Парламентерам - от ворот поворот.
   - Вот и хорошо, товарищ генерал, - снова весело отозвался  адъютант.  -
Пусть теперь умирают... А то мы такую силу приготовили, а они бы сдались.
   - "Приготовили!" - ворчливо сказал Кузьмич. - Это тебе не  щи  хлебать,
ложку приготовил, а до рта донести не дали... Что приготовили, до  другого
раза бы оставили... Кровь людская и на войне не водица.
   Адъютант, ища сочувствия,  подтолкнул  в  бок  Синцова,  как  бы  желая
сказать: "Видал, какой у нас блажной старик?" Но Синцов подумал о смертях,
которых завтра не миновать, и не испытал сочувствия к  глупому  бесстрашию
адъютанта.
   - Останови, - сказал Кузьмич.
   И когда Синцов уже вылез, приоткрыв дверцу, протянул руку.
   - Воюй, комбат. Завтра вечером приду туда, где будешь...
   Машина уехала, а Синцов с провожавшим его  офицером  связи  свернул  на
дорогу, шедшую к переднему  краю.  С  обеих  сторон  ее  тянулись  высокие
снежные отвалы. Дорога была скользкая, накатанная. Если бы не  знать,  что
передний край рядом, можно было подумать, что это большая тыловая дорога.
   - Сейчас еще раз свернем, - сказал провожатый.
   Они дошли до широкого съезда влево, и Синцов подумал,  что  тут  они  и
свернут, но провожатый не свернул.
   - Это к артиллеристам на позиции, - сказал он. - Еще вправо один  съезд
будет, потом влево один, а там уж к нам. Артиллерии наставили - на  каждый
штык по орудию.
   "Интересно, сколько штыков в батальоне? - подумал Синцов. - Наверно, от
штатного комплекта - одно воспоминание. Все еще по  старинке  на  штыки  и
считаем. "Смелого пуля боится, смелого штык не берет!" Конечно, не  берет,
ни смелого, ни робкого! Если б немцы не техникой, а штыками нас брали,  мы
бы их давно за Берлин загнали".
   Они прошли еще сто метров и увидели новый съезд, теперь вправо.
   - Здесь "катюши" стоят, - сказал провожатый. - Видите, темнеют?
   Синцов повернулся и увидел силуэт "катюши".
   - Совсем при дороге  стоят,  -  сказал  провожатый.  -  Можно  сказать,
обнаглели: живем в  открытую.  За  неделю  только  раз  разведчик  в  небе
покрутился. Или мороз на них  влияет,  или  по  расчету  горючего  уже  не
дотягивают.
   - Вы кто по званию? - спросил Синцов.
   - Старший сержант.
   Синцов удивился. Думал: раз офицер связи, то хотя бы младший лейтенант.
   - Потери были в полку, - отозвался провожатый. -  Когда  девятнадцатого
ноября в наступление пошли, мало потеряли. А потом уже,  в  декабре,  одну
высотку брали, фронт ровняли: трое суток тыр-пыр, тыр-пыр...
   Он вздохнул, не одобряя это "тыр-пыр".
   - Лейтенант был, офицер связи, его - на роту, а меня - на его место.
   Ветер дул прямо в лицо. Синцов на ходу  потер  рукавицами  заледеневшие
щеки и нос.  Вещевой  мешок,  закинутый  за  одну  лямку,  упал  на  снег.
Провожатый подхватил его.
   - Давайте понесу, товарищ старший лейтенант.
   - Несите, коли не лень.
   - Больно легок, - прикидывая мешок на руке, сказал провожатый.
   - Пехоте много не положено.
   - Полушубок вам надо достать. Говорят,  к  наступлению  в  дивизию  еще
полушубков доставили.
   - Мои полушубок в Сталинграде остался, - сказал Синцов.
   - Как так в Сталинграде?
   - В батальоне моем бывшем. Соединимся - возьму.
   Провожатый присвистнул.
   - До соединения еще далековато! - Потом сказал серьезно:  -  От  нашего
переднего края  до  центра  города,  если  по  прямой,  сорок  километров.
Артиллеристы при мне считали. И половина - по открытому месту.
   Синцов не ответил. Про полушубок сказал так, к слову. Конечно, со своим
бывшим батальоном навряд ли встретишься, тут уж лотерея!
   - А вот  эта  дорога  к  нам,  -  сворачивая  впереди  Синцова,  сказал
провожатый.
   -  Поливанова,  комбата,  не  знали?   -   спросил   Синцов   о   своем
предшественнике.
   - Нет. Я из первого батальона. У нас комбат с августа все тот же.  А  в
третьем батальоне жизнь та же, а комбаты не задерживаются.
