бе в экое пекло залезать.
   - Служба! Определен состоять на Днепре у Никитина Перевоза  [3],  где
буду выдавать паспорта купцам нашим, кои с крымским ханом торги имеют...
Я ведь и татарский язык постиг. А ты как?
   - А никак. Видишь, лежу. Думаю.
   - Так ты встань. Думай стоя. Или бегай...
   Стемнело. Григорий велел лакею подать свечи.
   - Прощай, брат Васенька, - сказал Рубану с лаской. - Видать, мои  ва-
ленки тебе на пользу пошли: ты в них до чина добегался... Я ведь тоже не
залежусь долго - скоро отъеду!
   Матери он объявил, что отбывает в Петербург  для  служения  в  Конной
гвардии, и чтобы она дала ему денег на подъем и  экипировку.  Дарья  Ва-
сильевна предъявила сыночку кукиш:
   - Полюбуйся, какая тебе пировка будет... Ишь какой храбрый капрал вы-
искался: пришел и дай ему, будто я на мешке с деньгами сижу... Не  будет
тебе моего родительского благословения!
   Маменька распалилась. Потемкин не уступал:
   - Уеду в полк и без твоего благословения...
   Ни копейки не дали и родные. Никто не одобрял его решения  служить  в
полку, ибо не верили, что лентяй способен сделать карьер воинский. Сере-
жа Кисловский свысока внушал братцу:
   - Лучше ступай по службе гражданской. К полудню надобно в присутствие
казенное заявиться, а после обеда - отдыхай. Иные старость свою конторс-
кую даже в Сенате кончают.
   - Не хочу ничего я в старости - хочу в молодости!
   Один выжига Матвей Жуляков искренно сочувствовал Грише и подарил  ему
три рубля (все, что имел):
   - Генералом станешь - не забывай! Мундирчик твой разложим на противне
и в печку сунем. Сколько ни стечет с него, все пропьем и капусткой заку-
сим...
   Три рубля не деньги: гвардия любит богатых!
   Амвросия он застал после службы, утомленным чтением проповеди. Монахи
разоблачали первосвященника от одежд пышных, благоухающих духами и лада-
ном. Оставшись в белой просторной рубахе, мягко ступая сапожками из  ма-
линового бархата, Зертис-Каменский строптивым жестом выслал всех  служек
вон, велел Потемкину:
   - Не стой как пень. Сядь, бестолочь дворянская...
   Теплый ливень прошумел над Москвой, омывая сады.  Кто-то  постучал  в
окно с улицы, и Амвросий впустил в свои покои ученого  скворца.  Мокрая,
взъерошенная птица уселась на плечо владыки, вставила острый клюв свой в
ухо ему.
   - Так, так, скворушка, - закивал Амвросий, - рассказывай, что  слыхал
на Москве... Неужели правда, что Потемкин в полк собрался, а денег нету?
Так, так... спасибо, умник ты мой!
   Кормя птицу с руки зернами, владыка спросил:
   - Правда сие, Гриша?
   - Да. Хочу в полк ехать. А на что лошадей  купить?  На  что  амуницию
справить? Никто не любит меня, никто не знает...
   Амвросий пятерней расчесал смолистую бороду, всю в  крупных  завитуш-
ках, как у ассирийского сатрапа. Сверкнул очами.
   - Сколь нужно тебе? - вопросил дельно.
   - Мне бы хоть сто рублей... для начала жизни.
   Амвросий махнул рукой (ярко вспыхнули перстни):
   - Это не для начала - для конца жизни!  На  сто  рублей  в  гарнизоне
Оренбургском хорошо маяться, а в гвардии... у-у-у!
   - Так быть-то мне как? - растерялся Потемкин.
   Амвросий выпятил богатырскую грудь:
   - Жить начинаешь, так запомни слова мои: деньги -  вздор,  а  люди  -
все... Ты когда-нибудь людей бил?
