Тем  более  опыт  имеет.  Все  чаще  ставим  его  перед   этой
необходимостью. А если почувствует, что на обоих шоссе некрепко стоите,  -
и  тут  и  там   будет   пробовать.   Где   нащупает   слабину,   туда   и
перегруппируется. Уяснили?
   - Так  точно,  уяснил,  товарищ  командующий,  -  ответил  Галчонок.  -
Выполним задачу полностью.
   - Что уяснили - хорошо, а  теперь  я  вам  кое-что  добавлю,  -  сказал
Серпилин. - Общая обстановка - прорыв соседних фронтов в глубь  Белоруссии
- облегчает вашу задачу. Немцы  навряд  ли  будут  пытаться  деблокировать
Могилев. Видимо, наоборот, приложат все силы, чтобы вырваться из него.  На
всякий случай примите меры, чтобы прикрыться и с запада, но  главное  ваше
внимание - на восток, лицом к Могилеву! Помните, что будем глядеть за вами
в оба глаза с воздуха. И глядеть и, если надо, помогать! За Днепром к  вам
присоединится авиатор со своей рацией. Будет идти с вами, а держать  связь
со своими. Так что войдете  в  прорыв  со  всеми  удобствами,  но  это  не
исключает   необходимости   потрудиться.   Задача   предстоит   серьезная,
сопротивление - тоже. К нему, надеюсь, готовы. А  от  ненужных  трудностей
избавим.
   Вопросов больше не было. Серпилин уже слышал краем  уха,  как  там,  за
брезентом палатки, собираются люди.
   - Если командиры собраны - пусть заходят.
   Так и не переучился - уже второй год положено  называть  офицерами,  но
гораздо чаще говорил по-старому - командиры.
   Галченок  вышел,  скомандовал:  "Заходить!"  -  и  палатка  заполнилась
офицерами.
   - Долго говорить не собирался, но раз приготовлены скамейки,  садитесь.
- Серпилин, подождав, пока расселись, взял со стола приказание и  протянул
его Галченку. - Товарищи командиры, при вас вручаю приказ  на  предстоящие
действия командиру ордена Красного  Знамени,  ордена  Александра  Невского
гвардейской Карачевской танковой  бригады  полковнику  Галченку,  которому
доверено  возглавить  вашу  подвижную  группу.  Задача  армии:  освободить
Могилев. Вкратце ваша задача: с того берега  Днепра,  с  уже  захваченного
трудом и кровью других плацдарма, утром войти в прорыв и  к  середине  дня
перерезать  Минское  и  Бобруйское  шоссе,  закрыв  противнику  выход   из
Могилева. До сего дня воевали другие. А вас мы берегли  для  этого  удара.
Ждем от вас, что не выпустите из  Могилева  ни  одного  танка,  ни  одного
"фердинанда", ни одной машины, ни одной пушки. Ничего и никого! Кто из вас
с первых дней войны воюет? Поднимите руки. - Почти треть офицеров  подняли
руки. -  Это  хорошо.  И  хорошо,  что  живы  остались;  немцы  на  другое
рассчитывали. От вас и  ваших  товарищей  завтра  требуется  только  одно:
сделать здесь, под Могилевом, немцам  сорок  первый  год  наоборот!  И  не
просто наоборот, а еще покруче! Вы через сорок первый год прошли - и  живы
и не в плену, и я тоже, как и вы. А немцы чтоб завтра от вас  такой  сорок
первый год получили, чтоб, кто не мертв, тот в плену, а кто  не  в  плену,
тот мертв! Понятно или что-нибудь еще объяснить?
   - Не надо, товарищ командующий!
   - Командир самоходного артиллерийского полка подполковник Гусев, так? -
Серпилину  врезалась  в  память  эта  фамилия,  еще   когда   подполковник
представлялся. - Где начали воевать, товарищ Гусев?
   - Под Перемышлем, товарищ командующий.
   - А я здесь, под Могилевом. И здесь  же,  под  Могилевом,  узнал  тогда
вашего однофамильца, тоже артиллериста,  капитана  Гусева,  который  вышел
сюда из-под Бреста с боями с последней пушкой своего  дивизиона.  И  погиб
здесь. И последние пять солдат его в землю опустили.  И  ко  мне  явились,
чтоб дальше воевать...
   Серпилин остановился и, проглотив стоявший в горле комок, глядя в  лица
людей, которые почти все были намного моложе его, сказал  неожиданным  для
них тихим голосом:
   - Сам даже не знаю, для чего вспомнил. Для вас и без этого все ясно. Но
раз пришло на память - куда денешь? Желаю вам успеха в завтрашнем бою.
