артиллериста,  -  что  в
распоряжение фронта из  резерва  Ставки  поступил  новый  артполк  большой
мощности. Если поставить его сюда,  -  Бойко  показал  на  карту,  -  штаб
корпуса окажется в зоне действительного огня.
   - Куда? - Серпилин надел очки и посмотрел  на  карту.  -  Здесь  у  вас
позиции реактивных установок.
   - А мы их переместим сюда, - сказал уже не Бойко, а Маргиани.
   - Ладно, - сказал Серпилин. - Допускаю. Поставите, переместите  и  даже
успеете все вовремя сделать. А кто нам этот полк даст? Я о нем,  например,
еще ни от кого не слышал.
   - Есть он, - сказал Маргиани. - Вчера  прибыл  в  распоряжение  фронта.
Только его не предполагают в первый день наступления вводить. Хотят пока в
резерве оставить.
   - И что вы мне предлагаете? - усмехнулся Серпилин.
   - Попросить этот полк, товарищ командующий, - сказал Бойко.
   - У кого?
   - Прямо у командующего фронтом.
   - Если приедет к нам?
   - Если приедет. Я у Кирпичникова про него узнавал,  он  с  самого  утра
нигде даже не перекусил. Видимо, перекусит здесь, у нас.
   - Да-а, - протянул Серпилин.
   Предложение было заманчивое, но обращаться к  Батюку  с  просьбой  дать
этот дальнобойный полк не  хотелось.  Ставя  себя  на  его  место,  хорошо
представлял, что,  несмотря  на  все  соблазны,  все  же  при  достаточном
количестве артиллерии в армии мог бы придержать у  себя  в  резерве  такую
силу, как этот полк. Вполне можно нарваться на отказ  Батюка  -  не  будет
ничего удивительного.
   А нарываться на отказ - дело не просто в самолюбии: не хочется и самому
привыкать и начальство приучать к тому, чтобы оно тебе отказывало.
   По, с другой стороны, если там действительно штаб немецкого  корпуса  и
если организовать по нему такой огонь...
   - Хорошо, будь по-вашему, - сказал Серпилин. -  Только  сразу  уточним.
Сколько времени ему к нам идти, если нам его дадут, посчитали?
   - Посчитали, - сказал Бойко. - Сейчас стоит здесь, в районе выгрузки. -
Он показал на карте. - За три часа после получения приказания может  дойти
на своей гусеничной тяге и стать на место.
   - И когда же его перемещать, ночью?
   - Нет, днем, - сказал Маргиани. - Желательно, чтобы еще  засветло  стал
на позиции.
   - А если немцы засекут его днем в движении?
   - А я на всякий случай дал авиаторам заявку, -  сказал  Бойко.  -  Если
прикроем маршрут движения беспрерывным патрулированием истребителей  -  не
дадим немцам наблюдать, это в наших силах. День длинный, в  двадцать  один
час можно еще успеть пристрелку произвести. Сразу, как на место прибудут.
   - А как планируете пристрелку?
   - Пристреляемся. Выберем для пристрелки отметку не перед собой, а перед
соседом справа, а потом пересчитаем данные, - сказал Маргиани. -  Конечно,
не будем их там, в штабе корпуса, тревожить своей пристрелкой!
   - Это-то понятно, - сказал Серпилин. - Ну, а как с тем, что мы прибытие
к нам таких больших калибров своей пристрелкой обнаружим?
   - А когда  обнаружим,  товарищ  командующий?  -  возразил  Маргиани.  -
Обнаружим, когда немцам уже поздно будет. И притом не на участке  прорыва.
Ну, прибыли на фронт эти калибры! Что немцы за ночь успеют?  Доложат,  что
прибыли, только и всего.
   - Да, соблазн велик, - сказал Серпилин.
   В эту минуту затрещал телефон. Бойко взял трубку и передал Серпилину:
   - Вас.
   Синцов доложил ему, что звонили от Кирпичникова. Батюк и Львов  выехали
из корпуса сюда.
   Едва Серпилин положил трубку, как телефон снова зазвонил. На сей раз  о
том же самом звонили Бойко.
   - Пойду к себе, - заторопился Маргиани. - Разрешите?
   - Хочешь, чтобы у командующего фронтом без  тебя  для  тебя  артиллерию
просил? В случае чего - мне отказ, а ты в стороне? Не знал раньше за тобой
такого восточного коварства.
   - Я буду у себя наготове, - не отвечая  на  шутливый  упрек  Серпилина,
сказал Маргиани. - А своего оператора пошлю в наш четвертый артиллерийский
парк; он рядом с этим хозяйством. Как только позвоним ему туда,  он  через
пять минут будет у них.
