Румянцева как  раз
и надобен для дел тамошних...
   Милая наперсница Прасковья Брюс явилась и напомнила:
   - Като, сегодня банный день, а ты готова ль?
   - Погоди. Меня ждет митрополит Платон.
   В соседней комнате, возле незаконченной шахматной партии, императрицу
поджидал Платон, духовный наставник сына, дородный мужчина в  соку,  ума
великого, не любивший ее, о чем она хорошо  знала.  Платон  как  следует
продумал партию, сразу объявив шах. Екатерина прикрылась пешкою.  Платон
сказал, что реконструкция Деламота в Зимнем дворце не везде удачна:
   - Устройством для себя парной бани под сводами  дворцовой  церкви  вы
допустили кощунство непростительное.
   Екатерина свела губы в яркую вишенку.
   - Меня в детстве однажды жестоко выпороли,  когда  я  Лютера  дураком
назвала, с тех пор ханжества остерегаюсь. И прошу вас в век  просвещения
быть пастырем просвещенным.
   - Мат! - объявил ей Платон.
   - Ай-ай. А кого из игроков хороших еще знаете?
   - Веревкина - нищего. Потемкин искусен.
   - Веревкина от нищеты избавлю, он человек  умный  и  забавный,  очень
смешил меня. А вот Потемкин... какой Потемкин?
   - Ваш камер-юнкер, государыня.
   - Давненько я его не видела. Вы его знали?
   - Еще  на  Москве  дискутировали.  Он  у  Амвросия  Зсртис-Каменского
пятьсот рублей выцыганил, а отдавать - так нету его...
   В бане графиня Брюс хлестала веником жилистое, абсолютно лишенное жи-
ра тело императрицы, сплетничала:
   - Слыхала ль о Потемкине? Говорят, схиму  принять  вознамерился.  Уже
давно от светской жизни бежал и заперся... Глаза-то у него, матушка,  не
стало.
   Екатерина выжимала от воды длинные волосы:
   - Куда же его глаз подсвался?
   - То ли выбили, то ли сам вытек. Окривел Голиаф  прекрасный,  и  даже
нашего обхождения не надобно, одной просфоркой утешен...
   После бани Екатерина сказала об этом Орлову.
   - Не слушай Брюсиху! - отвечал тот. - Ячмень на глазу вскочил, а  он,
лентяй, обрадовался, чтобы службой манкировать...
   На коленях императрицы пригрелся кот. Вяземский застал ее пьющей чай,
голова Екатерины была повязана платком, на манер деревенской  бабы.  Вя-
земский доложил, что гетман булаву не отдает, упрямится. Екатерина сбро-
сила с колен мурлыкающего кота.
   - А я тоже упрямая! - выпалила в гневе. - Таков уж  порядок  у  меня:
что не начато, то не сделано. Но что начну, до конца доведу, хотя бы тут
костьми разлечься...
   На пороге комнат предстал Алехан Орлов:
   - Поздравляю всех: Россия плывет морем Средиземным!
   - Браво, - отвечала Екатерина. - Кыс-кыс-кыс...
   С улицы отчаянно провизжали полозья саней. Екатерина подошла к  окну.
Зима выпала снежная. Петербург утопал в высоких сугробах. Через  замерз-
шее стекло она разглядела возок, обитый для тепла войлоком,  дверь  рас-
пахнулась, наружу выставилась трость, облитая серебром, затем высунулась
нога в громадном ботфорте.
   - Румянцев прибыл! - доложили императрице.
   Она сорвала платок с головы, прихорошилась перед зеркалом:
   - Его-то мне и надобно... Пусть идет.
   Она приняла полководца в своих личных покоях, где они удобно располо-
жились в креслах-сервантах. Чтобы не зависеть от услуг лакеев, Екатерина
сама доставала из сервантов посуду и закуски.
   - Вино будешь пить, Петр Александрыч?
