поленьях смола, как слеза...

   Он любил эту песню, потому что было в ней,  и  в  музыке  и  в  словах,
что-то особенное, щемящее солдатскую душу и до того простое, что проще  не
скажешь.

   До тебя мне дойти нелегко,
   А до смерти - четыре шага...

   "Вот именно, четыре шага, а то в два и один".
   Почему-то сегодня он думал о смерти больше обычного, не о своей смерти,
а вообще о людской.
   Он вздохнул и перед последним куплетом протянул трубку Цветкову:
   - Послушай и ты, как у тебя в полку поют.
   Цветков взял трубку, как змею, и  недовольно  приложил  ее  к  уху.  По
выражению его лица было ясно, что ни  качество  пения,  которое  его  мало
интересует, ни либеральное отношение командира дивизии к такому  нарушению
порядка не смогут переменить его последующего образа действий, -  Алферову
все равно потом достанется на  орехи  за  то,  что  занимал  линию  разной
чепухой. Командир дивизии может позволить себе мягкосердечие,  ему  что  -
посидит да уйдет, а Цветкову надо оставаться  и  блюсти  порядок  в  своем
полку, и никто, включая командира дивизии, не может ни  лишить  сто  этого
права, ни освободить от этой обязанности.
   Серпилин  потрогал  ладонью  крохотную  железную  печурку  -  она  была
совершенно холодная.
   - Бедно живешь, студент, - сказал он Алферову.
   - Каждая щепка на счету, товарищ генерал, экономим. Подтапливаем, когда
уж терпеть нет возможности.
   Серпилин назвал его студентом  потому,  что  он  и  в  самом  деле  был
недоучившийся студент, кончивший краткосрочные курсы младших лейтенантов и
попавший на фронт прямо с курсов в июле в самую кашу.
   Алферов не был тогда в их дивизии и забрел  в  нее  случайно,  когда  с
несколькими бойцами из своего взвода без оружия бежал куда  глаза  глядят.
Бежал и нарвался на Серпилина, который поставил его по стойке  "смирно"  и
спросил голосом, не предвещавшим ничего хорошего:
   - Вы кто, командир  Красной  Армии  или  трус,  спасающий  свою  шкуру?
Отвечайте: кто вы?
   Вот тогда-то он и сказал дрожащими  губами  ту  нелепую,  запомнившуюся
Серпилину фразу:
   - Я вчерашний студент, товарищ генерал.
   Он сам хорошо помнил ту минуту и знал, что  Серпилин  тоже  помнит  ее,
потому  что  командир  дивизии  уже  не  впервые,  встречая  его,  называл
студентом.
   Но сейчас он не стыдился той минуты, о которой они оба помнили,  потому
что знал - он сейчас уже не тот, каким  был  тогда,  и  на  груди  у  него
новенький орден Красной Звезды, полученный за ноябрьские бои.  И  командир
дивизии видит этот орден, и не только видит, но и сам  подписал  наградной
лист на него.
   А Серпилин, глядя на этого  студента,  теперь  лейтенанта  и  командира
роты, радовался, что не расстрелял  тогда  перепуганного  мальчишку,  хотя
вполне могло случиться, что и расстрелял бы. Обстановка  была  такая,  что
миндальничать не приходилось.
   Цветков положил трубку и, напоминая о себе, негромко кашлянул.
   - Ума не приложу, что нам с топливом делать, - сказал Серпилин,  кивнув
на времянку. - Только и остается одно - Сталинград поскорее...
   Он не договорил, потому что, глухо отдавшись в землянке, до них донесся
слитный звук нескольких почти одновременных разрывов.
   - Выйдем, послушаем, - сказал он Цветкову,  -  наши  или  немцы  дурака
валяют.
   Как только вышли на воздух,  сразу  стало  ясно,  что  это  на  участке
барабановского полка, за три километра отсюда. Разрывы были  частые;  судя
по  звуку,  рвались  немецкие  мины.  Потом  в  грохот  разрывов  вплелись
пулеметные очереди.
   Что немцы предприняли ночную  вылазку,  не  верилось.  У  них  было  не
подходящее для этого настроение.
   "Наверное, что-нибудь непредусмотренное творит сам Барабанов,  а  немцы
бьют по нему", - с дурным предчувствием подумал Серпилин и, не возвращаясь
в землянку, пошел вместе с Цветковым в штаб полка, чтобы оттуда  связаться
с Пикиным и узнать, в чем дело.
