ных установок. И еще колеи в лес,
и еще. Указка направо - в чье-то хозяйство, потом указка налево - в чье-то
другое. И вдали шлагбаум, где надо будет предъявлять пропуск.  Дальше  без
пропуска днем не проедешь.
   Было последнее утро растянувшегося на два месяца затишья...



18

   До начала Белорусской операции оставались считанные часы.
   Три фронта должны были начать ее завтра утром, 23 июня, а  четвертый  -
сутками позже.
   Наступление начиналось в третью годовщину войны именно там,  где  немцы
три года назад нанесли нам самое жестокое поражение. Немецкая группа армий
"Центр", которая когда-то доходила почти до самой  Москвы,  теперь  стояла
перед нами на прямой дороге к Берлину, и это чувствовали не только мы,  но
и немцы.
   Из допросов пленных стало  известно,  что  за  немецкой  оборонительной
линией в Белоруссии утвердилось название "Фатерлянд" - родина! Официальным
или солдатским было это название, в конце концов, не имело  значения,  так
или иначе оно говорило о самоощущении немцев, что Берлин у них за спиной.
   По-особому воспринималось предстоящее наступление и нами самими.  Почти
все географические пункты, упоминавшиеся при планировании  операции,  были
связаны с войной двенадцатого года,  с  движением  Наполеона  к  Москве  и
гибелью его великой армии. Планировавшие операцию генералы и офицеры  были
не склонны к символике, но именно об этом напоминали им названия городов и
рек: Витебск, Могилев, Борисов, Минск,  Гродно,  Днепр,  Друть,  Березина,
Неман...
   И не плодом ли этих воспоминаний было то известное строго ограниченному
кругу лиц кодовое название предстоящей операции "Багратион",  которое  еще
весной, месяц назад, дал ей Сталин?
   Те из участников операции "Багратион", кто дожил до конца войны,  потом
смогли прочесть сочинения немецких историков, назвавших случившееся крахом
немецкой армии,  по  своим  масштабам  и  последствиям  превзошедшим  даже
катастрофу под Сталинградом.
   Однако тогда, в июне 1944 года, всего этого еще не было написано  ни  в
немецких, ни в наших  военных  историях.  Разгром  немецкой  группы  армий
"Центр" в лесах Белоруссии существовал только в замысле; и на всех четырех
готовившихся  к  наступлению  фронтах,  на  всех   ступенях   командования
предпринималось множество разнообразных усилий,  чтобы  как  можно  дольше
оставить немцев в заблуждении относительно времени,  места  и  направления
наших будущих ударов.
   К операции "Багратион" готовилось без малого полтора миллиона  человек,
больше тридцати тысяч артиллерийских стволов, шесть тысяч самолетов,  пять
тысяч танков и самоходных орудий. Полностью  скрыть  приготовления  такого
масштаба невозможно. Оставалось создать у немцев ложное  впечатление,  что
хотя подготовка идет повсюду, но главный удар, с  которого  начнется  наше
большое летнее наступление, будет нанесен все-таки не здесь, в Белоруссии,
а южнее - на Украине.
   Для  этого  был  разработан  план  дезинформации  огромных   масштабов,
включавший в себя и ложные переброски войск, и их ложное сосредоточение на
юге. Это соединялось со строжайшей маскировкой всех видов,  радиомолчанием
и радиодезинформацией. Исчезнувшая еще зимой армия,  которую  немцы  давно
разыскивали, числя ее в резерве Ставки, вдруг "неосторожно" давала  засечь
по радио свою переброску на  юг,  именно  на  то  направление,  где  немцы
считали вполне логичным ждать ее ввода в бой. Хотя на самом деле эта армия
была давно расформирована и существовала лишь как набор  радиосигналов.  А
реально существовавшие танковые корпуса,  направлявшиеся  на  север,  были
переименованы в стрелковые; их командирам временно дали другие фамилии; на
документах ставились другие,  временные,  печати;  танки  перевозились  на
платформах, замаскированных под вагоны, и даже в местах прибытия  танкисты
носили общевойсковые погоны и временно становились на довольствие, числясь
как стрелковые части.