   - Такого греха за собой не помню.
   - И впредь не смей! На, забирай... вздор.
   Сказав так, Амвросий дал Потемкину полтысячи рублей. Потемкин,  побо-
жился:
   - Вот как пред истинным... верну долг сей.
   Амвросий захохотал так, что лампады угасли.
   - Не божись! - гаркнул владыка Крутицкий и Можайский. - Знаю я породу
вашу собачью. Все забудешь. Никогда не вернешь...
   Потемкина проводил до заставы выжига Матвей Жуляков  -  пьян-распьян,
едва на ногах держался. Но в разлуку нежную сказал мастеровой слова  на-
путственные, слова воистину мудрейшие:
   - Ты, Гриша, конечно, служи... старайся! Но с большими  господами  за
одним столом вишен не ешь. Коли учнут они косточками  плеваться,  обяза-
тельно глаза тебе повыщелкивают.
   А ведь верно напророчил пьяный выжига...


   ЗАНАВЕС

   Над Босфором, в гуще садов, сбегающих  к  морю,  господствует  Сераль
[4]. Это резиденция султана: киоски и дворцы, тюрьмы и  мечети,  бани  и
огороды, монетный двор и конюшни, лазарет и... гарем, конечно!
   Внутри Сераля расположен Диван - правительство; возле Дивана  площадь
с фонтаном, окруженная кипарисами. Из Дивана в Сераль  протянута  крытая
галерея, через которую иноземных послов проводят в залу для  свидания  с
султаном; зала эта - тесная, нежилая и темная, в ней  одни  табуретки  и
ниши в стенках. Что дальше - никто не знает! Но туда проводят юных плен-
ниц для султана.
   Женщина, попав в гарем, покидает его мертвой в гробу -  до  кладбища,
или живой в мешке-до Босфора, где ее топят...
   Мустафа III лицо белил, а бороду чернил. Он жил в  заточении  гарема,
который враги его намеренно составили из женщин бесплодных.  Боясь  быть
отравленным, падишах изучил европейскую медицину, а чтобы разгадать тай-
ны будущего, внимательно следил за расположением небесных светил,  само-
учкой постигая астрономию и математику. Мустафа III не был  гением  (как
писал о нем Вольтер Екатерине) и не был идиотом  (как  писала  Екатерина
Вольтеру)... Своему врачу Габису султан признался:
   - Сегодня ночью расстановка небесных светил была такова, что мне сле-
дует ждать неприятностей со стороны севера...
   Слушая пение канареек, он принимал версальского посла Вержена, толко-
вавшего о необходимости заведения литейных цехов, чтобы турки могли  от-
ливать пушки. Но пока что Франция сама снабжала Турцию  пушками,  отчего
бунтовали янычары. Палить из пушек по неверным они всегда  согласны.  Но
их не заставишь чистить пушки банниками, сделанными  из  свиной  щетины.
Янычары вытаскивали на улицы Стамбула большие котлы, в которых варили то
щербет, то луковую похлебку, они лупили в них, как  в  барабаны,  крича:
"Аллах не простит нам осквернения артиллерии свининой, которой  кормятся
одни лишь поганые гяуры..." Габис умолял султана не  забывать  о  верном
друге - прусском короле Фридрихе II.
   - А в Крыму пока все спокойно, и не тревожьте свое  сердце  печалями,
дабы печень не вырабатывала избытка вредной желчи...
   Крым оскудел! Если бы сейчас восстали из могил солдаты легионов Мини-
ха, уже побывавшие здесь дважды, они бы не увидели богатых лавок и  шум-
ных базаров... Обнищавшие татары макали в баранье сало ячменные лепешки,
их жены в обветшалых халатах хлебали просяной кисель, заедая  его  диким
чесноком; татарки в Крыму упрекали мужей:
   - Трус! Когда добудешь мне пленных ясырей? Смотри, я уже состарилась.