   По дороге в штаб полка, продолжая прислушиваться к разрывам и стрельбе,
Серпилин  все  больше  укреплялся  в  первой  пришедшей  в  голову  мысли:
Барабанов по случаю  Нового  года  задумал  отличиться  и  взять  неудобно
торчавшую перед фронтом полка высотку, которую в дивизии звали "Бугор",  а
в полку за ее вредность - "Чиряк". Стремясь  поскорее  проявить  себя  как
командир полка. Барабанов уже несколько раз домогался разрешения взять ее,
но Серпилин не разрешал, придерживал.
   Пока добрались до Цветкова, бой  уже  стих.  Рвались  только  одиночные
мины.
   Серпилин соединился с Пикиным, не ожидая ничего хорошего. Но то, что он
услышал, привело его в бешенство.  Пикин  сказал  своим  ровным  скрипучим
голосом: он только что говорил с начальником  штаба  барабановского  полка
Туманяном, и Туманян доложил, что он удерживал Барабанова в  штабе  полка,
но тот, сильно  выпивши,  ушел  в  батальон,  ничего  не  сказав  о  своих
намерениях, и там, очевидно напившись еще  больше,  решил  ради  праздника
захватить Бугор. Бугор не захватили: сперва  напоролись  на  минное  поле,
потом были накрыты минометным и пулеметным огнем и кое-как отошли,  понеся
потери, какие - еще  неизвестно.  Но  командир  батальона  убит,  это  уже
известно.
   - А Барабанов? - крикнул в трубку Серпилин.
   - Жив-здоров, но в полк еще не вернулся.
   - Где Левашов? - снова сердито крикнул в трубку  Серпилин.  -  Замполит
где, Левашов? Где его совесть?..
   Пикин ответил, что о Левашове ему не доносили. Сейчас  он  узнает,  где
Левашов, и позвонит.
   - Не надо, - сказал Серпилин, - я сам туда поехал. - И положил трубку.
   По дороге в барабановский полк ему не повезло.  Машина  юзом  пошла  по
наледи, чуть не опрокинулась и заехала в воронку от  бомбы,  так  глубоко,
что втроем не вытащить.
   Выругав шофера  и  оставив  его  искать  людей  и  вытаскивать  машину,
Серпилин с ординарцем пошли пешком.
   Там, у Барабанова,  по-прежнему  с  промежутками  в  три-четыре  минуты
рвались одиночные мины. Немцы то ли хотели помешать вытащить  раненых,  то
ли просто: нервничали.
   Когда Серпилин добрался до штаба полка, Барабанов был там. Он уже  знал
от Пикина, что командир дивизии скоро прибудет, и в  ожидании  топтался  у
входа в свою землянку.
   Увидев Серпилина, он пробежал несколько шагов навстречу и, вытянувшись,
стал докладывать. Руку при докладе не приложил, а уткнул в  ушанку,  чтобы
но двигалась, пытаясь - подлец - делать вид, что не пьян. Стоял навытяжку,
живой, здоровый, без единой царапины, не замечая, что хотя рука не дрожит,
но самого поводит то в одну, то в другую сторону.
   "До чего напился, - с отвращением подумал Серпилин, - до сих пор  хмель
не вышибло!" И, прервав бессвязный доклад Барабанова,  обратился  к  хмуро
стоявшему рядом с Барабановым начальнику штаба майору Туманяну:
   - Доложите вы.
   Туманян  доложил   подробности.   Убит   командир   батальона   капитан
Тараховский, больше убитых нет. Но раненых одиннадцать,  и  есть  тяжелые;
повезли в медсанбат, но неизвестно, довезут ли живыми. Тараховский,  когда
подорвались на минном поле, был еще жив. Барабанов  вынес  его  оттуда  на
себе, а умер Тараховский, уже когда тащили сюда на волокуше.
   - Вон он лежит, - показал Туманян.
   Он был вообще мрачный, неразговорчивый человек, а сейчас,  рассказывая,
выдавливал слова по одному, медленно и угрюмо, переживая случившееся.
   Серпилин с минуту смотрел на мертвого. Потом разогнулся и посмотрел  на
Барабанова,  который  тоже  подошел  к  волокуше  и  стоял  рядом,  ожидая
последствий. Как ни был пьян, а что последствия будут, понимал.
   Увидев, что Серпилин  смотрит  на  него,  Барабанов  попытался  сказать
что-то,  казавшееся  ему  необходимым  и  достойным,  насчет   того,   что
ответственность целиком на нем. Но Серпилин  посмотрел  на  него  с  такой
ненавистью, что он смолк на полуслове.
   - А где замполит? - Серпилин повернулся к Туманяну.
   - Контужен, - сказал Туманян.