   А  когда  в  результате  всего  этого  у  немцев   стало   складываться
впечатление, что наш главный удар будет  наноситься  не  в  Белоруссии,  а
южнее, и они заблаговременно стали смещать часть своих резервов с севера к
югу, партизанам было дано указание на время ослабить действия на  рокадных
дорогах, по которым шли переброски немецких войск. Удар по этим дорогам  -
начало большой "рельсовой войны" - был приурочен  к  тому  моменту,  когда
начнется операция "Багратион" и немцам  понадобится  срочно  перебрасывать
свои резервы обратно с юга на север.
   Конечно, считать, что мы в каждом случае введем в  заблуждение  немцев,
было бы неосмотрительно. Но вся эта кропотливая работа обмана велась долго
и неотступно; она была одной из тех предпосылок  победы,  которыми  нельзя
пренебречь, готовя наступление.
   Неотступность  в  требованиях  -  уже  заранее  всем,   чем   возможно,
обеспечить успех - была не только результатом выросшего за три года  войны
умения воевать, но и свидетельством острой потребности сделать  как  можно
больше действительно малой кровью.
   Страна вступала в четвертый год войны в сознании близости окончательной
победы, но каждое  новое  усилие  стоило  ей  великого  труда.  А  значит,
напрасных усилий не имело права быть. Ни напрасных, ни непродуманных.  Они
были бы преступлением перед  этой  страной,  которая  своими  усталыми  от
войны, натруженными руками делала там, в тылу, в четыре раза больше танков
и в шесть раз больше самолетов, чем три года назад. И в  той  непреклонной
тщательности, с которой готовилось наступление в  Белоруссии,  участвовало
сознание всего этого. Оно существовало и в обществе и в армии и  в  чем-то
самом главном определяло собой поведение людей и на фронте и в тылу.
   Сама смертельная опасность заставляет всякого воюющего человека  всегда
хотеть, чтобы он был как можно лучше вооружен и защищен. На  третьем  году
войны человек на фронте все  больше  отвыкал  думать  о  том,  о  чем  так
мучительно думал в начале; теперь у него уже  не  было  чувства,  что  ему
недодано против немца. Ему и додали все, чего не хватало  раньше,  и  дали
многое из того, чего теперь, наоборот, не хватало у немца.
   Конечно, даже при неоспоримом превосходстве  в  качестве  и  количестве
оружия не всякий бой оказывается  удачным  для  того,  кто  обладает  этим
превосходством, - так бывало раньше с немцами, бывало теперь и с нами.  Да
и опасность,  что  могут  убить,  все  равно  остается  для  каждого,  кто
по-прежнему находится под огнем. Но все же общее чувство,  что  теперь  мы
живем в таком военном достатке, о каком и не мечтали в сорок первом  году,
намного облегчало жизнь людей на войне.
   Понятие "умеем воевать" - о всех нас,  вместе  взятых,  -  или  понятие
"умеет" - о ком-то, взятом отдельно, - в ходе войны стали  связываться  со
все более высокими требованиями  и  к  себе  и  к  другим  людям.  И  хотя
готовность к самопожертвованию оставалась на прежней высоте, рядом  с  ней
возросло и понятие цены человеческой жизни. А с возрастанием этого понятия
военные люди разных рангов стали много строже, чем  раньше,  относиться  к
вопросу об оправданности  или  неоправданности  тех  непрерывных  смертей,
которые все  вкупе  носят  на  войне  название  потерь.  И  эта  возросшая
строгость к себе сейчас, в канун операции "Багратион", тоже была составной
частью того общего духа войска, о котором когда-то писал Толстой.


   Хотя  армия  Серпилина  была  всего  лишь  одной   из   двух   десятков
общевойсковых  армий,  которым  предстояло  принять  участие  в   огромном
белорусском наступлении, в ней насчитывалось ни мало ни много - сто  тысяч
человек. А если точней, то со  всеми  приданными  частями,  по  списочному
составу на вчерашний день, 98992 человека.
   "Три наших Рязани", - с усмешкой подумал Серпилин вчера, вспомнив  свою
молодость, когда начиналась не эта, а еще та, первая мировая война. Рязань
была еще губернским городом с  тридцатью  пятью  тысячами  жителей,  а  он
кончал в ней фельдшерскую школу.
