  чтобы
тебе дать! Себя самих раздели, фронтовых резервов в обрез оставили  -  все
тебе! Какие еще у тебя просьбы?"
   Но  Серпилин  все  равно  сказал  то,  что  собирался:  о  прибывшем  в
распоряжение фронта дальнобойном артиллерийском полке  и  о  необходимости
временно подчинить его армии  для  удара  по  штабу  немецкого  армейского
корпуса.
   Пока Серпилин говорил все это, Батюк медленно багровел. Сдерживал себя,
но не сдержал.
   - Не дам! - отрезал он и, надев на голову  фуражку,  которую  до  этого
держал в руках, дернул ее за козырек, надвинув на лоб.
   - Товарищ командующий, разрешите... - начал было Серпилин.
   - Не разрешу! Совсем обнаглели. Думаете, одна ваша армия на весь фронт?
Слали им, слали, - как в ненасытную прорву, чего только не дали! А ему еще
надо! Полк, понимаешь, ко мне вчера пришел! Вчера пришел,  а  сегодня  уже
тебе его отдай? А откуда вам известно, что к нам этот полк пришел? Кто вам
эти сведения сообщил? Ты, что ли, Ланской, сообщил им?  -  спросил  Батюк,
повернувшись к стоявшему позади него полковнику.
   -  Оперативное  управление   ничего   никому   не   сообщало,   товарищ
командующий, - сказал полковник. - Прибытие резервов  из  Ставки  Главного
командования по положению строго секретно.
   - Для кого секретно, а для кого и нет! Для них, выходит, не секретно. -
Батюк уже пошел к машине, но на ходу повернулся и сказал: - По  делу  надо
бы еще спросить - откуда об этом знаете?
   - А может, и в самом деле надо спросить, -  сухо  сказал  молчавший  до
того Львов.
   - Надо бы, да неохота, - махнул рукой Батюк.  -  Все  равно  начальники
сухими из воды выйдут, а какой-нибудь стрелочник виноват окажется. Не хочу
мараться перед самым наступлением, а то бы спросил. А полка не дам,  и  не
думай! - еще раз повторил он.
   И когда повторил это "не дам" во второй раз, Серпилин  подумал:  Батюку
все же запала в голову мысль, что полк просят для дела. Но в том состоянии
гнева и даже обиды на Серпилина, в каком он сейчас находился, не мог  дать
хода этой здравой мысли.
   - За хлеб-соль спасибо, - сказал Батюк, садясь в машину. - Думал, даром
нас похарчили, оказывается, не  даром!  Завтра  на  НП  встретимся.  -  Он
приложил руку к фуражке.
   - Товарищ командующий фронтом, - подал голос стоявший  у  самой  машины
Кузьмин, - разрешите вас проводить до границы армии?
   - Провожайте, коли вам больше делать нечего, - сказал Батюк,  -  только
на своей, - и махнул водителю: - Давай!
   Львов сухо и не спеша простился за руку с Серпилиным и Бойко  и  сел  в
свою "эмку". По выражению его лица Серпилин понял, что он все же  выяснит,
откуда  у  них  в  армии  сведения  об  этом  полке  из  резерва  Главного
командования.
   Кузьмин насмешливо мотнул головой, крякнул  по-стариковски  и  полез  в
свой "виллис", запасливо оказавшийся тут же рядом, у столовой...
   - Ты, Федор Федорович, не слыхал еще в ту мировую  войну  рассказ:  что
есть субординация?
   - Не слыхал, - сказал Серпилин.
   - Вернусь доложить, как сопроводил, расскажу.
   Машина Кузьмича развернулась и ушла вслед за двумя первыми. Серпилин  и
Бойко остались вдвоем.
   - Чего вы расстроились, Федор Федорович?  -  спросил  Бойко,  глядя  на
Серпилина. - Плюньте.
