акие  минуты  у   человека,
привыкшего командовать, он наблюдал, не вмешиваясь  в  заранее  обдуманные
действия своих подчиненных.
   Он стоял в окопе, расставив ноги, уперев локти в бруствер, чувствуя ими
прохладность сыроватой,  только  недавно,  ночью,  вывороченной  земли,  и
наблюдал в бинокль за немцами,  а  люди,  освобожденные  от  необходимости
спрашивать и ждать его приказаний, быстро и старательно делали свое  дело,
к которому они  достаточно  хорошо  подготовились,  хотя,  как  бы  ты  ни
приготовился,  первые  минуты  боя,  первые  близкие  разрывы  все   равно
взвинчивают нервы, и эта нервозность преодолевается только  деятельностью,
только цепью предусмотренных и не предусмотренных заранее, но  необходимых
поступков.
   Эта деятельность начала приносить первые результаты. Справа,  с  опушки
леса, по немецким танкам вели огонь две полковые пушки,  а  еще  правее  -
целая батарея.
   Сзади, из глубины, уже начали  пристрелку  по  немецким  батареям  наши
стодвадцатидвухмиллиметровые орудия. Вчера во время ночного боя  у  немцев
шли только танки и самоходки, немецкая артиллерия не  обнаружила  себя,  и
поэтому ее не засекли. Засекали сейчас. Били не по  танкам,  а  именно  по
огневым позициям немцев,  чтобы  задушить  немецкую  артиллерию,  оставить
танки без поддержки.
   Разрывы там, в глубине у немцев, иногда были  видны,  а  иногда  только
слышны. Снаряды падали за дубовой рощей. Когда-то у Серпилина стоял там на
огневых позициях один дивизион. Наверное, и немцы выбрали это же место.  И
теперь их там ищут, стараются накрыть.
   А двумя  орудиями  ведут  огонь  по  элеватору,  заподозрили,  что  там
немецкие наблюдатели. Вполне возможно, что и так! Но пока снаряды  ложатся
левее, правее, опять левей, опять правей. Вот наконец один попал в башню и
еще один - вниз, под корень.
   "Неплохо", - одобрительно подумал Серпилин.
   А полковые пушки все бьют и бьют по танкам, но дистанция еще большая, и
хотя, наверное, есть и попадания, но пока безрезультатные. Задымил  только
один танк. А немецкая артиллерия,  хотя  теперь  уже  засекли  ее  огневые
позиции, бьют  по  ним,  еще  продолжает  вести  огонь,  обрабатывает  наш
передний край. Правильно чувствует, что где-то здесь и пехота закопалась и
танки стоят. Хочет оглушить,  создать  предпосылки  для  прорыва,  который
своим острием пойдет, наверное, по дороге.
   - Синцов, - оторвался от  бинокля  Серпилин,  -  сбегай  к  "виллисам".
Распорядись, чтобы не  сидели  по  машинам  в  готовности  номер  один,  а
укрылись. А то стукнет шальной снаряд, и поминай как  звали!  Но  особенно
далеко чтоб тоже не расползались. Как только тут прояснится, поедем!
   - Может, по рации сообщить, товарищ командующий? - спросил Синцов.
   - Кому и что? Что бой завязался, уже доложено. А что мы с  тобой  здесь
находимся - спасите наши души! - пока нет причин! Сбегай и возвращайся.
   Серпилин проводил глазами  побежавшего  по  ходу  сообщения  Синцова  и
усмехнулся. Ему самому пришло в  голову  дополнительно,  еще  и  по  своей
рации, связаться с авиаторами. Но подумал и отказался от этой мысли.  Было
в ней что-то претившее ему: "Увидел, как ползут на тебя немецкие  танки  и
штурмовые орудия, попал под огонь артиллерии - и дублируешь уже сделанное,
торопишься  поскорей  увидеть  над  головой  штурмовики,  чтобы  они  тебя
прикрыли!"
   А там, впереди, немецкие танки и штурмовые орудия  все  приближались  и
приближались, не стреляя. В былое время начинали стрелять раньше,  спешили
еще издали заставить нас вздрогнуть!
   А сейчас, пока не стреляли, давали выкладываться  артиллерии;  сами  же
берегли  снаряды  для  близкой  дистанции,  чтобы  под   прикрытием   огня
артиллерии подойти вплотную и сокрушить все живое.
   Но и наши тоже из танков, поставленных в лесу в засадах, огня  пока  не
ведут, не обнаруживают себя. Тоже выдерживают характер,  хотят  подпустить
поближе.
