е рву.
   - А как сама ваша работа? По тебе или нет?
   - А мне другой не предлагали, - сказал Синцов. - Месяц от белого билета
отбивался, месяц упрашивал,  чтоб  на  фронт  пустили.  После  этого  куда
назначили - на том и спасибо! А ты что, считаешь, оперативный отдел - дело
десятое, можно и без него? Приказал - и пошли?
   - Да уж без вас пойдешь! Без вас теперь и захочешь - шагу не  сделаешь!
Спасибо, что напомнил.
   - А как же! Раз теперь сижу на этом деле, должен доказывать, что нужен!
   - Нужны-то вы нужны. Только вопрос: где, когда и сколько? А то, бывает,
сидите над душой, когда этого вовсе не требуется.
   - Сколько прикажут, столько и сидим. Думаешь, у  такого,  как  ты,  над
душой сидеть - легкий хлеб? А бывают и похуже тебя.
   - А чем я плох? - рассмеялся Ильин.
   - А тем, что, наверно, любишь так: приказали, выполнил, донес.  А  чтоб
мы при сем присутствовали, когда ты приказ выполняешь, - не любишь. И чтоб
помимо тебя доносили, как у тебя дела идут, тоже небось не любишь.  Тем  и
плох. Что ж в тебе хорошего, с нашей точки зрения?
   Синцов начал так серьезно, что Ильин не сразу уловил иронию.  Но  потом
понял и усмехнулся:
   - А хорошие попадаются?
   - Попадаются и хорошие, - в том же тоне сказал Синцов. - Только получит
приказ и уже смотрит - где же помогающие,  дух  поддерживающие,  положение
выправляющие! Где они, а если нет - когда прибудут?  Вот  это  для  нашего
брата - хороший человек! Тут мы можем и совет  дать,  и  свои  оперативные
способности развернуть, и донести потом, что помогли и обеспечили. С таким
человеком нам есть где развернуться. А с тобой что? Накося выкуси?
   - Неужели у вас и в самом деле так на это смотрят?
   - Смотрят по-разному, разные люди. Но ведь и вы тоже разные. Есть среди
вас и такие, что не дай ему костыля - захромает. Не проверь его  донесения
- наврет. Не бывает?
   - Начальником штаба пошел бы ко мне? - вдруг спросил Ильин.
   - Считал до сих пор, что он у тебя есть.
   - Есть. Но ты мне ответь. Если бы вакансия открылась?
   - Если бы да кабы, - сердито сказал Синцов. - Когда откроется, тогда  и
поговорим.
   - Тогда поздно будет. Я здесь буду, а ты там...
   - Ну, пошел бы. - Синцов остановил лошадь. - Что дальше? Зачем спросил?
   - Хотел бы с тобой служить.
   - Положим, и я бы хотел. Давно  бы  ушел  из  оперативного  отдела,  да
навязываться кому-то со своей рукой неудобно.  Только  не  вижу  смысла  в
нашем разговоре. Заводить его при живом начальнике штаба некрасиво.
   - Почему некрасиво? Что я его, под пулю, что ли, подвожу? Он сам рапорт
подал, уходить хочет, мне комдив говорил.
   - А почему уходить хочет? -  спросил  Синцов.  -  Кадровый  офицер,  по
первому впечатлению человек разумный и в годах. Может, ты свой характер на
нем показываешь?
   - Я характер не показываю, - сказал Ильин, - но имею, это верно. А  тут
видишь, как сложилось: когда Туманян с полка начальником штаба  в  дивизию
пошел, остались я и этот Насонов.  Я  -  заместитель  по  строевой,  он  -
начальник штаба. Он кадровый, по званию уже подполковник, я майор и офицер
доморощенный, в полку вырос. Он считал, что назначат командиром полка его,
а назначили меня. Я ему ямы не копал, но раз меня назначили,  значит,  мне
командовать, а ему подчиняться. Человек с опытом, но малоподвижный. А  тут
еще забрал себе в голову: почему Ильин, а  не  я?  Из-за  этой  мысли  все
другие шарики крутиться перестали. Теперь  вопрос  предрешенный  -  уйдет.
Возможно, в нашу же дивизию, заместителем по тылу.  А  мы  с  тобой,  если
придешь, над полком поработаем, сделаем лучшим во всей армии!
   В    Ильине    откровенно    прорвалось    то    молодое,     задорное,
двадцатичетырехлетнее,  что  все-таки  было  в  нем,   несмотря   на   его
самоощущение зрелого человека.
   Синцов улыбнулся:
   - А может, если я в строй попрошусь, мне должность повыше дадут, чем ты
сулишь? Все же год в оперативном отделе провел!