   - Товарищ командующий, - сказал Галчонок, - от  имени  личного  состава
бригады и приданных ей частей обещаю: выполним присягу до конца!
   Ничего больше не добавил, и это понравилось  Серпилину.  Когда  слишком
много сил тратят на обещания - слишком мало оставляют на исполнение.
   Отпустив собравшихся в палатке на  перекур,  Галченок  вышел  проводить
Серпилина.
   -  Может,  задержитесь,  товарищ  командующий,  отведаете  у  танкистов
хлеба-соли?
   - Спасибо. Отведаем, когда задачу выполните!


   - Теперь придется пообедать у них где-нибудь  за  Могилевом,  -  уже  в
дороге сказал Серпилин Синцову. - Раз пообещал - врать  неудобно.  Бывает,
конечно, и другой взгляд у нашего брата - что только подчиненные нам врать
не вправе, а мы им вправе! Когда был  до  войны  журналистом,  не  замечал
этого за людьми? - И, не дождавшись ответа, спросил у Синцова  то,  о  чем
уже не раз думал: - Что, если, закончив операцию, подберем на  твое  место
другого, а тебя - на старую стезю, в нашу армейскую газету?
   - Не хотел бы этого, товарищ командующий, - сказал  Синцов.  -  Остаюсь
при своей прежней просьбе - в строй.
   - А почему не в газету? Войне уже конец виден, а  при  демобилизации  -
глядя правде в глаза - навряд ли со своей рукой в кадрах задержишься.  Как
и многим другим, предстоит возвращаться  к  довоенному  делу.  Раньше  или
позже...
   - Вместе со всеми - согласен, товарищ командующий, а раньше всех -  нет
желания!
   - Нет так нет... А до войны, наверное,  думал,  что  так  всю  жизнь  и
будешь в газете сидеть, статьи печатать?
   - Не совсем так, товарищ командующий, до войны - ждали  войны.  На  всю
жизнь вперед не думали!
   - Тоже, положим, верно, - кивнул Серпилин и вдруг сказал о себе: - А  я
вот никогда ничего не писал так, чтоб потом напечатали. Только курс лекций
по тактике в свое время размножили на этом, ну,  как  его...  -  Он  забыл
слово и искал помощи у Синцова.
   - На ротаторе?
   - Да. Не знаю, где это теперь. А может, к лучшему, если пропало.  После
войны над многим из того, что  до  нее  писалось,  только  головой  качать
будешь... Ты смотри, какой день сегодня...
   День действительно после полудня  выдался  на  редкость.  Солнце,  даже
клонясь к закату,  светило  так,  словно  этому  шестнадцать  часов  назад
начавшемуся дню не будет конца.
   День был такой невообразимо длинный и столько в  нем  всего  было,  что
даже смерть Талызина, которая в другой день продолжала бы казаться  только
что, вот-вот случившейся, отодвинулась далеко назад, и воспоминания о  ней
столько раз за день были  прерваны  разными  соображениями,  приказаниями,
докладами, что тоже казались уже давними. Война пошла дальше  и  с  каждым
часом все больше заставляла думать о другом, а  не  о  том,  завернутом  в
плащ-палатку, что было раньше Талызиным...
   Бойко прямо с порога встретил Серпилина докладом, что мост  наведен,  а
плацдарм за Днепром Кирпичников продолжает расширять.
   Известие - самое важное за день. Если уж у Бойко откровенная радость на
лице - а это бывает раз  в  год  по  обещанию,  -  значит,  и  он  ждал  с
нетерпением! И, чтобы как можно раньше получить это донесение,  в  течение
всего дня, как безотказный насос, качал отсюда,  сзади,  туда,  вперед,  и
технику, и людей, и транспорт, и приказы, и напоминания.
   - Мост навел, а техника  прошла  у  него  по  этому  мосту?  -  спросил
Серпилин.
   - Об этом не доносил.
   - Свяжись с ним, спроси.
   - Зачем его зря от дела отрывать, Федор Федорович, - возразил Бойко.  -
И без того ясно: раз навел мост, значит, и технику по нему переправляет.
   - Тебе ясно, мне ясно, а может  быть,  кому-то  и  не  ясно,  -  сказал
Серпилин. - Прикажи, чтоб соединили. И пока соединяли, спросил: - Из штаба
фронта много было звонков?