   - Смотри, как у тебя все рассчитано, - сказал Серпилин. -  Иди.  Только
на всякий  случай  скажи,  откуда  агентурные  сведения  получил  об  этом
хозяйстве? Ссылаться не буду, а знать хочу.
   - В крайнем случае можете и сослаться,  -  сказал  Маргиани.  -  Блинов
сообщил.
   - Почему Блинов? - недоумевая, спросил Серпилин.
   Начальник связи армии Блинов, как и все связисты,  был  человек  хорошо
информированный, но все же почему именно он  первый  узнал  о  только  что
прибывшем из резерва Главного командования хозяйстве, было непонятно.
   - А они, когда пришли на место, свою связь еще не  протянули,  на  нашу
сели, чтобы доложить командующему артиллерией фронта. Имели дело  с  нашим
Блиновым.
   - Ну, раз имели дело с нашим Блиновым, то конечно...  -  кивком  головы
отпустив  Маргиани,  полунасмешливо-полуодобрительно  сказал  Серпилин   о
Блинове, который, по его мнению, хорошо исполнял свое дело,  но  при  этом
был чересчур уж ловок. - А командующий фронтом продолжает считать, что  мы
в неведении. Может нагореть командиру полка, хоть он и из резерва Главного
командования.
   Были и другие вопросы, над которыми следовало подумать вдвоем с  Бойко,
но сейчас начинать эту работу не  имело  смысла.  Дороги  в  полосе  армии
приведены в порядок, и хотя Батюк не любит  ездить  особенно  быстро,  все
равно скоро будет.
   - Лавриков! Лавриков! - два раза, второй раз погромче, крикнул Бойко.
   В дверях палатки появился его ординарец Лавриков, старшина  по  званию,
заодно исполнявший при нем и обязанности адъютанта. Все  время  работая  с
офицерами штаба и наезжая в войска всегда с кем-нибудь из  них,  Бойко  не
считал нужным иметь адъютанта в офицерском звании:  пробывший  с  ним  всю
войну и дослужившийся до старшины расторопный Лавриков вполне удовлетворял
его.
   - Сбегайте в столовую Военного совета, скажите, что через десять  минут
придем. Шесть человек... или семь, - подумав, добавил  Бойко.  -  И  чтобы
горячее было наготове, только в тарелки оставалось разлить.
   - Кто, считаешь, седьмой? - спросил Серпилин.
   - Возможно, Маргиани придет.
   - Навряд ли. Постарается не прийти. Не сказать, чтоб мы с тобой до слез
любили начальство, но уж он... Не грузин, а отшельник  какой-то.  Мцыри...
Возможно, и не будет обедать, - помолчав,  сказал  Серпилин  о  Батюке.  -
Просто заедет, чтоб выслушали все замечания  лично  от  него.  Он  в  этом
щепетильный. Сколько его помню, мимо меня не  проезжал.  И  всегда,  когда
обстановка позволяла, предупреждал, что  приедет.  Сегодня  исключение.  И
правильно, что исключение. Армия не ларек с пивом, тут  внезапных  ревизий
не требуется: сколько пива недоливаем? Не терплю таких ревизоров.
   - Я тоже.
   - Если, конечно, заранее на всех нас смотреть  как  на  очковтирателей,
тогда дело другое. А если ты сам действительно военный человек и к военным
людям  едешь,  в  том-то  и  сознание  твоей  силы,   чтобы   не   бояться
предупредить:  приеду,  будьте  готовы!  А  потом,  несмотря  на  всю   их
готовность, все равно увидеть все, что у них недоработано... Завтра на  НП
поедешь смотреть, что будет делаться? - спросил Серпилин у Бойко,  подумав
о завтрашнем дне.
   - Не предполагал. Необходимости в моем присутствии, думаю, не будет.
   - Ну, а соблазн,  если  даже  без  необходимости?  Я,  например,  когда
начальником штаба армии под Сталинградом был,  не  мог  удержаться,  ездил
вместе с Батюком на НП, посмотреть своими глазами.
   - Думаю, на этот раз удержусь, - сказал Бойко. -  Охотников  в  бинокли
глядеть и без меня хватит. А если по делу - мне отсюда по телефонам видней
будет.
   - Отчасти верно, - согласился Серпилин.