Неужели так и помру, не поносив шелковых шальвар  и  туфель  из  мягкого
сафьяна? Наши дети забыли вкус мяса, им надоело играть пустыми  колодка-
ми, из которых уже много лет не торчат ноги русских пленников...  Почему
я сама должна полоть кукурузу? Плохо ты любишь свою жену, если не можешь
доставить мне русских ясырей.
   - Молчи, молчи, - отвечали мужья. - Ты же сама знаешь,  что  в  Крыму
сабли отточены и арканы всегда наготове, но Порта со времен Миниха слиш-
ком бережет мир с московами...
   Однако зимою 1758 года даже почтенные кадии стали открыто говорить на
базарах, что благословенный ветер войны с Россией уже раздувается  вели-
ким Крым-Гиреем, сераскиром ногайских орд, кочующих  в  пределах  Черно-
морья (от Молдавии до Кубани).
   - Придет время, - вещали муллы и улемы,  -  и  Крым-Гирей  не  станет
ждать милости у Порога Счастья: он ворвется в  Бахчисарай  как  вихрь  и
принесет с собой бурю, а тогда снова запылают города неверных...
   Так и случилось! Ранней весной ногайцы вскочили на коней  и,  нещадно
избивая турецкие гарнизоны, черной тучей ворвались в Крым; натиск их ка-
валерии был неукротим. Крым-Гирей вступил в Бахчисарай и под клики наро-
да татарского возвестил на майдане:
   - Предки завещали нам быть сытыми и веселыми от войны с неверными,  и
я на конце своей сабли принес вам войну, которой вы жаждете! Я  заставлю
Петербург платить Крыму дань, как раньше платила ее Москва... Мы  возро-
дим былое могущество Золотой Орды! Добавьте в сладкий шербет столько ви-
ноградного соку, чтобы к вечеру ни один татарин не оставался скучным...
   На пиках ногайских всадников жиром истекали над пламенем костров туши
баранов. В эту ночь грандиозного татарского веселья новый владыка  Крыма
заснул посреди улицы пьянее всех, сжимая одной рукой нагайку, а другой -
рукоять сабли. Его голова возлежала на седле, вонючем от лошадиного  по-
та, над ним гремели зурны, - Крым-Гирей крепко спал, и ветер шевелил его
рыжую бороду, а придворный поэт Эдиб воспевал его заслуги:
   Крым-Гирей, сын высокостепенного Дсплста, твоя звезда взошла на гори-
зонте славы, освещая весь мир.
   Ты - краса нашего Крыма, рудник кротости, великодушная тень Аллаха на
земле.
   Все богатые и нищие-тому свидетели...
   Да ослепит Аллах зрение твоих врагов!
   Турецкие историки прозвали Крым-Гирея "дэли-ханом", что в переводе на
русский язык означает - помешанный хан!
   - Черное море, - утверждал Крым-Гирей, - московы увидят лишь с  база-
ров Кафы, когда я, опутав их арканами, пригоню на продажу, как стадо ба-
ранов...
   Он запивал жирный плов французским шартрезом,  рассуждая  с  синьором
Форнетти о философии Монтескье, наизусть цитировал смешные сцены из  ко-
медий Мольера. Свои комнаты в Бахчисарае он украсил  портретом  Фридриха
II, к которому и направил послов.
   - О великий прусский падишах, - сказали татары, -  неужели  ты  забыл
нашего хана, он не раз посылал тебе стихи, в которых удачно сравнил тебя
с нежным мизинчиком на ноге девственницы.
   - Да, я помню эти стихи, - отвечал король, - и я очень рад,  что  мой
татарский друг достиг высокого положения в Крыму...
   Образовалась новая политическая ось: Бахчисарай-Берлин!