   - Не дергали, все в норме, - сказал Бойко. -  Только  последний  звонок
малоприятный. Переспрашивали, сколько пленных и сколько трофеев  за  день.
Наверно, для итоговой фронтовой сводки хотели бы выжать из  нас  побольше.
Недостает для эффекта.
   - Что ответил?
   - Ответил: сколько есть - столько есть.  Пленных  можем  только  взять,
родить не можем.
   - Ничего, - сказал Серпилин. - Еще не  захлопнули  их.  Захлопнем,  все
наше будет!
   Бойко взял трубку. На проводе был Кирпичников.
   - Сами будете с ним говорить? - прикрыв трубку рукой, спросил Бойко.
   - Сам.
   На вопрос "Что переправлено?" Кирпичников ответил:
   - Два дивизиона тяжелой артиллерии уже  на  том  берегу,  а  третий  на
мосту.
   -  Раз  так,  других  вопросов  нет,  -  сказал  Серпилин.  -  Осталось
поблагодарить  тебя  за  мост.  Командира  отдельного   понтонно-мостового
батальона представь к награде сегодня же. А то заберут от нас и не получит
должного. Об остальных сами не забудем. Желаю успеха.
   Серпилин  положил  трубку,  но,  прежде  чем  докладывать  командующему
фронтом, приказал  соединить  себя  с  командиром  левофлангового  корпуса
Ворониным, у которого сегодня не был...



20

   Когда на исходе пятых суток белорусского сражения  командующий  группой
армий  "Центр"  генерал-фельдмаршал  Буш  был  снят   со   своего   поста,
назначенный вместо него фельдмаршал Модель сразу же вылетел в Бобруйск,  в
штаб  окруженной  девятой  немецкой  армии,  еще   надеясь   предотвратить
катастрофу.
   По иронии судьбы ровно за три года до  этого,  двадцать  восьмого  июня
тысяча  девятьсот  сорок  первого  года,  тогда  еще  не  фельдмаршал,   а
генерал-лейтенант  Модель,  командир  третьей  танковой  дивизии,  прорвав
русский фронт, первым ворвался в тот же самый Бобруйск.
   Теперь, через три года, совершив свой рискованный полет в Бобруйск и  с
трудом выбравшись оттуда, Модель вынужден был начать свою  деятельность  с
приказов  отступать,  оставлять  города  и  любой  ценой   вырываться   из
окружения.
   В наших войсках в это утро, двадцать восьмого июня, еще не знали  ни  о
замене  генерал-фельдмаршала  Буша  генерал-фельдмаршалом  Моделем,  ни  о
первых приказах нового немецкого командующего.
   Зато знали другое, вполне очевидное, что, прорвав  оборону  немца,  уже
пятые сутки идем вперед по двенадцать - пятнадцать километров в день и что
немцу приходится  плохо.  И  это  чувство,  что  немцу  плохо,  постепенно
становилось всеобщим, сверху донизу.
   Серпилин, выехавший утром с  командного  пункта  в  войска,  не  только
разделял это чувство, которое у него, как у командующего армией, опиралось
к тому же на  огромное  количество  разнообразной  информации,  но  и  был
счастлив им, и испытывал прилив уверенности, что и дальше все должно пойти
как нельзя лучше. Надо только ни в коем случае не дать немцам  оторваться.
Это - самое важное, даже  важней,  чем  то,  через  сколько  именно  часов
освободим Могилев.
   Вчера вечером отрезанные в Могилеве немцы отвергли наше  предложение  -
сдаться. Ответили  молчанием.  А  вслед  за  этим  совершили  две  попытки
прорваться из Могилева сначала по Минскому, а потом по Бобруйскому  шоссе,
которые седлала с запада подвижная группа. Сегодня можно  было  ожидать  и
новых попыток вырваться и дальнейшего ожесточенного сопротивления в  самом
городе.
   Хотя командование фронтом и требовало  как  можно  скорее  покончить  с
Могилевом, Серпилин представлял себе, что  если  немцы  там,  в  Могилеве,
будут драться до конца, то при всем нашем старании на их полную ликвидацию
в уличных боях может уйти и день и два. Город  есть  город,  а  Могилев  -
город губернский, и в нем, особенно в центре, много и крепких старых домов
с толстыми стенами, и подвалов, и всяких иных возможностей, чтобы  драться
- была бы решимость!