   "Они не задержались, а я задержусь", - подумал Синцов.
   Он уже несколько раз перед тяжелыми боями испытывал  предчувствие,  что
какие бы ни были потери, а  с  ним  ничего  не  случится,  и  слова  о  не
задержавшихся в батальоне комбатах не испортили ему настроения.
   Но провожатый, наверно, решил, что  зря  накаркал  новому  человеку,  и
опять  стал  говорить  об  артиллерии,  что  ее,  как  никогда,  до  черта
наставлено и она завтра "как даст подготовочку, так у немцев  на  переднем
крае сразу все умрет".
   "Ну да, умрет! Какая ни будь артиллерия, а все же не щипцы -  в  каждый
окоп не залезет и каждого немца не вынет", - подумал Синцов.
   Дорога вывела в узкую балочку. Справа по снежному откосу темнели  входы
в землянки. Далеко впереди,  там,  куда  тянулось  устье  балки,  взлетела
высоко в небо пулеметная  трасса,  и  вдогонку  сухо,  морозно  простучала
очередь.
   - Тишина-то какая, - сказал провожатый, выждав, не стрельнут ли еще.
   И действительно, вся напряженность  окружающей  тишины  почувствовалась
лишь теперь, после этой вдруг простучавшей и бесследно потонувшей в снегах
очереди.
   - Вам к командиру  полка,  сюда,  -  показал  провожатый  на  ближайшее
темневшее в снегу пятно.
   Маленькая землянка была тесно набита. Ближе всех к двери, с краю стола,
сидел густоволосый большеголовый майор в накинутом на плечи полушубке.  Он
повернул  к  появившемуся  из-под  плащ-палатки  Синцову  крупное  носатое
армянское лицо, и Синцов, поняв, что  это  и  есть  командир  полка  майор
Туманян, стал докладывать о прибытии.
   -  Обратитесь  к  заместителю  командира  дивизии,  -  сказал  майор  и
недовольно повел тяжелой головой  в  сторону  сидевшего  в  углу  землянки
гололобого полкового комиссара в очках.
   Синцов, исправляя ошибку,  попросил  у  того  разрешения  обратиться  к
командиру полка. Гололобый кивнул и, пока Синцов докладывал  и  предъявлял
документы, подавшись вперед, внимательно смотрел на нового комбата.
   Кроме этих двоих в землянке вокруг стола, впритык друг к другу,  сидели
еще три офицера: два молодых майора в шинелях, с артиллерийскими петлицами
и третий, круглый, в полушубке, с большим артиллерийским биноклем на шее.
   Когда Туманян, посмотрев документы Синцова, хмуро сказал, чтоб садился,
крайний из артиллеристов, тоненький майор, тесня боком соседа, подвинулся,
очистив  Синцову  краешек  огибавшего  стол  накрытого  соломой  земляного
выступа. Синцов сел.
   - Бережной, - сказал гололобый и, раздвинув соседей, выпростав  широкие
плечи, потянулся короткой, толстой рукой.  -  Рад  новому  комбату.  -  Он
стиснул руку Синцова и, еще раз раздвинув артиллеристов плечами,  всунулся
обратно. - Начальник штаба дивизии, - он  кивнул  на  телефон,  как  будто
телефон  и  был  самим  начальником  штаба,  -  сказал,  что   вы   старый
сталинградец. Так?
   - Так, - сказал Синцов.
   - Тем более рад, - сказал Бережной. - И командир полка рад,  только  не
имеет привычки показывать. А это наши боги войны, - поведя головой  налево
и  направо,  сказал  он  об  артиллеристах.  -  Собственные,  приданные  и
поддерживающие. В Сталинграде часто их у себя видели?
   - С утра до вечера, - сказал Синцов. - Без них бы не жили.
   - А где у вас огневые были? - спросил артиллерист в полушубке.
   - Все огневые за Волгой, - сказал Синцов.
   Еще в госпитале, слушая расспросы разных, в  том  числе,  казалось  бы,
сведущих людей, он понял, что все же издали они  плохо  представляли  себе
действительное положение в Сталинграде, при котором уже в  октябре  нечего
было и думать тащить через Волгу артиллерию на те узкие клочки берега, что
еще оставались в наших руках.
   - А связь? Телефонная?
   - Телефонная.
   - Не замыкало кабель под водой?
   - Замыкало, - сказал Синцов. - Ракетами дублировали.
   Пока шел этот разговор, Туманян, не обращая на него внимания, занимался
своим делом. Позвонил по телефону, вызвал "двойку",  потребовал  какого-то
Ильина и, узнав, что тот спит, приказал разбудить.