   А артиллерия лупит по немецким позициям со всей силой -  два  дивизиона
бьют! Третьего пока не слышно, а два бьют! И немецкий огонь  слабеет.  Или
разбили их батареи, или заставили менять позиции.
   - Товарищ командующий! Разрешите доложить!
   Серпилин опустил бинокль и повернулся к подошедшему Галченку.
   Галченок  доложил,  что  артиллеристы  стреляют  двумя  дивизионами  по
огневым позициям немцев, а третий  дивизион  перемещается.  Учитывая,  что
немцы все же бросили  в  бой  много  техники,  командир  сто  одиннадцатой
дивизии приказал этому дивизиону срочно встать на прямую наводку за спиной
у танкистов на шоссе Могилев - Бобруйск, на случай,  если  часть  немецких
танков и самоходок прорвется дальше. И дивизион "эрэсов"  перебрасывает  -
бить по живой силе.
   - Значит, не надеется на тебя, что ты немцев удержишь?
   Галченок еле заметно пожал под кожанкой плечами. Хотя  и  надеялся  сам
удержать немцев, но действия командира дивизии тоже считал правильными. Не
стал уверять командующего, что удержит сам, как сделал  бы  на  его  месте
другой, а продолжил доклад. Доложил, что рубеж в шестистах  метрах  отсюда
пристрелян сегодня перед рассветом двумя дивизионами и, как  только  немцы
подойдут к нему, артиллерия перенесет свой огонь туда.
   - Товарищ командующий! - после короткой паузы сказал Галчонок, и веко у
него заметно дернулось. Казалось, не может на таком лице дернуться веко, а
дернулось! Видимо, его все же  нервировало  присутствие  здесь,  в  окопе,
командующего армией. - Мы приказ выполним. А вас все же прошу сесть в  мой
танк и  проследовать  на  командный  пункт  сто  одиннадцатой  дивизии.  И
командир дивизии тоже вас просит! Там все:  и  средства  связи,  и  видать
тоже... - неуверенно добавил Галчонок, сознавая, что  лжет  и  командующий
понимает это.
   - Хрен чего видать оттуда, - возразил Серпилин.  -  Танк  мне  твой  не
нужен, у меня свой бронетранспортер есть. Если драпать  начнете  и  ничего
другого не останется, найду на чем. А если драпать не думаете, куда  же  я
от такого боя уеду? Окоп у тебя хороший, приказ обещаешь  выполнить,  куда
же мне от тебя уходить? Чего для? - спросил Серпилин. И добавил серьезно и
спокойно: - Не могу сейчас от тебя уехать, сам должен понимать. Как только
переломишь бой в свою пользу, сразу уеду. Доделывай без меня!
   - Считаю, управимся, - сказал Галченок. - Авиацию  вызвали  и  получили
подтверждение.
   - Все правильно, - согласился Серпилин. - Одно неправильно: что  я  суп
недохлебал, испугался.
   - Можно сюда?..
   - А вот и начали! - недослышав вопроса, воскликнул Серпилин.
   Высоко над их головами  просвистела  выпущенная  из  немецкой  танковой
пушки болванка и, задев где-то сзади, в лесу, за  дерево,  заныла,  словно
там, за спиной, ударили по какому-то чудовищному ксилофону.
   Вслед за этой болванкой, уже не над головами, а правее, ближе к  шоссе,
стали рваться осколочные снаряды.
   - И тем и сем лупит, - сказал Серпилин. - А вы когда начнете?
   - Как только пересекут, - Галченок показал на невысокую полоску  не  то
кустарника, не то бурьяна на старой меже, - начнем  сразу  из  всех  видов
оружия. А правее оставим им коридор, пусть втянутся, дойдут до наших  мин.
А как остановятся, кинжальным огнем с двух сторон.
   - Иди распоряжайся, - сказал Серпилин, подумав  про  себя:  "Посмотрим,
как ты все это  разыграешь,  насколько  у  тебя  нервов  хватит.  Дело  не
простое!"
   Галченок  ушел,  а  Серпилин  снова  стал  смотреть  на  приближавшиеся
немецкие танки и самоходки.
   До этого они маневрировали,  ползали  по  местности,  поджидая  пехоту,
боясь,  чтоб  ее  не  отрубили  от  них   огнем.   А   теперь,   когда   и
бронетранспортеры и цепями шедшая между  ними  пехота  подтянулись,  танки
двигались быстрыми короткими рывками,  останавливались,  стреляли,  делали
рывок вперед и снова стреляли.
   Поначалу казалось, что их главная масса идет прямо в лоб, между шоссе и
железной дорогой, а теперь они скапливались клипом  к  Бобруйскому  шоссе,
правее наблюдательного пункта, на котором находился Серпилин.