   - Контужен! - с новым приливом  гнева  воскликнул  Серпилин.  -  С  ним
ходил? - ткнул он пальцем в Барабанова.
   Туманян объяснил, что замполит  Левашов  был  в  другом  батальоне,  но
подоспел, когда  стали  вытаскивать  раненых.  Хотел  убедиться,  всех  ли
вытащили, и при разрыве одиночной мины был контужен.
   - А раненых всех вынесли?
   - Всех.
   - Всех до одного?
   - Я лично проверил, - взмахнув руками, вмешался в разговор Барабанов.
   Но Серпилин, не глядя на него и обращаясь  к  Туманяну,  повторил  свой
вопрос.
   - Так точно, - сказал Туманян. - Из батальона донесли, что всех.
   - А вы лично проверьте,  -  сказал  Серпилин.  -  Не  он,  а  вы  лично
проверьте. И мне донесите.
   Потом,  по-прежнему  не  глядя  на  Барабанова,  добавил  со   свирепым
спокойствием, за которым чувствовался душивший его гнев:
   -  Майора  Барабанова  от  командования  полком  отстраняю.   Исполнять
обязанности командира полка приказываю вам. Барабанова отправьте спать,  а
через два часа, когда проспится, пришлите в штаб дивизии. Вопросы  ко  мне
есть?
   - Батальонного комиссара Левашова хотели  в  медсанбат  вывезти,  а  он
отказался, пока вы не приедете, хотел вас видеть.
   - Вот еще,  ей-богу...  -  рассердился  Серпилин.  -  Не  могли  раньше
сказать!
   - Не счел возможным, товарищ генерал, перебить вас.
   - Ну вот, теперь  вы  мне  еще  дисциплинарный  устав  разъясните!  Где
Левашов?
   - У себя в землянке.
   - Можете не сопровождать, - сказал Серпилин, видя, что Туманян двинулся
за ним. - У вас поважней дела есть.
   Когда он, уже подойдя к землянке замполита, оглянулся, Туманян все  еще
стоял на месте, наверно что-то обдумывая в связи со свалившимися  на  него
новыми обязанностями.
   "Да поворачивайся ты хоть сейчас! Ну не на третью, так хоть  на  вторую
скорость перейди!" - готов был крикнуть Серпилин этому умному и  дельному,
но слишком неторопливому человеку, который, не будь он таким  канительным,
давно бы уже, и по справедливости, сам командовал полком.
   Туманян, словно услышав мысли Серпилина, наконец повернулся и  двинулся
своей медленной медвежьей походкой, а Серпилин  открыл  дверь  и  вошел  в
землянку.
   Замполит полка Левашов лежал на топчане. При виде Серпилина он  сдернул
с головы и бросил на пол что-то белое, спустил с топчана ноги  и  вскочил.
Но его сильно шатнуло. И он опустился обратно на топчан.
   - Сиди, - удержал его Серпилин. - Чем лечишься? - И, по  лицу  Левашова
поняв, что тот не услышал вопроса, повторил громче: - Чем лечишься?
   - Холод прикладываю, - сказал Левашов; по лицу его текла вода. На  полу
лежала свернутая в несколько раз набитая таявшим снегом рубаха.
   - Мозги простудишь, - сказал  Серпилин.  -  Поезжай  в  медсанбат.  Там
знают, что делать. Если контузия легкая - отлежишься и вернешься.
   - Я поеду, - послушно сказал Левашов, - полежу, сколько скажут.  Я  вас
хотел дождаться.
   - Слушаю тебя, - сказал  Серпилин,  не  упрекая  Левашова  за  то,  что
отказался сразу ехать в медсанбат. Раз, несмотря на боль, которую, судя по
лицу, еле переносит, все же отказался, значит, была причина.
   - Товарищ генерал, я вам  лично  хотел  сказать:  у  людей  после  этой
глупости такое настроение, что хочешь не хочешь, а надо этот Бугор добить.
И чем скорей, тем лучше. Стыдно и совестно перед солдатами.  Злоба  у  них
против немцев...
   - И против вас тоже.
   - И против нас.
   - Это и хотел мне сказать?
   - Да.
   - Как же ты допустил, а, Левашов? Как  же  вы  с  Барабановым  в  такую
минуту в разных батальонах оказались?
   - Моя вина, - сказал Левашов. - Надоело  с  ним,  с  пьяным,  возиться,
слушать его ахинею: "Не уважаешь  меня,  замполит...  Не  пьешь  со  мной,
замполит. Раз не пьешь, значит, политдонесение на меня  готовишь!"  Плюнул
на него, дурака, и ушел в батальон.
   - Обиделся?
   - Обиделся.