   - Пошлют на большее - иди, пойму тебя.
   - Пошутил. Какое там - большее! На войне всего  сразу  не  превзойдешь:
пока одного опыта набираешься,  другой  теряешь.  Напротив,  я  рад  твоим
словам.
   - Будешь возвращаться, скажи о нашем разговоре комдиву. По-свойски. Все
же он тебе свояк.
   - Давно было, забыто и похоронено, - сказал Синцов.
   - Ну и что ж? Товарищами-то вы с ним остались? И речь не о том, чтоб  с
передовой - в тыл, а наоборот.
   - Если обстановка позволит, скажу, - пообещал Синцов.
   - Как твоя... - Ильин, подумав о  Тане,  было  уже  сказал  "жена",  но
остановился. Чего  на  войне  не  бывает!  Тогда,  в  Сталинграде,  думали
пожениться, а может, потом вышло по-другому... - Как твоя Татьяна?
   - Еще в марте с фронта отправил. Девочку родила.
   - Выходит, вы времени не теряли! - неловко сказал  Ильин  и,  сознавая,
что сказал неловко, покраснел.
   Но Синцов даже не заметил неловкости его  слов.  Все,  что  было  и  до
отъезда Тани и теперь, было так непросто, что, заговори он  в  Ильиным  по
душам, это потребовало бы долгих объяснений.
   - А сам-то ты как?
   - Живу вприглядку. На большее времени нет, -  сказал  Ильин.  -  Служба
такая - полк. После войны отыграюсь, за всю войну сразу.
   Несколько минут они оба молча ехали вдоль  рано  и  густо  зазеленевшей
опушки леса. Весна была дождливая и теплая, и зелень в  лесах  была  гуще,
чем обычно в это время.
   - Мы через эти места в июле сорок первого  из  окружения  с  Серпилиным
выходили. - Синцов продолжал глядеть на опушку леса. - Когда были  у  тебя
во втором батальоне, там, где ручей в овраг уходит, даже  показалось,  что
как раз по этому оврагу шли тогда к большаку на Кричев.
   - А что у вас о командарме слышно, вернется он,  позволит  здоровье?  -
спросил Ильин. И в его  вопросе  вместе  с  человеческим  сочувствием  был
заметен еще и оттенок того низового, солдатского равнодушия к  возможности
перемен там, наверху, которое невольно, само собою, рождается и  редкостью
встреч с большим армейским начальством и величиной дистанции  от  тебя  до
него.
   - Слышно, что должен вернуться. Никаких других разговоров пока не было.
   - Если вернется, ему теперь по знакомым местам наступать, это хорошо, -
сказал Ильин, удерживая себя от желания спросить  Синцова:  как  считаешь,
когда все же начнется?
   Все равно ответить на это Синцов ему не мог, если  б  даже  и  знал:  о
таких вещах не говорят. А вообще-то ясно, что наступление  не  за  горами.
Ильин уже много раз планировал про себя,  как  это  будет.  После  долгого
стояния на передовой их дивизию, скорей всего,  должны  были  в  последний
момент заменить и вывести во второй эшелон. Так уже бывало,  но  Ильин  не
хотел и думать об этом. По его плану - наоборот: фронт уплотняли справа  и
слева другими частями, их дивизия оказывалась на  острие  прорыва,  а  его
полк - в первом эшелоне.
   - В ночь на двадцать седьмое  вырвались  из  Могилева  через  Днепр,  а
тридцатого все, кто жив остался, были уже здесь, - снова вспомнил Синцов о
прошлом.
   - Неплохо бы и обратно - за три дня отсюда до Могилева, - сказал Ильин.
- Но пока до Днепра дойдешь - водные преграды одна за другой.  И  у  всех,
как на смех, названия бабьи: Проня, Бася, Фрося, Маруся.
   Синцов улыбнулся. Фроси и Маруси - таких рек здесь не было, но Проня  и
Бася действительно были, и  их  форсированию  отводилось  немало  места  в
предварительных планах, которые и так и эдак прикидывались  в  оперативном
отделе.
   Они ехали рядом и думали друг о друге. Ильин думал о том, почему Синцов
не захотел говорить о своей Татьяне. Уехала и родила. Больше ни  слова  не
сказал. Может, что не так у них? Молчит,  характер  имеет.  Да  разве  без
характера с такой рукой обратно на фронт попал бы? Сказал,  что  послан  в
дивизию на три дня, по дню на полк. Надо оставить ночевать у себя, а утром
отправить к соседу. Заночует, тогда и поговорим. Если кто-нибудь на голову
не свалится, как на прошлой неделе член Военного совета фронта.