   Фридрих II (реалистичный политик) уже видел свои корабли в Черном мо-
ре; в Берлине появилась надежда - ударом в тыл  России  отвлечь  русские
армии от Кенигсберга, а тогда... что тогда? "Тогда, - сказал король, - я
могу развернуть свои войска и отнять  у  русских  Курляндию..."  Фридрих
отправил послов в Бахчисарай; они прилагали все старания, дабы возбудить
Крым-Гирея к набегу на Киев. Но хан уже был  извещен  о  болезни  царицы
Елизаветы; если она умрет, на престол взойдет Петр III, поклонник прусс-
кого короля, - тогда хан останется в дураках... Крым-Гирей щедро  и  то-
ропливо украшал  Бахчисарай  дворцами,  мечетями,  банями  и  фонтанами;
прусские послы были ослеплены обилием лазури и золота. Возлежа на  оран-
жевых подушках, хан пудами поглощал дары утонченной парижской  кухни,  а
его телохранители натягивали тетиву луков каждый раз, когда кто-либо  из
гостей подходил к престолу ближе, нежели это дозволялось... Война будет!
Крыму без грабежа не жить!
   - Мы все погибнем без войны, - говорили улемы  и  рисовали  для  хана
карту вселенной, в центре которой  располагался  Бахчисарай,  пронзающий
лучами татарских стрел самые дальние страны.
   Было очень раннее свежее утро, когда Потемкин  подъехал  к  Аничковой
заставе Санкт-Петербурга - загорелый и серьезный.
   От рогатки его окликнули сонные стражи:
   - Кажи вид и говори, на што едешь.
   Григорий привстал на стременах:
   - Потемкин. Гефрейт-капрал Конной гвардии, из университета за дурь  и
леность выбитый... Служить еду!
   - Ну езжай, коли так.
   И шлагбаум подняли.
   Потемкин ехал вдоль Невской першпективы, усталый конь фыркал под ним,
призрачный Петербург досматривал последние сны.
   Но первый петух уже возвестил приближение зари.
   Это был возглас жизни, зовущий к славе.


   ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
   Торжествующая Минерва

   Вся политика заключается в трех словах:  обстоятельства,  предположе-
ние, случайность... Нужно быть очень твердой в своих решениях, ибо  лишь
слабоумные нерешительны!
   Екатерина II (из переписки)


   1. ЕКАТЕРИНИНСКИЕ ОРЛЫ

   Орловых было пятеро братьев - Иван, Григорий, Алешка, Федор да Влади-
мир. Все пятеро - верзилы-громобои, кровь с молоком и медом,  растворен-
ная водками и наливками. Службу начинали солдатами, и никто в Петербурге
не мог совладать с ними, ибо на расправу были коротки. А всю  шайку-бра-
тию держал в подчинении старший сирота - Иван Орлов; при нем младшие ды-
шать не смели, садились лишь по его команде, величая  Ванюшеньку  почти-
тельно - судариком, папинькой, старинушкой. Ежели его не  понимали,  Ва-
нечка кулаком - бац в ухо, и в головах братцев наступало прояснение. Был
Иван Орлов вроде семейного кассира: если не успели братишечки  полтинник
пропить, он его отбирал у них, говоря:
   - У меня-то верней сохранится...
   В трактирах Юберкампфа и Неймана, в гиблых вертепах у Калинкина моста
об Орловых ходила дурная слава. Но  гуляки  были  и  отважными  воинами.
Гришка Орлов в битве при Цорндорфе получил  три  раны  и,  весь  залитый
кровью,  не  покинул  сражения.  Лично  пленил  графа  Шверина,  бывшего
адъютанта прусского короля; вместе с пленником был отправлен  в  Кенигс-
берг; там Орлов разбил немало женских сердец, став желанным гостем в до-
мах прусских бюргеров. Затем храбрец отбыл на берега Невы, где  сделался
адъютантом графа Петра Шувалова,  генерал-фельдцейхмейстера.  Миллионные
доходы Шувалов имел не с пушечной пальбы - он  был  первым  капиталистом
России, монополизировавшим в стране торговлю рыбой, табаком и солью. При
таком начальнике сытно жилось, сладко пилось. Но в один из дней,  обедая
при дворе, Шувалов притащил в Артиллерийскую контору громадный ананас со
стола царицы, еще не ведая, что этот заморский фрукт, вроде бомбы,  сей-
час же взорвет его счастье и благополучие.