   - Ты обиделся, а люди пострадали. Политработникам нельзя обижаться.
   - Я это знаю, - горько сказал Левашов.
   Его красивое  лицо  было  бледным,  без  кровинки,  а  обычно  веселые,
отчаянные глаза прищурились от боли.
   - Ну ладно, Левашов, - встал Серпилин. - У меня  служба.  Надо  еще  по
начальству доносить о ваших художествах.
   Он протянул Левашову  руку,  и  тот,  крепко  стиснув  ее,  настойчиво,
умоляюще сказал:
   - Прикажите нам взять Бугор, товарищ генерал. Если набьем там фашистов,
то все же у людей меньше осадка останется! И  Тараховского  там  на  Бугре
закопаем.
   Когда Серпилин вышел из землянки и подошел к машине, Барабанов все  еще
стоял там, ожидая его.
   - Товарищ генерал-майор! - шагнув к Серпилину, воскликнул Барабанов.
   Но Серпилин ничего не ответил.
   "Убийца чертов!" - подумал он, уже сев  в  машину  и  в  последний  раз
увидев лицо пытавшегося еще что-то  крикнуть  сквозь  заиндевевшее  стекло
бывшего командира полка Барабанова.
   Вернувшись  к  себе,  Серпилин  позвонил  командующему  армией,   чтобы
доложить о случившемся и о произведенном им отстранении командира полка.
   По укоренившейся привычке без отлагательств докладывать и о хорошем и о
дурном позвонил сразу же, едва войдя в землянку.
   Командующий спал, да и не мудрено: было рано.
   - Будить? - спросил адъютант.
   - Нет, доложите, когда проснется, что звонил.
   Сам он спать не мог и не пробовал ложиться. Перед глазами  стояло  лицо
убитого командира батальона, не  мертвое,  залепленное  замерзшей  кровью,
запрокинутое на волокуше, а  живое,  улыбающееся,  когда  ему  вручали  за
ноябрьские бои орден Красного Знамени.
   "Всего-навсего позавчера!"
   Вспомнив об этом, Серпилин взял  из  папки  заготовленное,  но  еще  не
подписанное представление  на  убитого  комбата,  лежавшее  там  вместе  с
выпиской из послужного списка.
   "Не дожил, бедняга, до нового звания".
   Из выписки  можно  было  узнать,  что  капитану  Тараховскому,  который
сегодня, как выражаются писаря, "убыл из дивизии по причине смерти",  было
32 года от роду, что родом он из Нижнешадрина на Енисее, до службы в армии
был промысловым охотником, в армии прослужил 11 лет, имел жену  и  пятерых
детей.
   - Успел! - укоризненно вслух проговорил Серпилин.
   Пятеро детей, которых так некстати успел  завести  Тараховский,  делали
пьяную удаль Барабанова еще подлей.
   "А все я! - подумал Серпилин. - Надо было сперва ехать не к Цветкову, а
к Барабанову".
   Он положил кулаки на стол и тяжело задумался.
   Если уже брать на себя часть вины за случившееся, дело заключалось не в
том, куда он поехал сначала, а куда потом.
   Еще неделю назад ему стало ясно, что на  Барабанова  как  на  командира
полка трудно положиться, в общем-то  и  замена  под  рукой  -  Туманян.  И
однако, Барабанов до сего дня оставался командиром полка.
   Почему?
   Тут было две правды: да, его, Серпилина, не могли упрекнуть в том,  что
он любитель спихивать на чужую шею выпавшие на его долю  неудачные  кадры,
хватало характера самому мучиться с ними, - это была первая, утешительная,
правда. А другая, неутешительная, состояла в том, что  он  своими  слишком
поспешными настояниями убрать Барабанова  не  хотел  портить  отношений  с
командующим армией,  и  так  сложившихся  не  лучшим  образом.  До  своего
назначения на полк Барабанов  полтора  года  был  адъютантом  у  Батюка  и
выходил с ним из двух окружений, в первый раз спас его, а  во  второй  раз
был спасен им. Серпилин понимал цену стоявшей за этим привязанности  и  не
считал ее слабостью командующего. Слабостью было другое: что Батюк уступил
просьбе своего любимца и, присвоив Барабанову майора, отправил его на полк
- "расти", хотя командовать полком Барабанов не мог и начинать "расти" ему
надо было с другой должности.
   - Бери его к себе командиром полка, не раскаешься, -  сказал  Серпилину
командующий.
   Это   была   просьба-приказ,   и   Серпилин   подчинился   тогда   этой
просьбе-приказу, а потом, когда уже стало ясно,  что  Барабанов  командует
полком безграмотно, не поставил  сразу  же  вопрос  о  его  несоответствии
занимаемой должности - отложил.