   - На форму плюнуть могу. А на содержание - не  вправе.  Пусть  бы  хоть
обматюкал, но полк дал. Не хочу  с  этим  мириться,  что  не  внял  голосу
рассудка. Конечно, отсюда, из армии, не все видно, но  убежден,  что  этот
полк завтра нигде с большей  пользой  не  задействует,  чем  там,  где  мы
предложили! Вот вроде меняется человек на твоих глазах к лучшему, а  потом
вдруг наткнешься и видишь: в одном изменился, а в другом какой был,  такой
и есть.
   - Пойдемте поработаем, - предложил Бойко.
   - А что же еще делать? Слезы лить? Пошли.
   Они проработали минут тридцать. Раздался звонок, и Бойко взял трубку.
   - Бойко слушает. Да, здесь. А ты бы после позвонил, не отрывал  сейчас.
Работает командующий, не до тебя, - сказал Бойко с той властной  повадкой,
которая замечалась у него и раньше, а после того, как исполнял обязанности
командарма,  еще  усилилась.  -  Никитин  звонит.  -  Бойко  повернулся  к
Серпилину, держа трубку в руке. - Говорит, всего на минуту вас оторвет.
   Серпилин взял трубку,  подумав,  что  начальник  особого  отдела  армии
Никитин, скорее всего, звонит в связи с неутверждением приговора  над  тем
сержантом. Но Никитин звонил совсем о другом.
   - Извините, товарищ командующий, что оторвал,  -  быстро  сказал  он  в
трубку. - Ко мне временно прибыл один человек. Уверен  -  вы  его  увидеть
захотите. Прошу назначить время, когда могу с ним зайти.
   Серпилин чуть не поддался первому желанию спросить, что это за человек,
имя и должность которого почему-то не  назвал  Никитин,  но  удержался  и,
сказав, чтобы Никитин зашел в двадцать один час, добавил:
   - Сперва один. - Когда клал трубку, заметил скользнувшее по лицу  Бойко
выражение любопытства и мимолетно улыбнулся: - Секреты  разводит.  Видимо,
лично, а не по телефону доложить хочет.
   Они проработали еще полчаса, когда раздался второй звонок. Бойко  снова
взял трубку и сразу передал ее Серпилину:
   - Командующий фронтом!
   - Принимай то хозяйство, о котором просил,  -  с  места  в  карьер,  не
называя Серпилина ни по фамилии, ни по имени и отчеству, сказал  Батюк.  -
Уже приказал, чтоб отдали завтра до конца дня в твое распоряжение.  Но  на
дальнейшее не рассчитывай,  отберу.  -  Батюк  ничего  не  добавил  и,  не
прощаясь, положил трубку.
   "Нелегко ему далось пересилить себя, а все же, пока доехал  до  соседа,
пересилил!" - подумал Серпилин и весело  сказал  Бойко,  чтоб  тот  звонил
Маргиани - пусть начинает действовать по плану.
   - Даже "спасибо" не успел сказать командующему  фронтом.  Сразу  трубку
бросил!
   Бойко  позвонил  Маргиани  и,  переговорив  с  ним,  озабоченно  сказал
Серпилину:
   - Помяните мое слово, как только займем эту рощу,  командующий  фронтом
сразу же пошлет лично от себя проверять, что там стояло и как мы ударили -
в яблочко или нет.
   - Ну и правильно, что пошлет, - сказал Серпилин. - Не задарма же давать
такое хозяйство!
   Они радовались, что получили артиллерийский  полк,  который  ударит  по
штабу немецкого корпуса, и в то же время заранее беспокоились: что покажет
проверка после того,  как  мы  займем  этот  нынешний  пункт  расположения
немецкого штаба.
   И  в  том,  как  они  запросто  говорили  об  этом   сейчас,   накануне
наступления, незаметно для них самих сказывались все те перемены,  которые
произошли в армии к четвертому году войны.
   - Разрешите, товарищ командующий? - входя в палатку, спросил Кузьмич.
   В принципе, когда Серпилин думал не о себе лично, а вообще, он  осуждал
привычку "тыкать" подчиненным, но избавиться от нее уже не мог.  Да  и  не
очень задумывался над этим.