   Он знал, что  начальник  штаба  неодобрительно  относится  к  излишнему
сидению на наблюдательных пунктах, считает, что в таком звене, как  армия,
не говоря уж о фронте, в современном бою  поле  обзора  слишком  малое  по
сравнению с масштабом происходящего, и выгода личных наблюдений чаще всего
не  перекрывает  тех   невыгод,   с   которыми   связано   пребывание   на
наблюдательном пункте человека, управляющего  боем.  Все  равно  всего  не
видит, а быстрота и четкость в отдаче  приказаний  ухудшаются,  когда  они
дублируются в два этажа - и на  наблюдательном  и  на  командном  пунктах.
Кроме того, у Бойко была еще  целая  теория,  которую  он  уже  высказывал
Серпилину: личное наблюдение приводило,  по  его  мнению,  к  перекосам  в
оценках происходящего. То, что ты сам непосредственно видишь,  сильней  на
тебя воздействует,  чем  все  другое,  возможно  более  существенное,  что
происходит в это же самое время вне поля твоего зрения. И  бывает,  что  в
результате с  наблюдательного  пункта  идут  назад,  в  штаб,  скороспелые
приказания как вывод из лично наблюдаемой обстановки, а не из оценки  всей
обстановки на всем поле боя.
   Бойко считал, что за его точкой зрения - будущее,  что  она  все  равно
когда-нибудь станет общепринятой. Не на этой войне, так потом!
   Серпилин, находя его точку зрения крайней, сам любил ездить  вперед,  в
войска, и  возможность  лично,  своей  рукой  пощупать  пульс  боя  считал
необходимой предпосылкой для отдачи общих, а не только частных приказаний.
Умом признавал, что истина где-то посредине, но не мог отрешиться  от  уже
сложившейся привычки помногу бывать там, впереди.
   Во время рекогносцировок Бойко считал  для  себя,  как  для  начальника
штаба, необходимым вместе с командующим облазить передний край, но,  когда
приходила пора управлять боем, почти не  двигался  с  места,  считая,  что
только в штабе все нити боя безотказно сходятся в его руках.
   - Я Блинова еще раз послал, - сказал Бойко, - лично проверить оттуда, с
вашего наблюдательного пункта, на слышимость и надежность всю вашу связь с
командирами корпусов, чтобы нам как можно меньше пришлось дублировать.
   - Это хорошо, благодарю, - одобрил Серпилин.
   Бойко был самый настоящий фанатик бесперебойной связи, выматывал жилы у
связистов, требовал с них беспощадно, но и помогал им  всем,  на  что  был
способен. "Что такое штаб без связи? - любил говорить  он.  -  Отрубленная
голова. Глазами еще моргает, но не видит. Руки-ноги еще дрыгаются, но  уже
не живут".
   - Думаю, если все будет нормально,  пораньше  лечь  сегодня,  -  сказал
Серпилин. - Сразу, как только итоговое донесение подпишем. Еще неизвестно,
сколько потом спать доведется...
   Они оба услышали шум подъезжавших машин и вышли из палатки встречать.
   Машин   было   две.   Открытый   "виллис"   командующего   фронтом    и
"эмка"-вездеход  с  двумя  ведущими  осями,  на  которой,  предпочитая  ее
"виллисам", ездил Львов.
   Из "виллиса" вылез Батюк в полевой фуражке и в  надетой  поверх  кителя
плащ-палатке. Вслед за ним с заднего сиденья вылезли его обычный  спутник,
которого он всегда возил с собой с тех пор, как принял фронт,  заместитель
начальника оперативного управления полковник Ланской и генерал Кузьмин.
   "Вон как! Даже в свой "виллис"  сегодня  Кузьмича  забрал",  -  подумал
Серпилин, здороваясь с командующим фронтом.
   Из "эмки" вылез Львов и, прихрамывая, подошел к Батюку,  уже  успевшему
поздороваться с Серпилиным и Бойко. Наступило  минутное  молчание,  словно
все стоявшие здесь, в лесу,  перед  палаткой,  не  знали,  что  им  теперь
делать. Кто его знает, отчего такие занятые сверх меры люди вдруг способны
на такую потерю времени? Может, как раз оттого, что все они так долго были
заняты сверх меры и столько всего переговорили за последние дни, что уже и
говорить почти не оставалось сил. Оставалось лишь ждать завтрашнего  утра,
когда начнется то, ради чего все они столько работали.
   - Вот, захромал у нас, - кивнув на Львова, сказал Батюк.  -  Еле  ходит
сегодня.
   - Может, нашего хирурга вызвать? - спросил Серпилин.
   - Ушиб ногу. Не имеет значения, - сказал Львов.
   - Не ушиб, а связки растянул, - поправил Батюк. - Хирург вчера  смотрел
и мне докладывал, что в другое время  и  другого  человека  уложил  бы  на
неделю, не дал ходить.