   "Да, близко все-таки,  -  подумал  он  и  еще  раз  повторил  про  себя
мысленно: - Близко уже!"
   И в этом мысленно сказанном "уже",  хочешь  не  хочешь,  присутствовало
чувство страха.
   Находясь на войне в разной обстановке и в разном должностном положении,
к чему-то привыкаешь, а от чего-то отвыкаешь. И  от  того,  чему  Серпилин
сейчас становился свидетелем, он за последнее  время  все  же  отвык.  Так
близко от себя видеть немецкие танки ему не приходилось  с  Курской  дуги.
Тогда атака застала его на наблюдательном пункте дивизии,  и  он  тоже  не
уехал. Командующий не ищет для себя опасности, это было бы глупо и  вредно
для дела!  Но  почти  ежедневные  поездки  в  в  опека  помогают  понимать
подчиненных. То здесь, то там напоминают тебе самому, что такое опасность.
   Человек, не знающий или считающий, что он не знает  страха  смерти,  не
может разумно управлять войсками. Не испытывая страха смерти  сам,  он  не
будет знать, чего можно и чего нельзя потребовать от подчиненного. А когда
приказываешь, необходимо знать, какое место занимает страх при  исполнении
твоего приказа.
   Преувеличивая значение этого страха, мирясь с  ним  в  подчиненном,  не
потребуешь от него того, что обязан и можешь потребовать.  А  преуменьшая,
будешь требовать лишнего, невыполнимого и, значит, бесполезного.
   Примерно так выглядели бы мысли Серпилина, владевшие им в последние две
или три минуты,  пока  он  наблюдал  все  ускорявшееся  движение  немецких
танков, если бы можно было выстроить их, эти мысли.
   Но выстроить их в такой последовательности было нельзя, потому что  его
мысли о том, чего можно и чего нельзя  требовать  от  человека  на  войне,
прерывались собственным чувством нарастающей опасности, которое,  подавляя
его в себе, испытывал Серпилин при виде все  ближе  подходивших  танков  и
самоходок.
   - Товарищ командующий, ваше приказание выполнил.
   Это вернулся по ходу сообщения Синцов.
   - Рация цела?
   - В порядке.
   - А люди?
   - Тоже.
   Синцов отвечал, а сам напряженно смотрел вперед, на немецкие танки.
   - Товарищ командующий, - вдруг сказал Синцов, - вам принесли...
   Серпилин сначала не понял, - оказывается, за  спиной  у  Синцова  стоял
ординарец Галчонка с котелком. Котелок был накрыт перевернутой крышкой, на
крышке лежали ложка и хлеб. Ординарец стоял, держа в руках котелок, и лицо
у него было такое же напряженное, как и у Синцова. А глаза хотя и смотрели
прямо на Серпилина, но все равно на самом деле смотрели сквозь него, туда,
в поле, на немецкие танки...
   - Поставьте, - сказал Серпилин, мысленно выругав Галчонка за то, что не
понял шутки.
   Ординарец поставил котелок в утрамбованную земляную нишку.
   - Спасибо, идите, - сказал Серпилин.
   И тот повернулся кругом, пошел, но пошел так, словно и сейчас,  идя  по
ходу сообщения спиной к немецким танкам, продолжает смотреть на них, туда,
в поле...
   В эту минуту между немецкими танками и  вплотную  позади  них,  отсекая
шедшие следом бронетранспортеры  и  пехоту,  легла  целая  серия  разрывов
стодвадцатидвухмиллиметровых снарядов. Ударили  сразу  двумя  дивизионами.
Перестали бить по немецким батареям, перенесли весь огонь сюда. Один залп,
потом второй,  потом  третий...  Несколько  бронетранспортеров  с  пехотой
вырвались вслед за передними танками на дорогу и исчезли  из  поля  зрения
Серпилина за изгибом опушки.
   Два  бронетранспортера  загорелись,  загорелся   танк,   пехота   стала
ложиться, кто-то побежал назад.
   И вдруг справа, близко - Серпилин раньше не заметил, что один из  наших
танков стоит в засаде так близко,  -  ударила  танковая  пушка.  Резко,  с
отдачей, потом еще одна и еще...
   Танковые пушки заговорили вдоль всей опушки леса - и  левей  и  правей.
Одни немецкие танки затоптались  на  месте,  другие  на  большой  скорости
рванулись вперед по дороге, стреляя на ходу. Ударившая в наш танк болванка
срикошетировала и с визгом пошла низко над землей.