   - Гришка, - сказал он адъютанту, - сам не съем и жене не дам попробо-
вать. Хватай ананасину за этот хвостик и мигом отнеси  его...  Сам  зна-
ешь-кому!
   - Знаю, - отвечал Орлов, очень догадливый.
   Этот ананас привел его в объятия княгини Елены Куракиной, связь кото-
рой с Петром Шуваловым была известна всему Петербургу. В старинных мему-
арах начертано: "Куракина была слишком опытная дама,  и  она  поздравила
себя с находкою лука Купидона, постоянно натянутого..." Шувалов встретил
Орлова деловым вопросом:
   - А что моя душенька? Довольна ли ананасом?
   - Еще как! Велела поскорее другой присылать.
   Своего успеха у женщин Орлов не скрывал.
   - Да нет же таких дураков, - говорил он, -  чтобы  получили  орден  и
таскали его в кармане...
   Великая княгиня лишь изредка появлялась в обществе.  Никто  не  знал,
что у нее на душе. Недавно, изгнанная из Цербста королем прусским, в Па-
риже скончалась ее мать, оставив после себя кучу долгов и три  чемодана,
набитых скандальной перепиской с любовниками. Екатерине пришлось  извер-
нуться, чтобы спасти от чужих глаз эти чемоданы. А в  дополнение  к  тем
долгам, что оставила беспутная маменька в России, пришлось взять на себя
и ее парижские долги - 270 000 ливров. Так что было не до веселья!
   После отозвания Понятовского женщина оставалась  одинока,  а  великий
князь Петр был неразлучен с Воронцовой,  о  которой  иностранцы  писали:
"Она ругалась как солдат, косила глазами, дурно пахла и плевалась в раз-
говоре". Русские о ней тоже сохранили ценную  памятку:  "Была  непомерно
толста, нескладна, широкорожа и обрюзгла...  всякому  благородному  даже
взирать на сию скотину было гнусно и отвратительно". Но  могучая  фигура
фаворитки уже заслонила тонкий профиль Екатерины, и придворные оказывали
Елизавете Воронцовой почестей гораздо больше, нежели самой великой  кня-
гине...
   Был ненастный день, когда Екатерина, позевывая от скуки, смотрела  из
окон старого Зимнего дворца на обыденное оживление  Невского  проспекта.
Внимание женщины привлек незнакомый офицер, озиравший  окна  ее  покоев.
Она даже подумала: "Вот редкая картина: голова Аполлона на торсе  Герак-
ла". Наконец их взгляды, разделенные расстоянием, пересеклись. Побараба-
нив по стеклу пальцами, Екатерина окликнула камер-фрау Шаргородскую:
   - Екатерина Ивановна, а кто вон тот офицер?
   Шаргородскую даже отшатнуло от окна:
   - Да это ж Гришка Орлов! Ишь вылупил бельма  свои  бесстыжие.  И  как
только земля супостата такого носит?..
   На придворном куртаге Екатерина  заметила,  что-ее  подруга,  графиня
Прасковья Брюс, имеет подозрительно блаженный вид:
   - В чем дело? Или ты провела бурную ночь?
   Подруга призналась - да:
   - И до сих пор не могу я, Като, опомниться.
   Екатерина была заинтригована:
   - Омфала, не скрывай - кто был твой Геркулес?
   - Такой позорный волокита, что стыдно сказать.
   - Ну, графиня, не стыдись. Назови его.
   - Гришка Орлов...