   - Оставим это, - сказал  Львов  с  какой-то  сердитой  неловкостью,  за
которой чувствовалось, что он не только не любит, но и не умеет говорить о
себе; не привык к тому, что у него, как  и  у  всякого  другого  человека,
может что-то болеть и кто-то помимо него, да еще  вслух,  может  обсуждать
этот вопрос.
   Он сделал три шага, обойдя сзади Батюка, с таким совершенно неподвижным
лицом, что было ясно: другой на его месте скрипел бы зубами от боли.
   - Заехали к вам ненадолго, - сказал Батюк. - От вас - к соседу  справа.
Все же как-никак, хотя он и ограблен в вашу пользу, а и  ему  воевать.  По
всему, что раньше у вас видели, раньше разговоры были. А сегодня, по  ходу
дела, указания вот, - он кивнул на Кузьмича, - соратнику Фрунзе  в  дороге
дал; он тебе их доложит. Серьезное предупреждение одно, еще раз тебе лично
повторяю, - обратился Батюк к Серпилину с изменившимся, сердитым лицом.  -
Районы сосредоточения для двух танковых  бригад  далековаты  от  исходных.
Предупреждал тебя своевременно, но ты на своем настоял,  -  якобы  другого
места  не  нашли!  Еще  раз  обращаю  твое  внимание.  Не  дай  бог,  если
своевременно на исходные позиции не прибудут, опоздают поддержать  пехоту,
- пеняй на себя.
   - Ясно, товарищ командующий.
   - Что тебе ясно? - хмуро спросил Батюк.
   - Ясно, что взял на себя ответственность за это. Сделаем  все  вовремя,
согласно своим расчетам.
   Батюк сердито посмотрел на Серпилина, наверно, хотел другого ответа, но
сдержался. То ли так устал за эти дни, что не было сил  сердиться,  то  ли
копил гнев на завтра. Как бы хорошо ни пошли дела, а для гнева  в  течение
дня боя поводы все равно будут.
   - Приглашаем отобедать, товарищ командующий, - сказал Серпилин.
   - Сколько займет? - спросил Батюк.
   - Тридцать минут, если спешите.
   - Раз так, согласны. Хотели бы не спешить, но спешим. Где  у  вас  руки
помыть?
   Начальнику столовой Военного совета было приказано поставить к приборам
стаканы, а на стол кроме обычного хлебного кваса,  который  всегда  был  у
него, - бутылку коньяка. Командующий фронтом обычно не пил  за  обедом  ни
дома, ни в гостях, но если уж пил, то коньяк.
   - Это как понимать? - сказал Батюк, первым садясь за стол  и  показывая
на коньяк. - Предлагается выпить? А за что? Пока ничем не  отличились.  Ни
вы, ни мы с членом Военного совета, - кивнул он на Львова.
   - Можем убрать, чтобы глаза не мозолил, - сказал Серпилин.
   - Раз уж поставил, поздно убирать, - сказал Батюк. - Что впереди -  там
увидим, кому и какие будут салюты. А  позади,  как  ни  считай,  три  года
войны. Как бы за это время ни костили друг друга - сверху вниз - вслух,  а
снизу вверх - про себя, а все же три года провоевали, блицкриг-то у немцев
длинный вышел. Есть причина выпить. Тем более отсырел сегодня.  Места  все
же болотистые, и лето сырое. Только уж пить, так всем, - повернулся  он  к
Львову.
   Тот молча кивнул, потянулся к бутылке, налил себе  четверть  стакана  и
передал бутылку Батюку.
   - А вы, я вижу, вовсе больной нынче, - сказал  Батюк  так,  словно  ему
доставляло удовольствие вспоминать о нездоровье Львова.
   Серпилин посмотрел на Львова. Его  худое  треугольное  лицо  с  темными
мешками под  глазами  было  истомлено  усталостью  и  действительно  имело
нездоровый вид. Еще более нездоровый, чем обычно.
   Пока остальные вслед за Львовым и  Батюком  разливали  себе  коньяк,  а
подавальщица Фрося ставила на стол  закуску  -  селедку  с  винегретом,  -
Батюк, держа в руке стакан с коньяком, налитый чуть повыше, чем у  Львова,
заговорил о том, что вчера на севере перешел в наступление еще один фронт.
И первая оперативная сводка хорошая.
   Фронт, о котором заговорил Батюк, был  тот  самый,  где  он  почти  год
пробыл  заместителем  командующего,  прежде  чем  его  перебросили  на  юг
командовать гвардейской армией.