   В полосе армии было сосредоточено около трех тысяч орудий и  минометов,
триста танков и самоходок, и почти все это  было  нацелено  на  тот  узкий
четырнадцатикилометровый участок прорыва, где предстояло решаться делу. По
двести орудий и минометов на каждый километр. По  стволу  на  каждые  пять
метров. И по пятьдесят метров  на  каждый  танк  или  самоходку,  если  бы
роздали эти танки и самоходки  всем  поровну,  чего,  конечно,  делать  не
будем.
   Танки будут главным образом поддерживать  пехоту;  исключение  составит
одна бригада, которую намечено уже после форсирования  Днепра  включить  в
подвижную группу и резануть ею в обход Могилева. А более крупных  танковых
сил Ставка  не  дала  ни  твоей  армии,  ни  фронту.  Видимо,  на  главных
направлениях будут действовать соседние фронты - справа и слева. Им и даны
мехкорпуса, а возможно, танковые армии. Этого тебе, командарму,  знать  не
положено, но предполагать не возбраняется; и по нынешнему времени было  бы
странно не предполагать: теперь без  танков  на  главных  направлениях  не
воюют.
   А вообще-то все это,  как  говорится,  вольные  мысли  при  взгляде  на
большую карту. Как бы ни планировал лось все в целом, а  здесь,  на  вашем
фронте, главный удар доверено наносить тебе и с самого возвращения в армию
ни о чем другом думать некогда. Поставлена задача на пятый  день  операции
освободить Могилев. А чтобы освободить, надо  еще  до  него  дойти,  а  по
дороге четыре реки одна за другой, и каждую  надо  форсировать,  и  каждая
кусается - поймы заболочены!
   Можно, конечно, догадаться, что твоя задача здесь,  в  центре  немецкой
обороны, не только взять Могилев, но и привлечь на себя как  можно  больше
сил противника, пока там, северней и южней, взломав оборону, другие фронты
рванут вглубь, навстречу друг другу, и замкнут клещи где-то под Минском. И
это не праздные размышления для командарма: когда предвидишь общий  размах
событий, сильней чувствуешь ответственность за  то,  что  выпало  на  твою
долю. И все же лишнего времени на эти мысли нет. И  не  от  чего  оторвать
его. Только от сна. Но спать тоже надо. Тот, кто взял на войне в  привычку
не спать  по  ночам,  сам  себя  обманывает.  Конечно,  день  на  день  не
приходится, а все же чудес не бывает; что ночью недоспано, досыпают  днем.
А если не досыпают, то какую-то часть работы делают вполглаза.  Лучше  уж,
за самым крайним исключением, свои шесть часов ночью взять, а остальные  -
работать. Не только для здоровья лучше, но и для дела. Проверено.
   Событий за те семнадцать дней, что вернулся в армию,  произошло  много.
На  Карельском  перешейке  за  десять  суток  проткнули  и  смотали  линию
Маннергейма, все три ее полосы, а вчера взяли Выборг. Вспоминая  все,  что
слышал про Финскую войну, как тогда до этого  же  Выборга  шли  не  десять
суток, а десятью десять - больше трех месяцев, - лишний раз  думаешь,  что
воевать все же научились. И от тебя здесь ждут  такого  же  умения  ломать
оборону.
   На Западе союзники наконец-то  высадились  во  Франции.  Хотя  вчера  в
сообщении Информбюро об итогах трех лет войны и сказано  про  их  высадку,
что она блестящая, но пока что уже третью  неделю  воюют  все  на  том  же
полуострове Котантен, на котором высадились. На простор еще не  вырвались.
Конечно, если вникнуть,  дело  нелегкое.  Где-нибудь  за  речкой  плацдарм
захватишь, и то, пока его удержишь,  семь  потов  прошибет.  А  тут  море.
Правда, готовились к этому не один год.  Времени  было  достаточно,  чтобы
любую "мощу" собрать.  Но,  видимо,  моща  мощой,  а  немцы  не  больно-то
поддаются. Дают почувствовать, что значит немец и с чем его едят.  Ничего,
пусть покорячатся. Если б там у союзников слишком  легко  пошло,  было  бы
даже обидно. Хотя и желаешь им победы, но при этом  в  душе  хочешь,  чтоб
хоть немного испили из той чаши, из которой мы по горло сыты.
   Но об этом много думать некогда. Сначала приказал Синцову достать карту
французского побережья, следил по  ней,  разбирался,  а  в  последние  дни
недосуг. Услышишь, что без особых перемен, и этим ограничиваешься.