   А скоро Екатерина застала подругу в слезах:
   - Этот мизерабль, этот мерзавец, этот изверг...
   - О ком ты? - спросила она.
   -  Легко  догадаться,  что  таких  слов  может   заслуживать   только
один-Гришка Орлов... Подумай, Като! Я отдала ему все самое  трепетное  и
нежное, что имею. И вдруг вчера узнаю, что, посещая меня вечерами, он по
утрам утешает эту гадкую блудницу - княгиню Ленку Куракину... Вот я отк-
рою глаза Петру Иванычу!
   Шувалова - при открывании ему глаз - мгновенно разбил  паралич,  даже
челюсть отвисла. Екатерина заинтересовалась Григорием  Орловым.  Интерес
ее был чисто женским. Извращенное время диктовало  свои  нравы,  мужчина
становился тем более желанен, чем больше у него  было  женщин.  Стороною
великая княгиня вызнала, что Орлов проживает в доме банкира  Кнутсена  -
неподалеку от Зимнего дворца.
   Со всем пылом истосковавшейся женщины Екатерина отдалась Григорию Ор-
лову-без политики, а так... просто так!
   Гришка был самый непутевый и самый добрый среди  братьев.  В  гвардии
его обожали все: рубаху последнюю снимет и отдаст, не жалея, чтобы выру-
чить человека! Зато вот Алешка Орлов (по прозванию Алехан) был прижимист
и дальновиден. Внешне добродушный и ласковый, как молочный теленочек, он
повадки имел волчьи. Своей выгоды никогда не забывал, а  прибыль  издали
чуял, словно легавая - дичь. Алехан был и самым могучим, самым  дерзким!
Ударом палаша отрубал быку голову, одной рукой  останавливал  за  колесо
карету, запряженную шестериком. Он вызывал на кулачный бой десяток  гре-
надеров, бился об заклад - на деньги. Весь в кровище, но в  ногах  стой-
кий, укладывал наземь десятерых.  Если  "сударик"  Иванушко  не  успевал
деньги отнять, шли братцы в кабак Неймана и все пропивали - в блуде и  в
пакости.
   Богатырской силе Орловых во всем гарнизоне Петербурга мог противосто-
ять только офицер армии Шванвич. В драке один на один  он  побивал  даже
Алехана, но зато если нарывался на двоих Орловых, то  уползал  домой  на
карачках. Такая война тянулась долго-долго, пока всем не прискучила. До-
говорились они по-доброму так:
   - Вот что, орлы, - сказал Шванвич братьям, - ежели где в месте нужном
сойдусь я с кем-либо из вас одним, то я до последнего грошика оберу его.
Согласны ли?
   - Идет! - согласились Орловы. - Но ежели мы тебя  вдвоем  застанем  в
трактире, тогда ты нашему нраву уступай...
   Скрепили договор выпивкой и расстались. Но однажды в осеннюю  дождли-
вую ночь двое Орловых (Алехан с Феденькой) нагрянули  в  кабак  саксонца
Неймана, а там Шванвич вовсю гуляет.
   - По уговору: вино, деньги и все грации - наши!
   Шванвич спьяна воспротивился. Тогда Орловы избили его нещадно и  выб-
росили под дождь, в уличную темень. Шванвич встал за воротами, шпагу об-
нажил. Дождался, когда на двор вылез Алешка Орлов, и рубанул его с плеча
- хрясь! Орлов кувырнулся в канаву, наполненную  грязью...  Из  трактира
выскочил Федя, стал звать:
   - Алеха-а-ан... где ты, сокол наш ясный?
   А сокол по самые уши в грязи плавает, и только "буль-буль"  слышится.
Счастье, что Шванвич был пьян, а потому удар нанес нетвердой  рукой,  не
разрубив Орлова от макушки до копчика. Но вид Алехана был  ужасен:  лицо
раскроено от уха до рта, кончик нос