   Левофланговый корпус армии,  сегодня  с  утра  продолжая  наступать  на
Могилев, воевал уже на окраинах. Там вчера полдня сидел сам Серпилин,  там
оставался Захаров, туда же с утра поехал и Кузьмич. А Серпилин с рассветом
двинулся в  свои  два  правофланговых  корпуса,  которые  после  окружения
Могилева спешили теперь прямо на запад, на  Друть  и  Березину,  вслед  за
отступавшими немецкими частями, оставшимися вне могилевского котла.
   Очень хотелось поскорее развязаться с Могилевом, но, если все  внимание
уделим этому, а преследовать отходящие немецкие части  будем  вяло,  можем
оказать услугу немцам, дадим им сесть на такой удобный для обороны  рубеж,
как Березина.
   Могилев  был  для  Серпилина  первым  большим  городом,   который   они
освобождали в этой операции. Там окружены немцы, и там их предстояло взять
в  плен.  Там  успех  приобретал  осязаемые  очертания,  он  как  бы   уже
существовал! Но хотя и подмывало увидеть своими глазами с  наблюдательного
пункта одной из дивизий, как  вырываемся  в  тот  самый  Могилев,  где  ты
начинал войну, Серпилин все-таки поехал туда, где считал себя нужней, -  в
корпуса к Миронову и Кирпичникову.
   Ехать туда надо было прямо с утра, не теряя времени. Надо,  потому  что
идет шестой день тяжелой и трудоемкой операции,  с  форсированием  четырех
рек. А впереди еще одна - Друть, а  за  ней  еще  одна  -  Березина...  И,
несмотря на весь  свой  порыв  и  приподнятое  настроение,  люди  в  такой
операции с каждым днем все больше устают и недосыпают.  Не  так-то  просто
каждое утро с рассветом заводить еще на одни сутки всю эту машину, которая
при любом количестве техники все равно движется вперед волею людей.  Когда
позади уже несколько  дней  наступления,  армии,  как  усталому  человеку,
трудно сразу, с утра, браться  за  работу.  Ей  надо  заново  раскачаться,
разойтись, чтобы постепенно набрать скорость...
   Серпилин сознательно выехал сегодня особенно рано, с вечера предупредив
командиров обоих корпусов. Хотел своим присутствием воздействовать на них,
чтобы пораньше начали раскручивать машину наступления.
   Немного схитрил при этом - сказал обоим,  что  будет  к  пяти  утра,  а
потом, приехав к первому, к Кирпичникову, позвонил от него  Миронову,  что
будет позже.
   Но и у Миронова тем временем машина была уже заведена,  и  он,  считая,
что к нему с самого утра приедет командующий,  действовал,  сообразуясь  с
этим.
   Серпилин не преувеличивал значения своего присутствия, - за всем  везде
и всюду не уследишь - и нельзя и не надо, потому что усталость усталостью,
но  добросовестных  людей  при  всем   при   том   намного   больше,   чем
недобросовестных. А все же  для  пользы  дела  не  пренебрег  на  сей  раз
маленькой хитростью.
   А начал не с Миронова, а с Кирпичникова - и потому, что тот по-прежнему
шел быстрей всех и мог первым вырваться к Друти, и потому, что представлял
себе настроение этого молодого и честолюбивого командира корпуса,  который
первым завоевал плацдарм за Днепром, первым навел мост и  пропустил  через
себя подвижную группу, отрезавшую Могилев. Все это его успехи, их  у  него
не отнять! Но общий ход  событий  и  общая  польза  неумолимо  потребовали
сначала отобрать именно  у  этого,  лучше  всех  действовавшего  командира
корпуса одну дивизию в соседнюю армию, а потом заставили, не поворачивая в
обход Могилева, без передышки толкать его корпус вперед, на запад. И  если
смотреть  по  карте,  выходило,  что  он  вроде  бы  уже   непричастен   к
освобождению Могилева, хотя вначале сыграл в этом первую скрипку!
   Серпилин чувствовал не только необходимость, по  и  личную  потребность
побывать у Кирпичникова, внедрить в его сознание, что  теперь  нам  важней
всего форсировать Друть и безостановочно идти до Березины: Могилев у нас и
так в кармане! Немец, который в Могилеве, теперь не уйдет, а вот тот,  что
прямо перед ним, Кирпичниковым, может уйти.  И  если  корпус  сегодня,  на
хвосте у немца, выйдет к Друти, то Кирпичников опять сделает этим  главное
дело, как сделал его два дня назад, когда первым вышел к Днепру.
   Приказанное Кирпичников и так выполнит! Но надо, чтоб он до конца понял
свою  роль  в  операции,  -  что  как  был,  так  и  остается  на  главном
направлении. Так оно и есть, если не думать, что кончаем войну в Могилеве!