   Какая-то еще не задушенная немецкая батарея продолжала бить по лесу.
   Три или четыре минуты  казалось,  что  там,  впереди,  на  поле,  перед
опушкой леса,  у  немцев  какая-то  каша  -  не  разберешь,  куда  же  они
двигаются. Но постепенно эта каша расползлась. Пехота побежала назад.  Два
бронетранспортера спешили обратно, вихляя  между  разрывами  и  воронками.
Семь или восемь танков и самоходок горели прямо перед опушкой  леса,  а  с
десяток машин на разных скоростях отползали назад.
   Стена артиллерийского огня как бы разорвала немцев на две части,  и  те
танки, что проскочили ее,  теперь  были  не  видны  Серпилину,  но  хорошо
слышны. Они двигались и стреляли где-то недалеко, справа, за  лесом,  там,
где им была устроена засада и где наши - это чувствовалось по звукам боя -
расстреливали их с двух сторон встречным огнем.
   С глухим сильным стуком били танковые пушки, и наши и  немецкие.  Потом
воздух колыхнуло тяжелым взрывом противотанковой мины. И  вдруг  из  всего
этого смешанного грохота донесся надсадный, задыхающийся  рев  мотора.  Из
лесу вырвался немецкий тяжелый танк и  на  предельной  для  него  скорости
понесся назад по полю, догоняя отставшую пехоту  и  уже  ушедшие  туда,  к
Могилеву, уцелевшие штурмовые орудия и танки. Он  проскочил  через  густую
сетку разрывов и пошел дальше. Один снаряд вкось  ударил  его  в  кормовую
броню, другой попал прямо в башню; даже видно было, как танк  содрогнулся,
но опять пошел вперед.
   -  Ушел  все-таки,  -  с  досадой  сказал  Серпилин.  И  посмотрел   на
побледневшего от возбуждения Синцова.
   Одна немецкая батарея все продолжала  бить  по  лесу.  Сзади  донеслось
несколько выстрелов из танковых пушек, потом еще один. Опять  несколько  и
снова один. И все! Только кто-то еще стрелял из пулемета...
   Серпилин  вздрогнул  от  рева.  Над  опушкой  леса,  пикируя  на  поле,
пронеслась шестерка ваших штурмовиков.
   - Вот это уже хуже, - сказал Серпилин. - Как бы по нам не дали.
   Но вдоль опушки сразу взвилось несколько сигнальных ракет, обозначивших
передний край. Видимо, не один Серпилин подумал о том, чтобы  не  дали  по
своим...
   А штурмовики спикировали прямо над головами отступавшей уже на том краю
поля немецкой пехоты, над уже почти доползшими до дубовой рощи  уцелевшими
немецкими танками. Два из них вспыхнули. Загорелось что-то еще, отсюда  не
понять что. Штурмовики развернулись и снова низко прошли над немцами,  над
той стороной поля. Часто и отчетливо застучали немецкие эрликоны. Один  из
штурмовиков развалился  в  воздухе,  но  остальные  продолжали  поочередно
пикировать над полем... И, только израсходовав боезапас, пошли вкось,  над
лесом, назад...
   А немецкая батарея, словно пытаясь отомстить за  происшедшее,  все  еще
била по лесу. Пока над полем  пикировали  штурмовики,  казалось,  что  она
замолчала, а сейчас снова стали слышны разрывы ее  снарядов  за  спиной  в
лесу.
   И Серпилин  вдруг  подумал:  "Вот  сейчас,  когда  уже  все  кончилось,
кого-нибудь непременно там, в  лесу,  убьют  последним  или  предпоследним
снарядом. Так оно почти всегда и бывает, как назло".
   Наши артиллеристы, продолжавшие до этого бить по полю, снова  перенесли
часть огня  вглубь,  за  дубовую  рощу,  стараясь  вывести  из  строя  эту
последнюю немецкую батарею.
   Серпилин прислушался. Сзади, в лесу, было тихо. Все  кончилось.  Дымный
полог, оторвавшись от земли, поднимался над верхушками деревьев.
   Потом невдалеке послышался скрежет остановившихся  гусениц,  и  в  окоп
наблюдательного пункта спрыгнул Галченок.
   - Товарищ командующий, остановили и полностью уничтожили, -  сказал  он
хриплым, еще не человеческим, не остывшим от боя,  содрогающимся  голосом,
таким, как будто он не стоял на твердой земле, а его еще трясло и  дергало
там, внутри танка.
   - Ну, положим, не полностью. Частично обратно удрали, да иначе  и  быть
не могло по условиям боя,  -  сказал  Серпилин,  махнув  рукой  в  сторону
Могилева.