   - Застоялся там  народ.  Пока  я  там  был,  если  не  считать  частных
операций, почти все время стояли. Как в такой  обстановке  себя  проявишь,
при всем своем желании? Ну что? Кто три года отвоевал и жив - тем и дальше
желаю. А кто не жив - земля пухом! - сказал Батюк и, оглядев всех, выпил.
   Львов тоже выпил, равнодушно, как лекарство. Выпили и остальные.
   - Кто его знал, что первой границей, на которую обратно выйдем,  против
ожиданий окажется румынская, а второй - финская? Сперва на юге, теперь  на
севере... - сказал Батюк и сделал паузу.
   Договорил он до конца то, что было на уме, оставалось  сказать:  теперь
дело за нами. Но он промолчал, не захотел вслух говорить  о  том,  что  им
всем предстояло и что существовало в их сознании так неотвратимо и близко,
что даже время отсчитывалось уже спереди назад: считали, сколько  его  еще
осталось до того условного момента "Ч", когда все начнется.
   - Считаем до этого и после этого, как до и после рождества Христова,  -
пошутил на днях Серпилин.
   Подавальщица Фрося принесла и поставила перед  каждым  дополна  налитые
тарелки с вермишелевым супом и кусками курицы в нем.
   - А чего после этого? - спросил Батюк, подняв на нее глаза.
   - Что пожелаете - котлеты или бефстроганов.
   - Ничего больше не пожелаем. Суп твой съедим, куру погрызем,  кого  чем
оделила, и поедем. А чаю  у  соседа  выпьем,  чтоб  не  обижался.  Как?  -
повернулся Батюк к Львову.
   Тот кивнул.
   Серпилин вспомнил, как прошлый раз Львов приказал во время обеда своему
порученцу принести что-то из машины, и как тот принес и отдал ему  сверток
в  пергаментной  бумаге,  и  как  Львов  доставал  оттуда  какие-то   свои
диетические капустные котлетки; ел  сам  и  предлагал  другим.  Сейчас  он
никого не позвал, котлетки на столе не появились. Ел то же, что и другие.
   - Маскировка у вас неплохо поставлена. До конца  додержали  порядок,  -
сказал Батюк во время супа. - И дисциплина движения на дорогах на  высоте.
Это соратник Фрунзе тут строгость такую навел? - кивнул Батюк на Кузьмича,
обращаясь к Серпилину.
   - Да,  Иван  Васильевич  приложил  много  усилий,  -  сказал  Серпилин,
радуясь, что совместная поездка  с  Батюком,  видимо,  не  вышла  Кузьмичу
боком.
   - Строгости большие, - усмехнулся Батюк и снова кивнул на  Кузьмича:  -
Хотел было нас с членом Военного совета в одну машину сселить. А  как  нас
сселить? Я дышать люблю, со всех сторон открытый езжу. А  Илья  Борисович,
как в машину - сразу на все стекла закручивается.  Как  нам  вместе?  А  с
другой стороны, у вас приказ по армии - вблизи передовой  не  больше  двух
машин вместе. Ничего не оставалось, как только генерала  Кузьмича  к  себе
взять.  Раз  обещаете  хорошо  воевать,  приходится  соглашаться  на  ваши
условия.
   - Обещаем, товарищ командующий, - сказал Бойко, хотя и негромко, но так
серьезно, что все невольно обратили внимание.
   - А мы сегодня с товарищем Львовым доискалися, - обращаясь к Серпилину,
сказал Кузьмич, обрадованный общим" хорошим настроением за столом,  -  что
здесь, на Западном фронте, в двадцатом году соседи с ним были. Я  Двадцать
девятым имени Московского пролетариата полком у начдива-семь, у  Сергеева,
командовал, а он, - повел Кузьмич головой в сторону Львова,  -  левей  нас
шел, комиссаром Четырнадцатой Железной бригады. Почти  до  самой  Варшавы,
можно сказать, рядом шли. И обратно, правда, больше  ста  верст  катилися.
Чего на войне не бывает!
   - Если бы не Тухачевский, не катились бы, - коротко и зло сказал Львов.
Сказал, как выстрелил.
   За столом наступила тишина. Казалось, Львов скажет сейчас  что-то  еще,
такое же холодное и резкое, но он ничего больше не сказал, а,  придерживая
левой рукой куриную ножку, обернув ее кончик кусочком  линованной  бумаги,
по случаю гостей нарезанной из тетрадок вместо салфеток, счищал с нее мясо
вынутым из кармана маленьким перочинным ножом.
   С середины 1937 года Тухачевский считался предателем,  и  к  это