   В первые годы после гражданской войны навсегда воспитал в себе правило,
в то время строго соблюдавшееся, обращаться на  "вы"  к  красноармейцам  -
"товарищ боец" и к младшим командирам - "товарищ младший  командир".  Даже
когда и рявкал, рявкал на "вы": "Как стоите?!"
   В обращении же между командирами повседневное товарищество приучало вне
службы почти всегда говорить друг другу "ты". Но на службе это "ты" как-то
незаметно превратилось и у него и у других в "ты" сверху и "вы"  -  снизу.
Так и осталось, хотя по закону не положено и, если вдуматься, неправильно.
Но уж так!
   Кузьмич - исключение: ты ему "ты", и он тебе  "ты".  В  годах  человек.
Только если, как  сейчас,  обращается  к  тебе  официально  по  занимаемой
должности, тогда, конечно, на "вы". Придерживается.
   Кузьмич присел к столу и сказал, усмехаясь:
   - Проводил командующего фронтом. Поостыл немного по дороге,  поручкался
со мной с одним за вас за всех и сказал на прощание:  "Берегите  здоровье,
чтобы опять подставки не подвели". Вспомнил мне Сталинград, ту историю,  -
Кузьмич подмигнул Серпилину. - Весь день на "вы" меня звал.
   - А чем плохо? - сказал  Серпилин.  -  И  всем  бы  нам  так!  Сами  не
заметили, как разучились.
   - Конечно, неплохо, - согласился Кузьмич. - Если из уважения, от  души.
А скорей всего просто решил: ладно, буду звать на "вы", пока тебя, старого
хрыча, еще ноги носят! А между прочим,  член  Военного  совета  фронта  не
моложе меня, мы с ним одногодки, с восемьдесят шестого.
   Услышав это, Бойко  с  недоверием  взглянул  на  Кузьмича:  как  так  -
ровесники с членом Военного совета фронта! Кузьмич в  ощущении  Бойко  был
старик; из-за своего маленького росточка даже старичок. А Львов  -  совсем
другое. И хотя  тоже  немолодой,  но  про  него  нельзя  было  сказать  ни
"старичок", ни "старик". Было в нем что-то противопоказанное этому.  Может
быть, та привычка к власти, которая и зримо и незримо исходила от  него  и
мешала другим людям воспринимать как старика этого уже давно  не  молодого
человека.
   - Какие у тебя планы, Иван Васильевич? - спросил Серпилин, знавший, что
при всей исполнительности Кузьмича за  ним  водился  стариковский  грешок:
наработавшись до отказа и чувствуя себя вправе немного отдохнуть, он бывал
словоохотлив, не глядя на то, расположены или нет к этому его собеседники.
   - План мой простой. Чаю выпью, на три часа глаза смежу, а потом,  глядя
на ночь, поеду по дорогам, чтобы нигде беспорядку не было.  А  то  славяне
как? До последнего часа соблюдают, стараются, а потом кто-нибудь возьмет и
в остатние минуты всю обедню испортит. Пойду, - сказал  он  и,  уже  надев
фуражку,  вспомнил:  -  Все  думаю,  чего  ж  я   недосказал?   Что   есть
субординация, обещал вам объяснить.
   - Ну, ну, - улыбнулся Серпилин.
   - Это еще в старой армии ходило. Фельдфебель новобранца  учит,  говорит
ему - запомни, что есть субординация: я начальник - ты дурак, ты начальник
- я дурак!
   Серпилин и Бойко даже рассмеялись от неожиданности.
   - Неужто ни разу не слыхали?
   -  Слыхал  -  не  забыл  бы,  -   сказал   Серпилин.   -   Формулировка
диалектическая, есть что запомнить.
   - Ну вот и ладно! А я пойду.
   Кузьмич уже вышел, когда Бойко вдруг досадливо махнул рукой.
   - Забыли его обрадовать, что хозяйство это получили...
   - Завтра узнает,  -  сказал  Серпилин,  привычно  не  придавая  особого
значения тому, что его заместитель не в полном курсе всех дел.