   Барабанов был из тех людей, что стремятся  возместить  храбростью  все,
чего им не хватает. Это опасные люди. Он  был  неумен,  храбр,  властен  и
нетерпим к чужим мнениям. Кроме того, он пил.
   В неподписанном представлении на Тараховского  было  сказано:  "Смел  и
инициативен".
   "Да, инициативен, - подумал Серпилин, - и не раз доказал это,  командуя
батальоном. А вот  на  то,  чтобы  удержать  командира  полка  от  пьяного
безумства, инициативы не хватило!.. А как удержать? - подумал он,  реально
представив себе всю картину происшедшего ночью в батальоне у Тараховского.
- Удержать силой? Но  Барабанов,  не  задумываясь,  вытащил  бы  пистолет!
Разоружить и позвонить через его голову в дивизию? Но Барабанов  наверняка
ссылался на то, что у него есть приказ из дивизии. Потребовать письменного
приказа и в ответ получить в лицо труса? "Ладно, трус, сиди на КП, я  сам,
без тебя, пойду!" Не любят у нас этого, и легче всего толкнуть человека на
любую нелепость, швырнув ему в лицо - "трус". К  сожалению,  так.  И  этим
пользуются такие, как Барабанов, и  рангом  ниже,  и  рангом  выше...  Да,
чего-то не хватило у Тараховского, чтобы удержать Барабанова. Вместо этого
пошел с ним и погиб... Мертвые сраму не имут!"
   "А я сам, - вдруг подумал Серпилин о  себе,  -  мы  сами?  У  самого-то
всегда ли хватает всего, что надо в таких случаях?"
   Барабанов вошел в перетянутом новыми ремнями коротком черном полушубке,
прикрыл за собой дверь и, вытянувшись, отрапортовал о прибытии.
   Серпилин со злостью посмотрел на знакомый черный полушубок,  в  котором
Барабанов продолжал ходить, несмотря на полученное неделю назад замечание,
что он демаскирует этим на передовой не только себя, но и других.  В  этом
идиотском упрямстве была вся натура Барабанова.
   Лицо Барабанова было наглое  и  несчастное.  Серпилин  встал,  поправив
сползший с одного плеча полушубок. Печку топили не досыта даже в  блиндаже
у командира дивизии.
   - Докладывайте о ваших... - Серпилин хотел охарактеризовать то,  о  чем
должен был доложить Барабанов, но так и  не  нашел  слов:  на  язык  лезла
только матерщина. - Ну?
   Барабанов стал докладывать, а Серпилин, не  глядя  на  него,  ходил  по
землянке и думал, что, судя по докладу, Барабанов еще мечтает выкрутиться.
   "Надеется на командующего или на то, что не захочу к невыгоде для  себя
раздувать историю, случившуюся в дивизии".
   Так это было или  не  так,  но  ему  захотелось  разом  положить  конец
надеждам Барабанова.
   - Если рассчитываете, что не  дам  делу  полного  хода,  ошибаетесь,  -
сказал он, прервав Барабанова.
   - Я ни на что не рассчитываю, - сказал Барабанов, - я кровью смою  свой
грех, только дайте возможность.
   Да, конечно, оставшись командиром полка. Барабанов,  чтобы  смыть  свой
грех, завтра же полезет в любое пекло, и полезет не  один,  а  потащит  за
собой людей, за которыми нет грехов и которым нечего смывать с себя.
   Эта мысль не дала Серпилину смягчиться, хотя готовность Барабанова ради
искупления греха пойти на смерть не вызвала у него сомнений.
   "В штрафном батальоне, с винтовкой в руках будешь смывать свой грех", -
хотел сказать Серпилин, но, хотя он твердо решил сделать  для  этого  все,
что потребуется, окончательное решение зависело не от него, и  он  не  мог
позволить себе бросать слова на ветер. Поэтому промолчал.
   - Разрешите  продолжать?  -  тяготясь  наступившим  молчанием,  спросил
Барабанов.
   - Продолжайте.
   Когда Барабанов доложил все, от начала до конца, от  того,  сколько  он
выпил, вернувшись в полк, и до того, как он лично на спине вытащил из огня
Тараховского, Серпилин спросил:
   - Когда организовывали атаку, ссылались на мой приказ?
   И по крошечной паузе, которую сделал Барабанов перед тем,  как  сказать
"нет", понял: ссылался! Ссылался потому, что был пьян; в трезвом  виде  он
слишком военный человек, чтобы пойти на это.
   - В ответ на возражения Тарахов