   Даже на свое личное, о чем еще недавно в Москве думал и днем  и  ночью,
тоже какая-то, черт ее знает, диета. Подумаешь,  не  удержишься,  а  потом
заставляешь себя - из головы вон! И  ничего,  получается.  Количество  дел
помогает.
   За эти дни пришло два письма, длинные,  по  нескольку  листов,  с  двух
сторон. Такие, каких еще никогда в жизни не получал. Как будто продолжение
разговора. Как будто не считается с тем, что она там, а ты здесь, а  сидит
перед тобой и так все подряд и говорит, что без тебя надумала.
   Читал оба письма на ночь глядя, после всех дел, а отвечал  с  утра,  до
всех дел. О том, чем был занят, разумеется, не писал.  Писал,  что  жив  и
здоров, придерживается режима, как обещал, старается спать шесть  часов  и
продолжает гимнастику для ключицы.
   Если бы повернулась рука, написал бы, что любит ее, как еще  никого  не
любил. Но написать это не повернулась рука, перед собственным прошлым.
   В конце второго письма была полевая почта... "Отвечай сюда. Послезавтра
еду". Раз послезавтра еду,  значит,  пока  письмо  шло,  она  уже  там,  в
госпитале, на соседнем справа фронте. Сделала, как собиралась.
   Читая письмо, вспоминал ее слова; "Как, возьмете меня к себе в  армию?"
И свой ответ: "Не возьму". И нестерпимо захотелось, чтобы она была  здесь,
а не там.
   Еще никогда, кажется, он не работал с  таким  напряжением,  как  в  эти
семнадцать суток после возвращения в армию.
   Как  и  всякому  командиру,  ему  всю  войну  хотелось  иметь  в  своем
распоряжении больше сил и средств, чем у него было. На  войне  никогда  не
считаешь, что у тебя чего-нибудь в избытке. И все же он не мог  скрыть  от
себя - от других скрыть сумел - того  волнения,  которое  испытал,  когда,
вернувшись в армию, принял ее заново во вдвое большем составе,  чем  была.
Таким хозяйством он еще не командовал. У него только один раз было  восемь
дивизий - на Курской дуге. Бывало и шесть и пять.  Но  тринадцати  дивизий
еще не бывало. Поддерживать наступление к нему пришло  двенадцать  тяжелых
артиллерийских полков, артиллерийская дивизия  прорыва,  несколько  бригад
гвардейских минометов,  две  противотанковые  бригады.  Хотя  армии  и  не
придали мехкорпуса, но все же в ее составе теперь  оказалось  кроме  своих
штатных танков еще три танковые бригады и два полка самоходок. А  прибытие
саперных батальонов, понтонных и других инженерных частей  снова  и  снова
напоминало о водных преградах, которые предстояло преодолеть.
   Армейское хозяйство в канун наступления... Как  представить  себе,  что
это такое? И с чем это сравнить,  не  на  войне,  а  где-нибудь  в  мирной
обстановке? Наверно, не с чем  сравнивать.  Потому  что  нет  такого  вида
ответственности, которая бы не лежала на человеке, стоящем во главе  этого
хозяйства.
   И для людей, которые были над Серпилиным, командовали им, и для  людей,
которыми командовал он, сейчас, перед началом операции, не имела  значения
его собственная личность вне того дела, которое  ему  предстояло  сделать.
Сейчас для всех них имело значение лишь одно: способен или не способен  ты
сделать то, что от тебя требуется? И при этом, строго  выполняя  все,  что
требуется, способен ли уберечь  какое-то  количество  человеческих  жизней
вопреки ожидавшимся потерям или потерять  еще  кого-то  сверх  ожидавшихся
потерь?
   И он считал справедливым такой взгляд на себя, потому что сам точно так
же смотрел на других. И все, что у него было за душой, все нажитое  опытом
и воспитанное жизнью, все приобретенное в строю, в академиях и в  боях  за
тридцать лет службы, все пережитое и перетерпленное, все самое  хорошее  и
сильное, что было в нем, включая его веру в людей, - все это  без  остатка
он вкладывал сейчас в подготовку  операции.  Все  взятое  из  войны  снова
вкладывал в войну.