   Он не хотел укорить Галченка. Наоборот, человека можно  только  хвалить
за такой бой.  Но  привычка  уточнять  сработала  даже  и  в  эту  минуту.
Полностью - это значит полностью: сколько появилось в поле зрения, столько
и осталось на поле боя.
   - Я про тех,  что  прорвались  на  дорогу,  товарищ  командующий,  семь
танков,  из  них  четыре  "тигра",   четыре   штурмовых   орудия,   четыре
бронетранспортера, до роты  пехоты  -  этих  всех  полностью.  Сорок  семь
пленных...
   - И тоже не полностью, - сказал Серпилин. - Один "тигр", своими глазами
видел, ушел от вас. И от штурмовиков ушел.
   - Один ушел, да, - согласился Галченок. - Забыл о нем!
   - А может, на этом "тигре" сам их командующий  Могилевским  укрепленным
районом - или кто там у них главный  -  спасался?  -  сказал  Серпилин.  И
усмехнулся: - Ничего, теперь уже  никуда  не  денется.  Считаю,  это  было
последнее их усилие!
   - Мы спросим, кто на том танке был, - пообещал Галченок. -  Сорок  семь
пленных взяли, из них пять офицеров. Спросим у них.
   - А сколько всего машин уничтожили, не только на дороге, а  всего,  еще
не посчитали?
   - Еще не посчитали, товарищ командующий. В горячке одному кажется,  что
он подбил, а другому - что он! Подсчитаем - сообщим.
   - И сам повоевать успел? - спросил Серпилин.
   Прежде чем подойти к нему, Галченок  вытер  лицо,  но  на  шее  у  него
оставалась пороховая копоть.
   - Немного, - сказал Галченок. - Вышел на  танке  понаблюдать  за  боем.
Несколько выстрелов дал.
   - Ну что ж, спасибо. - Серпилин обнял Галченка. - За все, включая  этот
бой!  Будете  представлены  Военным  советом  армии  к  высокой   награде.
Заслужили ее. Передайте  благодарность  всему  личному  составу  от  имени
Военного совета. И приданных вам частей не забудьте, они тоже заслужили!
   -  Не  поглядите,  как  мы  их  там  накрошили?  -  спросил   Галченок.
Чувствовалось, как ему хочется, чтоб Серпилин поглядел.
   - Извини, не могу. Надо ехать. Считаю, что  благодаря  вашим  действиям
Могилев сегодня наверняка падет. Так что сам виноват: спешу туда!
   Но, несмотря на то что сказал  "спешу",  остановился  и,  словно  боясь
выпустить из памяти, еще раз посмотрел в сторону  Могилева,  на  поле,  на
дымы, стоявшие над еще не догоревшими танками, -  высокие,  длинные.  День
был безветренный... И только после этого вместе  с  Галчонком  и  Синцовым
пошел в лес, к оставленным там машинам.  Избитые  и  обожженные  осколками
сосны сочились смолой. Резко пахло хвоей и гарью. Только что  расщепленные
снарядами стволы белели среди темной зелени, как голые кости, торчащие  из
открытого перелома.
   Оба "виллиса" и бронетранспортер были наготове. Но когда  Серпилин  уже
подошел  к  "виллису",  показался  быстро  шагавший  Ильин.  Сзади   него,
подгоняемый двумя автоматчиками, шел немецкий капитан-танкист.
   - Товарищ командующий, разрешите доложить, - оставив немца позади себя,
отрапортовал Ильин, -  бойцами  вверенного  мне  триста  тридцать  второго
стрелкового  полка  захвачен  в  плен  капитан  немецкой  армии,  командир
дивизиона штурмовых орудий. При допросе после взятия  в  плен  дал  важные
показания!
   - Какие? - спросил Серпилин. Ему не  верилось,  что  в  горячке,  сразу
после боя, этот капитан мог дать важные показания.
   - Сообщил при допросе, что приказ во что бы то ни стало  прорваться  из
Могилева получен командованием Могилевского укрепленного района по  радио,
непосредственно от генерал-фельдмаршала Моделя.
   - Что-то ты путаешь.
   Сказал "путаешь"  потому,  что  знал  -  Модель  никакого  отношения  к
Могилеву иметь не может: командует группой  армий  "Северная  Украина".  А
группой армий "Центр" командует фельдмаршал Буш.
   - Кто допрашивал?
   - Я допрашивал.
   - Значит, напутал. Подведите немца.
   Немца подвели. Теперь он стоял в двух шагах от Серпилина,  между  двумя
автоматчиками, обезоруженный, с черной