   Ильин вспомнил этот приезд, кончившийся и для него и для полка большими
неприятностями, и поморщился, как от зубной боли. Было обидно до слез, что
именно у тебя, в лучшем полку не только в дивизии, но и в корпусе, у тебя,
с твоей привычкой жить без выволочек, в одной роте все сошлось как  назло:
командир роты приболел, а старшина наблудил, солдаты  в  боевом  охранении
некормленые сидели. Позор не только полку, а всей дивизии.  Член  Военного
совета фронта понадобился - раскопать все это!
   Ильин покосился на Синцова и подумал: "Интересно, знает или не знает?"
   - Дошло до тебя, что у нас тут было?
   - Дошло.
   - А я думал, не дошло, раз не спрашиваешь.
   - А что же спрашивать? Когда у хорошего командира полка такая осечка  -
это все равно что шальная пуля. Что ж спрашивать, откуда и почему? На то и
шальная.
   - Насчет хорошего командира полка теперь  еще  подумают,  -  с  горечью
сказал Ильин. - Имели раньше мнение, что хороший, но могут и переменить.
   - Если б переменили, не оставили бы на полку. Считают, что хороший, раз
оставили.
   - Веришь ли, - сказал Ильин, - когда все это вышло, две ночи  вовсе  не
спал. Думал: как же так?
   - Почему не верю? Раз узнал, что солдаты  некормленые  остались,  из-за
этого положено не поспать. Тем более навряд ли  один  маялся!  Подчиненным
тоже небось спать не дал?
   - Не дал.
   - Так и подумал, - сказал Синцов. - Думаешь, я тебя не  помню?  Я  тебя
помню.
   Ильин кивнул.  Он  знал,  что  подчиненным  служить  с  ним  не  легко,
некоторые даже считали - тяжело. И гордился таким мнением о  себе,  считая
это похвалой своей строгости.
   Слова Синцова  хотя  и  царапнули  его  по  самолюбию,  но  понравились
прямотой. Хорошо, если Синцов  действительно  придет  в  полк  начальником
штаба. Ершистых подчиненных, таких, что не гнутся, Ильин не боялся. Боялся
тех, что гнутся. Кто перед тобой  гнется,  тот  и  перед  бедой  согнется.
Самого упрямого из комбатов - Чугунова -  Ильин,  став  командиром  полка,
сразу же выдвинул на свое место заместителем по строевой. Потому что  хотя
и собачился с этим человеком еще в Сталинграде, когда тот  был  командиром
роты,  но  знал,  что  Чугунов  перед  немцами  еще  упрямей,  чем   перед
начальством.
   "Интересно, за что ему четвертый орден дали? - глядя на Синцова,  думал
Ильин, всегда замечавший, сколько  у  кого  орденов.  -  Под  Сталинградом
пришел в батальон с двумя. Третий орден в приказе был, за взятого  в  плен
генерала. А четвертый откуда?"
   - Когда Звездочку получил?
   - Зимой, - сказал Синцов и чему-то усмехнулся.
   - Чего смеешься? - спросил Ильин.
   - Да так. Даже и не светила, а потом сама с неба свалилась. Помнишь, на
Слюдянке в феврале плацдарм захватили, а расширить не смогли?
   - Помню.
   - Послали меня в двести вторую дивизию - она уже третий день считалось,
что наступает, - лично проверить, где передний край. Я на брюхе  проверил.
И сразу же на доклад к нашему Бойко, начальнику штаба. По моему  донесению
- где были,  там  и  остались.  А  у  него  -  по  всем  другим  данным  -
продвинулись, сколько приказано. В таких случаях известно, кому  верить  -
тому, кто по карте дальше шагнул! А перепроверить не удается. Пурга, раций
не слышно, телефонную связь порвало. Бойко мне: "Отстраняю вас!  Не  верю,
что были на переднем крае! За ложное донесение пойдете под трибунал!" И по
телефону приказывает: "Соедините с прокурором". Подходит комендант  штаба:
"Идите со мной". Приводит в караульное помещение, приказывает сдать  наган
и сажает тут же в углу под охраной красноармейца.
   Сижу час, сижу  два.  Приходит  комендант,  отпирает  стол,  возвращает
наган: "Идите". - "Куда?" - "Приказано отдать вам оружие и  сказать,  чтоб
шли к себе в оперативный отдел". А через месяц в  очередном  списке  среди
других и мне орден. Сам Бойко наградной лист написал.
   - Извинился этим орденом, - сказал Ильин.