   И в  этой  привычности  сказывалось  само  положение,  которое  занимал
Кузьмич в их армии, а в других армиях многие другие,  такие  же,  как  он,
заместители  командующих.  Так  уж  чаще  всего  выходило,  что  на   этих
должностях задерживались люди, которые командовать армиями не станут  и  в
начальники штаба не пойдут - далеки от штабной работы. На дивизию их  тоже
не пошлешь -  уже  откомандовали  там  свое,  а  если  открылась  вакансия
командира корпуса - на нее обычно стремятся лучшего из командиров  дивизий
выдвинуть.
   До Кузьмича у Серпилина было два заместителя.  Один,  оставшийся  после
Батюка, человек хороший, но в военном отношении  отсталый,  честно  сложил
свою  голову,  выполняя  очередное  поручение,  как  и  всегда  на   самой
передовой, под огнем.
   Вместо него после ранения из госпиталя прислали  заместителем  молодого
генерала. Рвался скорей на фронт, на любую должность и, пробыв три месяца,
показал себя с самой лучшей стороны. В это время один из корпусов  остался
без командира: увезли прямо с поля боя с прободением язвы -  скрывал  свою
болезнь  до  последнего.  Командиры  дивизий,  по  мнению  Серпилина,   до
командования корпусом тогда еще не дозрели, а заместитель Кирпичников  был
под руками, и Серпилин предложил назначить  его,  предпочел  остаться  без
заместителя, чем без командира корпуса.
   А тут как раз Кузьмич  прислал  письмо.  Получил  после  Сталинграда  и
госпиталя звание генерал-лейтенанта и сам напросился на эту  должность.  И
Серпилин взял. Верней, не взял, а дал понять, что будет согласен. И  когда
запросили  -  подтвердил.  И  не  каялся  в  этом.  Кузьмич  был   человек
беззаветный и добросовестный. В чем возникала необходимость, то и делал. А
в общем, строго говоря, был в штабе армии генералом  для  поручений,  хотя
такой должности нет и не положено.
   Когда Серпилин временно выбыл из строя, ни у кого не  возникало  мысли,
что командовать за него армией может  Кузьмич.  Кандидатура  была  одна  -
Бойко. Даже и вопроса ни о ком другом не стояло.
   И сам Бойко, чувствуя свою молодость, силу и способности и понимая, что
только он и есть и будет первым  заместителем  командующего,  относился  к
Кузьмичу, даже при своем крутом  характере,  можно  считать,  бережно.  Не
обижая  старика,  сумел  поставить  себя  с  ним  правильно  не  только  в
присутствии Серпилина, но и в его отсутствие,  пока  исполнял  обязанности
командарма. Об этом сам Кузьмич,  по  своей  прирожденной  справедливости,
поспешил сказать Серпилину в первые же дни после приезда.
   - Что-то Захаров о себе знать не дает, - вспомнил Серпилин после  ухода
Кузьмича. - С утра в войсках и ни разу не позвонил.
   - Бродит там где-нибудь по переднему краю и еще не знает, что Львов уже
уехал, - сказал Бойко. - Как  узнает  -  вернется.  А  я,  -  добавил  он,
помолчав, - хотя о нем разное говорят, все равно уважаю Львова. Довелось и
с начальником штаба фронта об этом говорить, и с начальником штаба тыла  -
Львов ни одному эшелону не дал мимо носа к соседям проехать. Что нам -  то
нам, никому не отдал! А охотники оттяпать были. Сидел на снабжении  фронта
дни и ночи. И что мы сейчас столько заправок и  боекомплектов  и  суточных
дач имеем, если хотите знать, Львова заслуга.
   Серпилин промолчал. Вспомнил  сегодняшнее  истомленное  лицо  Львова  и
подумал: конечно, и его заслуга, и  немалая,  наверное.  Нравится  или  не
нравится тебе человек, а надо быть  к  нему  справедливым,  тем  более  на
войне.
   Проработав с Бойко еще около часа и сказав ему, что вернется в двадцать
два тридцать, Серпилин пошел к себе.