   - Сюда вызвать хочешь? - спросил Бережной.
   Туманян молча кивнул, подождал и сказал в трубку:
   - Ильин, батальон можете оставить?.. Так. Понятно. Тогда через тридцать
минут явитесь ко мне. А прежде чем уйти, вызовите к себе командиров рот...
- Он оторвался от трубки и посмотрел на часы. - На двадцать два сорок.
   Туманян положил трубку, и Синцов тоже посмотрел на часы.  Двадцать  два
сорок - через час. Этот Ильин исполняет обязанности  командира  батальона,
потому и придет сюда. А когда они вдвоем вернутся  в  батальон,  командиры
рот уже будут собраны для первого знакомства.
   Командир полка, видимо, не любил терять времени,  да  и  обстановка  не
позволяла.
   - С вашего разрешения, товарищ полковой комиссар, мы пойдем,  -  сказал
тоненький артиллерийский майор, вытаскиваясь из-за стола.
   Синцов встал и освободил проход.
   - А чего пойдете, сидите, - сказал Бережной. - Вы боги, от вас секретов
нет.
   - Зайдем  к  начальнику  штаба,  еще  раз  кое-что  уточним,  -  сказал
тоненький майор.
   Второй артиллерист  тоже  вылез  из-за  стола.  Поднялся  в  круглый  в
полушубке.
   - Разрешите отбыть, - сказал он,  не  входя  в  объяснение  причин.  И,
протискиваясь  мимо  Синцова,  добавил:  -  С  вами  неплохо  бы  до  утра
увидеться; мой НП недалеко от вашего.
   Проводив глазами артиллеристов, Туманян развернул карту и  начал  не  с
вопросов к Синцову, а прямо с обстановки на фронте полка, с противника.
   "Кто его знает, - подумал Синцов, - может, считает  вопросы  излишними.
Кого бог и начальство дали в комбаты в ночь перед наступлением,  с  тем  и
воевать".
   Смены частей немцы не производили, взятые  накануне  пленные  показали,
что перед фронтом полка прежний противник - части  14-й  пехотной  дивизии
немцев. Полоса обороны состоит из трех  позиций  -  по  нескольку  траншей
каждая. Сидят уже три недели и хорошо укрепились.
   - Да им это и особых трудов не стоило, - сказал  Бережной,  оторвавшись
от вынутых из полевой сумки бумаг. - На одном из наших  же  сталинградских
обводов сидят. Сидят, сволочи,  в  блиндажах  и  окопах  полного  профиля,
вырытых сталинградскими трудящимися. Не то что мы - долбим  теперь  землю,
как кость; пока голову и задницу спрячешь, семь потов спустишь!
   Передний  край  батальона  тоже  не  изменялся  уже  три   недели,   за
исключением высотки на правом фланге, взятой неделю назад.
   - Когда первый раз неудачно брали, - снова оторвался от бумаг Бережной,
- командир  батальона,  до  Поливанова  был,  Тараховский,  погиб  на  ней
по-дурацки.
   - Не его вина была, товарищ полковой комиссар, - сухо сказал Туманян, и
в его сдержанном голосе была обида  за  неизвестного  Синцову,  по-дурацки
погибшего там, на высотке, командира батальона.
   - А я не говорю, что его вина...
   - Теперь наши силы... - Туманян памятливо,  не  заглядывая  в  лежавший
перед ним блокнот, перечислил все, что имелось в батальоне и поступало под
команду Синцова. - В стрелковых  ротах  по  шестьдесят  пять  -  семьдесят
человек,  ручных  пулеметов  комплект,  в  пулеметной   роте   одиннадцать
станковых, в минометной -  девять  минометов.  После  общей  артподготовки
продвижение  батальона  будет  поддерживать  огнем  тот  самый   майор   в
полушубке, который недавно ушел, командир приданного артполка.
   Синцов прибавил к записям в  своей  полевой  книжке  еще  одну:  "Майор
Голубев".
   Задача дня состояла в том, чтобы  занять  на  своем  участке  первую  и
вторую позиции немецкой обороны на глубину четыре с  половиной  километра.
Занять и закрепиться, имея в виду в дальнейшем наступать на третью.
   Туманян показал по карте:
   - Сюда.
   - А силенок хватит, так и завтра вскочим туда прямо с  ходу,  -  сказал
Бережной.
   Туманян не возразил, только сделал чуть заметную паузу и повторил:
   - Занять первую и вторую позиции. Понятно? - подчеркивая этим,  что  на
ближайший день никакая иная  задача  перед  полком  не  поставлена  и  он,
командир полка, не ставит ее и перед батальоном. А  заранее  уверять  друг
друга в своем желании сделать сверх ожиданий - лишнее.