   - Считаю так. Других извинений от него не слышал.
   - Выходит, у вас обстановка тоже бывает  злая,  -  сказал  Ильин.  -  О
начальнике штаба, я слышал, командир дивизии отзывался, что крут.
   - Крут, когда врут. А вообще сильный начальник  штаба.  Справедливый  и
трудолюбивый. И здоровый как бык. Тоже имеет значение. И молодой. Всего на
три года старше меня. С девятого. В тридцать пять лет генерал.
   - Да, это рванул! - с какой-то радостной завистью сказал Ильин, наверно
подумав сейчас о самом  себе  и  о  том,  когда  и  как  он  сможет  стать
генералом.
   Они продолжали ехать рядом, конь в конь, и Синцов искоса поглядывал  на
Ильина, маленького, худощавенького, длинноносого, цепко сидевшего на своем
крупном  рыжем  жеребце,  про  которого  утром  сказал,  что  взял  его  у
разведчиков. Как они ему морду ни заматывали, все равно жеребец ржал -  не
годился для разведки!
   Но сейчас  Синцову  подумалось,  что  Ильин  выбрал  себе  этого  коня,
наверно, еще и за рост:  сам  себе  кажется  выше,  когда  сидит  на  нем.
По-прежнему переживает свой росточек.
   Он смотрел на Ильина и думал, что они не  так  уж  долго  и  прослужили
вместе. Пришел в батальон после  госпиталя,  девятого  января  вечером,  в
канун наступления, а сдал Ильину батальон  после  своего  ранения  второго
февраля утром. Все знакомство - двадцать пять суток. Но  за  эти  двадцать
пять суток узнал об Ильине достаточно. Особенно запомнился один из  первых
откровенных разговоров, когда Ильин объяснял ему, почему, чувствуя в  себе
военное призвание, не пошел после семилетки в военную школу. Как раз в  ту
весну умер его отец, и ему уже нельзя было уехать в другой город,  оставив
мать с тремя младшими сестрами. Пришлось пойти там же, у себя  в  районном
центре, в педучилище, а  по  вечерам  подрабатывать  на  семью.  Но  когда
окончил и стал учительствовать, все равно решил, что через три  года,  как
только  призовут  в  армию,  останется  в  ней  навсегда.  И  жизнь   сама
заторопилась навстречу: в августе тридцать девятого вышел закон  призывать
не в двадцать два, а в девятнадцать, и Ильин ушел в армию и встретил войну
под Тирасполем старшим сержантом, писарем в штабе дивизии. А  дальше  сама
война уже не давала ему терять время.
   Шла большая война, а маленький Ильин пер и пер на ней  вперед.  Заменив
убитого, явочным порядком из писарей  стал  начальником  штаба  батальона,
раньше, чем получил лейтенантское звание. Потом заменил  раненого  Синцова
на батальоне.  И  тоже,  как  и  в  первый  раз,  сперва  только  исполнял
должность, потом утвердили; после младшего лейтенанта сразу дали старшего,
перешагнув через одно залежавшееся представление.  Курскую  дугу  встретил
комбатом. В первый день боев пропустил через себя немецкие танки, а пехоту
не пропустил. Как ни возвращались,  как  ни  утюжили,  а  не  вылез  и  не
побежал, остался. И когда снова пошла немецкая пехота, снова: по пехоте  -
огонь! И так четыре раза. До ночи, пока не приползли из полка с  приказом:
если живы - отойти.
   Об этом потом писали  и  в  армейской  и  во  фронтовой  газетах.  И  в
батальоне дали Героя сразу  четверым:  трем  мертвым  и  одному  живому  -
Ильину. Сразу и Героя и капитана. А через три месяца Туманян  взял  его  к
себе в замы по строевой. А потом, зимой, остался за командира полка вместо
Туманяна - майор! А в Последнем, майском приказе - подполковник.
   Шел быстро, но навряд ли  ему  чего-нибудь  передали  сверх  того,  что
заслужил. Конечно, то, что Герой, известную роль в выдвижении сыграло.  Но
ведь на войне как? Если сам по себе Герой, а как командир слабый, за  одно
то, что Герой, теперь двигать не станут. Наказать - иногда  задумаются.  А
двигать - нет! Себе дороже.
   Синцов думал об Ильине без зависти. Такое прошел за войну, что не жалко
для него ни полка, ни звания подполковника, ни Звезды на грудь. Все  дали,
и правильно сделали. Если в чем и повезло на войне Ильину, в одном; что не
только жив, но и ни разу не ранен. Ни разу за всю войну ни на  что,  кроме
войны, времени не терял. Ни на переформировки, ни на тыловое  сидение,  ни
на госпитали. Так и прошел все три года без царапины, не то что ты.  Тьфу,
чтоб не сглазить!