   Рабочий день начался  рано  -  с  пяти  утра  -  и  продолжался  больше
четырнадцати часов, но дел оставалось еще  много.  Он  приказал  соединить
себя  с  двумя  командирами  корпусов,  чтобы  доложили   об   исправлении
недоделок, которые были  им  замечены  сегодня  во  время  поездки.  Потом
выслушал вызванного за этим же начальника инженерной  службы  армии,  или,
как это по-старому называлось, начальника инженеров полковника  Соловьева.
Соловьев был военным инженером еще в первую мировую войну и не принадлежал
к числу тех, кто спешит доложить, что у него все в порядке. Все, что  было
запланировано сделать к началу наступления,  он  сделал;  сделал  и  сверх
этого, по своей инициативе. И недоделки, на которые обратил  его  внимание
Серпилин, тоже исправил, Но сам все  еще  оставался  недоволен  инженерным
обеспечением  предстоящей  операции  и  после  доклада,  уже   уходя,   не
удержался, сказал:
   - Нам бы еще трое суток, товарищ командующий... Или хотя бы двое.
   - Ишь чего захотел, - усмехнулся Серпилин. - Теперь нам не трех  суток,
а трех часов сам господь бог не добавит.
   После начальника инженеров явился начальник разведотдела. Что  ночью  в
тылу у немцев было  отмечено  много  взрывов,  сообщала  и  артиллерийская
звукометрическая  разведка  и  авиаторы-ночники,  засекшие  свыше  десятка
пожаров. Но сейчас начальник разведотдела пришел с картой, на которой  он,
согласно последним данным, поступившим из  штаба  партизанского  движения,
пометил в полосе будущего наступления армии все пункты,  где  за  минувшую
ночь были произведены диверсии на железных дорогах в тылу у немцев.
   - Надрезали им уже  вены,  -  сказал  начальник  разведотдела,  человек
молодой и любивший образные выражения. - А нынешней ночью разрубят им  все
движение - ни взад, ни вперед!
   - Ну, все не все, - сказал Серпилин. - На войне ведь так:  один  рубит,
другой чинит. Так у нас, так и у немцев. Но если таким  путем  сократят  у
них хотя бы на треть пропускную способность железных дорог - огромное дело
сделают! Даже  затрудняюсь  назвать  меру  нашей  благодарности  товарищам
партизанам!
   Отпуская разведчика, посмотрел на него медленным взглядом. Так  уж  оно
обычно бывает перед началом операции  -  в  последний  раз  смотрят  таким
взглядом разные начальники, каждый на своего разведчика, и думают: сколько
процентов его предсказаний исполнится и сколько нет? И с какими  допусками
ты на  них  положился?  Какой  была  мера  твоей  веры  и  неверия  в  том
окончательном сплаве расчета и  риска,  который  заложен  в  плане  всякой
операции?
   Разведчик  выдержал  медленный  взгляд  Серпилина  и  не   стал   вдруг
высказывать всякие дополнительные соображения, на которые  тянет  в  таких
случаях не уверенных в себе людей. Выдержал взгляд и, продолжая радоваться
тому, что узнал от партизан, поднялся с места и встряхнулся, как  утка,  -
молодой, толстенький и веселый.
   Отпустив  его,  Серпилин  позвонил  командующему  воздушной  армией,  с
которым когда-то учился на командном факультете Академии Фрунзе.
   - Как, тезка, - спросил Серпилин по  телефону  (командующего  воздушной
армией тоже звали Федором), - что слышно у Костина? Не переменил он  своих
намерении?
   "Костин" по разработанной для наступления кодовой таблице был псевдоним
командующего дальней бомбардировочной авиацией.
   - Не переменил. И навряд ли уже переменит. Будет  работать,  -  ответил
командующий воздушной армией.
   - И у тебя все здоровы, никто не заболел?
   - У меня все здоровы, болеть не привыкли, - усмехнулся  авиатор.  -  До
скорого свидания...
   Уже позвонив, Серпилин мысленно обругал себя за это.
   Звонок авиаторам - лишний звонок, а  все  же  не  удержался,  позвонил!
Ничего не попишешь. Чем ближе к делу, тем сильней беспокоишься. И  как  ни
держи  себя  в  руках,  все  равно  это  внутреннее  беспокойство   найдет
действительный