   Скосив  глаза  на  Бережного,  Синцов  заметил,  как  тот  еле  заметно
усмехнулся, и подумал о нем: "Все же умный, пилюлю проглотил, а в  бутылку
не полез".
   - Задача дня ясна? - спросил Туманян, все еще не отрывая  карандаша  от
карты и упираясь глазами в лицо Синцову.
   - Ясна, - ответил Синцов, чувствуя под его  напряженным  взглядом,  как
дорого бы дал сейчас командир полка за то, чтобы чудом знать наперед  цену
своему новому комбату.
   Хотелось успокоить его: зря об меня  глаза  ломаешь.  Все,  что  смогу,
сделаю. И жалко, что нельзя тебе этого сказать.
   - Теперь  об  исполнителях,  -  сказал  Туманян  и,  оторвав  от  карты
карандаш, кратко охарактеризовал командиров рот. О четырех сказал, что они
на своем месте, о пятом - командире пулеметной роты -  отозвался  холодно:
пулеметы знает хорошо, но способен на ложь; был случай, когда доложил, что
пулеметы заправлены незамерзающей жидкостью, а на поверку выяснилось -  не
заправил.
   - Имейте это в виду...
   - Вообще имей в виду, -  сказал  Бережной  Синцову,  -  командир  полка
вранья не любит. Что-нибудь другое простит, а это - нет.
   - Врать не привык, - сказал Синцов.
   - Тем лучше, - сказал Бережной.
   Туманян ничего не сказал, только еще раз долго, внимательно посмотрел в
лицо, и по глазам его было видно, как мало значения придает он словам.
   - Адъютант батальона, лейтенант Рыбочкин,  -  сказал  Туманян,  опустив
глаза и тщательно выковыривая что-то, непонятно даже что, чистейшим ногтем
из-под другого чистейшего ногтя на чистых, как у хирурга,  добела  вымытых
пальцах, - прибыл из училища, по службе исправен, но в боях еще не был. На
начальника штаба Ильина можете опереться полностью,  во  всем,  всегда,  в
любой обстановке.
   - Да, этот не подведет, этот действительно будет правой  рукой,  -  еще
раз оторвался от своих бумаг Бережной. - Не чета Богословскому. Предупреди
его.
   - Ваш заместитель, старший лейтенант Богословский, занимаемой должности
не соответствует. Не сразу поняли, что  трус.  Найдем  замену  -  заменим.
Командиров рот не хотели трогать с места перед боями. Понятно?
   Синцов кивнул. Чего понятней! Хороший командир роты  -  это  рота.  Без
него на батальоне сидеть - как на стуле без ножки.  А  без  заместителя  в
крайнем случае можно и прожить.
   - Если бы не твой предшественник, Поливанов, - сказал Бережной,  -  еще
пять дней назад этого Богословского здесь не было бы.
   - И надо было отстранить, - сказал Туманян. - Я настаивал.
   - А он только и мечтал, чтобы его от передовой  отстранили.  Жаль  было
ему навстречу  идти.  А  Поливанов  его  на  поруки  взял.  Заявил:  лично
исправлю! - невесело усмехнулся Бережной.
   И, поглядев на бумаги и запихав их в полевую сумку, сердито хлопнул  по
столу тяжелыми, толстыми руками.
   - Замечательный у тебя предшественник  был,  Василий  Фомич  Поливанов.
Немолодой уже человек, а с первых  дней  войны  добровольно  в  армии,  от
солдата - до капитана. Жену пережил - в поезде  бомбой  убило.  Всех  трех
сыновей пережил - на трех фронтах пали. А сам как заговоренный шел  и  шел
из боя в бой. Только белый стал. Неравнодушен я к  нему  был.  Может,  еще
потому, что из наших шахтерских мест. Как и наш комдив, из Кадиевки.  А  я
сам из Штеровки. До слез обидно.
   И Бережной в самом деле снял очки и вытер слезы. Потом снова надел очки
и сказал Туманяну:
   - А о замполите батальона ни  слова.  И  всегда  так.  Это  у  тебя  не
случайно.
   - А вы его лучше меня рекомендуете, товарищ полковой комиссар, - сказал
Туманян.
   - Политрук Завалишин - культурнейший человек, - сказал Бережной.  -  До
войны в МГУ философию читал. Два раза  с  передовой  в  лекторскую  группу
отзывали. И два раза - не пошел. Сначала, признаться, не ждал от  философа
добра, а потом увидел - действительно политработник! Бумажки пишет редко и
умные, потому что живет среди людей - на глупые бумажки  времени  нет.  За
полтора месяца  боев  в  батальоне  тридцать  человек  в  партию  приняли.