   Мы на этом не кончаем  воевать,  а  как  раз  начинаем!  Именно  так  и
выразился Серпилин, когда говорил с Кирпичниковым. Была в этом  разговоре,
как и потом в разговоре с Мироновым, еще одна тонкость. Вошедшее в правило
после Курской дуги наименование  частей  по  названиям  освобожденных  ими
городов удовлетворяло законное  желание  славы.  Но  тут  имелась  и  своя
трудная сторона.  Выросшее  за  войну  оперативное  искусство  чаще  всего
требовало не брать города в лоб, а  обходить,  окружать,  вынуждать  немца
самого бросать их. И порой выходило, что как раз тот, кто  сыграл  главную
роль - заставил немца поспешно бросить город, - не  попадал  в  приказ.  А
получали наименования лишь те, кто первыми ворвались!
   Формулировка: "Такие-то при содействии таких-то..." -  тоже  не  всегда
соответствовала мере усилий. Бывало и так, что  "содействующие"  выполняли
как раз самую тяжелую работу войны.
   Правда и другое: на войне сегодня - одному вершки, другому  корешки,  а
завтра - наоборот! Но это не всякого утешит. И хорошо, что эти  приказы  с
наименованием частей  теперь  все  тоньше  отрабатывались,  приводились  в
соответствие с действительным ходом дел и мерой трудов.
   Конечно,  в  сознании  жителей  -  их  освободитель  тот,  кого  первым
встретили! Но на воине хорошо знают, как часто бывают у  города  и  другие
освободители, которые даже не заходили в него, даже ни улиц, ни окраин его
не видели, но без их усилий он никогда бы не был свободен!
   Серпилин не раз думал об этом, иногда находя в приказах  оплошности,  а
иногда радуясь их справедливости. Все это  он  выложил  Кирпичникову,  уже
отдав  все  распоряжения,  перед  отъездом,  за  стаканом  чая.  Не  хотел
открывать торговлю, прямо обещать, что будут  твои  дивизии  могилевскими,
хоть ты и  оказался  далеко  от  Могилева.  Но  взгляд  свой  Кирпичникову
высказал. И, только высказав, почувствовал, насколько это кстати.
   С  Мироновым  в  этом  смысле  было  проще.  Меньше  в  нем  было  того
честолюбивого огня, которым горел Кирпичников. И вообще меньше, чем нужно.
Воевал Миронов добросовестно, выполнял приказы беспрекословно, с ним  было
проще, чем с Кирпичниковым. Но проще - еще не всегда  лучше!  Если  будешь
про себя считать, что с кем проще  -  с  тем  и  лучше,  прохлопаешь...  У
Миронова при всех его знаниях и добросовестности исполнительность - только
на длину полученного приказа. А от Кирпичникова при всех  его  недостатках
можно ожидать, что, дойдя до конца приказа, не остановится, на  свой  риск
пойдет дальше.
   Пробыв до полудня в корпусах Кирпичникова  и  Миронова  и  оставив  там
командующего артиллерией  армии  довершать  начатое,  ускорять  выдвижение
артиллерии к Березине, Серпилин повернул на юг  и  ехал  теперь,  повторяя
путь, по которому шла вчера, в обход Могилева, подвижная группа армии.
   Бывает так, что как командарм продолжая отвечать за  все,  за  какую-то
часть целого чувствуешь себя в двойном ответе. Так было для Серпилина и  с
этой подвижной группой. Он сам, на свой риск настоял создать ее в необычно
краткие  сроки,  уже  в  разгар  сражения,  отбросив  опасения,  что   она
недостаточно мощная по составу, - как бы чего не вышло!  Сформировал  так,
что действительно, а не на бумаге  была  подвижная  -  вся  до  последнего
солдата - на колесах и гусеницах. Верил, что  в  таких  случаях  -  велика
Федора, да дура, мал золотник,  да  дорог!  Сам  вчера  утром  приехал  на
плацдарм ввести ее в прорыв, ревниво следил за каждым ее шагом,  а  теперь
хотел лично убедиться, как выполнены приказания,  которые  отдал  вечером,
получив донесения о том, что немцы пробуют прорваться.
   Узнав  об  этих  попытках,  он  не  заколебался  и  не  отменил  своего
распоряжения  корпусам  Миронова  и  Кирпичникова  -  двигаться,   как   и
двигались, на запад, к Березине. Не поддался и первому  желанию  повернуть
налево, в тыл Могилеву, хотя бы одну из дивизий Миронова.