   Война идет. И люди на ней или помирают, или растут,  как  Ильин.  "Хотя
бывает и так, что война идет, а люди на ней стоят. Она их за собой  вперед
тащит, а они все равно: затылком вперед, а взглядом назад, в  прошлое",  -
усмехнувшись, подумал Синцов и вдруг спросил:
   - Двадцать пять еще не стукнуло?
   - Смотря для кого, - сказал  Ильин.  -  Для  других  считается:  раз  с
девятнадцатого года - двадцать пять.  А  для  себя  пока  считаю  двадцать
четыре. Хочу еще пять месяцев молодым пожить!
   Он  улыбнулся,  но  за  тем,  что  сказал,  почувствовалось  серьезное.
Наверное, вел счет с самим собой, что успел и  чего  -  нет.  А  может,  и
ревниво думал: нет ли в их армии командира  полка  еще  моложе  его?  Хотя
теперь, кажется, такого не было. Был один  в  двести  второй  дивизии,  да
убили зимой, в тех зимних боях на Слюдянке.
   "Честолюбивый и цену себе знает. Хотя человеком от этого  не  перестает
быть", - подумал Синцов и вспомнил один случай в Сталинграде, казалось бы,
незначительный, но много открывший ему в Ильине.
   Как-то уже к концу боев, когда они заняли под КП подвал, где раньше был
штаб немецкой дивизии, он вошел и услышал, как Ильин сам себе читает вслух
одну из тех бумаг, что остались после немцев везде:  и  на  столах  и  под
столами. И, насколько мог судить Синцов, читал Ильин эту  бумагу  довольно
бегло, не ломая языка.
   - Выходит, ты немецкий знаешь? - спросил Синцов. - Чего  ж  скрывал  до
сих пор?
   - Разве это называется знаю? Просто поинтересовался, могу ли  прочесть.
Там у нас, в Балашове, много немцев Поволжья жило, и я в педучилище вместе
с ними учился. Прислушивался к их языку...
   В этом был весь Ильин, весь его характер. Рыбочкин, тот, зная пятьдесят
слов, уже и пленных переводить брался. А Ильин - нет! Знал намного  больше
Рыбочкина, но ни разу не сказал. Не желал краснеть за свое  слабое  умение
ни перед немцами, ни перед своими. А втихомолку читал немецкие  документы,
проверял свои знания.
   - Как, пока  не  виделись,  в  немецком  языке  дальше  продвинулся?  -
вспомнив об этом, спросил Синцов.
   - Нихт зо гут, - сказал Ильин, - абер айн бисхен бессэр,  альс  ин  дер
альтен цайт нах Сталинград! - сказал довольно бойко и сам рассмеялся  этой
бойкости. - В Германию  войдем  -  пригодится.  С  тех  пор  как  снова  с
Завалишиным судьба свела, подучиваюсь у него, выбираем время.
   - За счет чего, за счет сна, что ли? - усмехнулся Синцов.
   Ильин кивнул. Можно было и не спрашивать. За счет сна, конечно. За счет
чего же еще могут  выбрать  время  командир  полка  и  замполит?  На  этих
должностях у порядочных людей свободного времени мало.
   Заговорив о Завалишине, Ильин сказал, что замполита чуть было снова  не
отозвали  в  седьмой  отдел  Политуправления  фронта,  как  тогда,   после
Сталинграда. Еле отбился.
   Этой новости о Завалишине Синцов еще не знал. Тогда, после  капитуляции
немцев, Завалишина на два месяца  брали  для  работы  с  пленными,  но  он
добился возвращения в строй. И  вышло  даже,  что  с  повышением.  Ушел  в
седьмой отдел с замполитов батальона, а вернулся замполитом полка.
   - Дрожал, что заберут его у меня, - сказал Ильин о  Завалишине,  как  о
чем-то до такой степени  своем,  что  забрать  у  человека  невозможно.  -
Стремлюсь ни к кому не иметь слабостей, а к нему имею.
   Что Ильин старается ни к кому не иметь слабостей, Синцов уже заметил. В
своей роли офицера оперативного отдела он достаточно много бывал в  разных
частях у разных командиров и умел отличать  показную  аффектацию,  которой
тешат слабых и ненаблюдательных начальников, - все эти  наспех  гаркнутые:
"есть", "понятно", "будет сделано", - от той действительной напряженности,
которая появляется у подчиненных в общении с действительно строгим и тонко
знающим свое