   Что  значит  хорошо  подготовиться  к  будущему  наступлению?  Прорвать
немецкие позиции, разбить немцев, форсировать четыре реки, взять  Могилев,
уложиться при этом в сроки, которые даны? Да, так. Но это еще не все.  При
этом требуется выполнить приказ с наименьшими потерями в людях и  технике.
Прийти в Могилев не  при  последнем  издыхании,  а  готовым  к  дальнейшим
действиям. Обойтись без напрасных потерь  -  общие  слова,  а  в  бою  все
конкретно: в одном случае те же самые потери напрасные, а в  другом  -  не
напрасные. За этими словами  должна  присутствовать  мысль  и  работа.  Не
просто требовать от  подчиненных:  берегите  людей.  Такое  требование  на
войне, если оно ничем другим не подкреплено, - сотрясение воздуха!  Скажи,
пожалуйста, какие слова генерал говорит: берегите людей!  От  таких  слов,
если за ними дело  не  стоит,  только  дурака  слеза  прошибет.  Какой  же
начальник скажет: не берегите людей? Такого во всей армии  не  найдешь.  А
вот сделать так, чтоб добиться победы и действительно сберечь людей, - это
и есть военное искусство.
   Действительная забота о людях в то же время есть и забота о деле:  если
сегодня в этом наступлении потеряешь людей больше, чем строго  необходимо,
завтра с кем воевать будешь? Если  армия  снабжена  к  началу  наступления
всем, чем только возможно было ее снабдить, - это и есть начало  заботы  о
людях. И то, что за их спиной на участке прорыва двести орудий на километр
будут молотить по немцам, - забота о людях. И что танки на участке прорыва
вместе с пехотой пойдут - тоже значит, что этим людей сохраним. И  что  со
снарядами голодать не придется - забота о людях, лишних потерь не понесем.
И что,  не  считая  фронтовых  госпиталей,  в  самой  армии,  как  сегодня
доложили, семь тысяч шестьсот коек подготовлено - тоже имеет  отношение  к
потерям: значит, сумеем всех, кто ранен, сразу на койку! И  где  передовые
медицинские пункты разместим, от этого жизнь людей зависит. А не только от
того, скольких из них  осколками  зацепило.  Скольких  зацепило,  стольких
зацепило. А вот через сколько минут и часов после этого он на стол попал -
вот в чем вопрос! Чтобы самому прочувствовать, как подготовилась медицина,
сегодня ранним утром, в последний день перед наступлением, еще раз  вызвал
к себе начсанарма для личного доклада. Слушали его вдвоем  с  Захаровым  и
внесли несколько поправок в планы эвакуации раненых, так же как за три дня
до этого - в планы инженерного обеспечения.
   За сколько времени проходы  в  немецких  заграждениях  и  минных  полях
сделаем, вручную будем их рвать  или  закатим  туда  подрывные  заряды  на
тележках, а потом ударим по всей минной полосе  так,  чтобы  от  детонации
рвануло эти заряды и расчистило проходы, - от этого тоже зависит и сколько
саперов потеряем, и как быстро через проходы пройдем.  То  же  самое  и  с
переправами: какие средства для них заготовлены и в каком количестве?  Чем
быстрее перелезем, тем дешевле за это заплатим!
   И наконец подготовка самой пехоты к наступлению, вся та учеба,  которой
полтора месяца занимались у себя в тылу с теми, кому завтра наступать. Как
их подготовили? От этого зависит, как  пойдут.  Если  впритык  за  огневым
валом, больших потерь не понесут. А  если  отстанут,  залягут  -  упустишь
время и потом головы не подымешь! Хотя  при  учебном  форсировании  водных
преград  и  движении  за  огневым  валом  своей  артиллерии  в   условиях,
приближенных к боевым, потеряли из-за недолетов четырех человек убитыми  и
двадцать ранеными; как ни горько, но даже и эти потери  ради  того,  чтобы
потом не понесли несравнимо больших.
   И прав был Батюк, когда позавчера, во время рекогносцировки на  участке
прорыва, послал по матери того подхалима, который, рассчитывая  польстить,
стал говорить ему, что  командующий  фронтом  слишком  мало  бережет  свою
жизнь, что при всей его храбрости не вправе  ползать  по  переднему  краю.
Правильно оборвал его Батюк, почувствовал фальшь. Надо или  не  н