Конечно, в первую очередь общий подъем сказался. Но и замполит  поработал.
Возможно, и перехвалил его: люблю таких, что сами в глаза не  лезут,  имею
такую слабость!  Кстати,  не  забудь  сказать  своему  Левашову,  -  вдруг
повернулся Бережной к Туманяну, - что я  его  политдонесения  прочел  и  с
собой взял. Не политдонесения, а прямо какие-то жития святых. Хоть бы  раз
для порядку какой отрицательный факт про тебя, или про  начальника  штаба,
или про комбатов привел. Что это  за  политдонесения  такие?  Что  же  мне
теперь, самому по вашему полку отрицательные  факты  выдумывать  и  наверх
слать? Неужели у вас до того все гладко, а?
   По его лицу так и нельзя было понять, всерьез или шутя все это сказано.
   Туманян пожал плечами.
   - Темнишь, Туманян. Гладкой в природе только плешь бывает, да и  то  не
всякая. - Бережной,  усмехнувшись,  погладил  толстой  рукой  свою  бритую
голову с начинавшей отрастать щетиной. - Холодно у тебя в землянке.
   - А вот и правая рука явилась, минута в минуту!
   Вошедший был мал ростом, худ и очень молод. На петлицах надетой  поверх
ватника шинели было всего-навсего по одному кубарю.
   "Младший лейтенант, а начальник штаба батальона? Что-то маловато звание
для должности!" -  подумал  Синцов,  поднимаясь  навстречу  своей  будущей
правой руке.



17

   В батальон шли вдвоем с Ильиным. Ильин шагал впереди, маленький, легкий
и быстрый, уверенно похрустывая сапогами  по  снегу.  Ветер  стих,  но  от
сухого мороза перехватывало дыхание.
   Вспоминая разговор в штабе полка, Синцов  думал  о  том,  что,  будь  у
Ильина хоть на один  кубарь  побольше  в  петлицах,  командиром  батальона
назначили бы его, и сам Ильин, возможно, ждал этого.
   Маленький, похожий на строгого мальчика,  младший  лейтенант  показался
Синцову честолюбивым человеком. Правда, честолюбие на войне, если при  нем
еще ум и совесть, не беда, а беда - если без них.
   Из слов Туманяна ясно, что  Ильин  уже  четвертый  месяц  на  должности
начальника штаба  батальона,  неясно  другое:  почему,  раз  соответствует
должности, до сих пор не получил очередного звания?
   Он наддал шагу и, поравнявшись с Ильиным, спросил:
   - Какую должность занимали до начальника штаба?
   Ответ был неожиданным.
   - Писарь батальона, - сказал Ильин  и,  понимая,  что  удивил  ответом,
объяснил: - Уже исполнял обязанности,  а  по  званию  все  еще  в  старших
сержантах ходил. Офицер, как говорится, доморощенный.
   Сказал с гордостью человека, знающего себе  цену.  Потом,  шагов  через
двадцать, добавил:
   - Меня бывший командир  батальона  Тараховский  любил  и  выдвинул,  не
считаясь со званием. И начальству доказал. Имел характер.
   - А последний комбат, Поливанов, тоже сильный был? - спросил Синцов.
   - Герой Советского Союза. Справедливый, - сказал Ильин  строго,  словно
хотел предупредить Синцова, какое качество в своих  командирах  лично  он,
Ильин, больше всего ценит. - Когда его днем  хоронили,  Левашов,  комиссар
полка, приказал глубоко не зарывать и рельс рядом в землю  вогнать,  чтобы
места не потерять. Раскаленным ломом землю  долбили,  а  все  же  вогнали.
Комиссар сказал, что через неделю, когда в  Сталинград  войдем,  перенесем
туда Поливанова и как Героя Советского Союза похороним на  площади  Павших
борцов. Есть такая площадь.
   - Знаю, что есть, - сказал Синцов, - но сам не видал, она уже у  немцев
была... Замполита полка все еще по привычке комиссаром зовете?
   - А он и есть комиссар, - сказал Ильин.
   - Почему?
   - Как вам объяснить, - сказал Ильин. - Сами увидите.
   "Да, быстрый у них комиссар полка", - подумал Синцов. Тяжкая,  кротовая
борьба с немцами в развалинах  Сталинграда  приучила  его  самого  мыслить
метрами, и мысль, что можно за одну неделю пройти все сорок  километров  -
отсюда до площади Пав