   - Коли дашь, отчего ж не пить мне?..
   С хитрецой женщина начала беседу издалека:
   - Поздравь царицу свою: наш фрегат "Надежда благополучия" под  флагом
коммерческим пришел в Ливорно с товарами.
   Румянцев оценил появление корабля в Средиземном море, которое  доселе
было закрыто для мореходов русских.
   - Виват! - сказал он, осушая чарку.
   - Хорошо бы нам теперь заранее дороги в ханство  Крымское  проведать,
чтобы верные шляхи в степях иметь.
   Румянцев отставил трость, взялся за холодную рыбу.
   - Какие там дороги в степях ногайских! Посуди сама: остались тропочки
путаны, еще с походов Миниха намеченные. Ежели  армию  туда  громоздить,
так все заново учиняй - с магазинов украинских,  со  сторожек  запорожс-
ких... Чистое поле перед нами!
   - А на Украине смутно стало, - завела Екатерина о главном.  -  Гетман
шибко провинился. Старшина казацкая строптивость нам  оказывает.  Всяким
обозным, хорунжим да бунчуковым желательно господами стать,  они  там  с
сала повзбесились, латифундии себе разводят, палаццо на хуторах  строят,
будто маркизы версальские, а гайдамаки режут их заодно  с  шинкарями  да
панами гоноровыми...
   Румянцев еще не понимал, зачем она его вызвала.
   - Вот еще анекдот! - со смехом сказала Екатерина, подливая ему водки.
- Столь избыточная довольством страна, при добром климате  и  плодородии
баснословном, в казну русскую ничего не дает, а Россия знай себе в Укра-
ину тыщи бухает, как в прорву ненасытную, и куда там все девается-ума не
приложу... Пей!
   Генерал-аншеф выпил, но закусывать не стал.
   - Говори, мать моя, чего тебе от Румянцева надо.
   Екатерина сказала, что скоро объявит гетманство навеки  уничтоженным,
а его решила сделать президентом Малороссийской коллегии  и  генерал-гу-
бернатором тех краев неспокойных.
   - Когда укажешь в Глухов отъехать?
   - Когда я вырву булаву из рук гетманских...
   В ход была пущена тяжелая артиллерия - Панин!
   - Жезл фельдмаршала, - объявил он Разумовскому, - заменит вам  булаву
гетманскую. Государыня сохранит вам пожизненно содержание гетманское,  а
в придачу к Батурину дает город Гадяч со всеми селами и хуторами...  По-
думайте сами, граф, что двери Эрмитажа откроются для вас и вашей супруги
сразу же, едва вы разожмете пальцы, дабы выпустить из них булаву свою.
   - И кто же ее подхватит? - спросил Разумовский.
   - Как реликвия священная, пусть хранится в роду вашем.
   - За все, что мы, Разумовские, для императрицы сделали, могла бы  она
и добрее быть! Но теперь я вижу происки ее тайные: отняв булаву у  меня,
она ее своему кобелю передаст.
   - Кирилла Григорьич, умный ты человек, но сказал глупость явную. Гет-
манство не передается - оно истребляется!
   - А что загвалтят в Сечи Запорожской?
   - Для тебя более важен гвалт петербургский...
   В конце года Разумовский сдался и был ласково принят  Екатериною,  но
при его появлении она уже не вставала. В канун святок, собираясь в  Глу-
хов, пришел проститься Румянцев. Екатерина сказала ему, что война с тур-
ками неизбежна:
   - Еще года два, и услышим клич военной трубы...
   Лошади стыли у подъезда, закуржавев  от  морозного  инея.  Екатерина,
оказывая особую честь наместнику, проводила его до  вестибюля,  где  уже
чуялось лютое дыхание зимы. Потом выскочила и на площадь - с  непокрытою
головой; в прическе ее сверкал дивный персидский  аграф,  доставшийся  в
наследство от Елизаветы.
   - Не застынь, матушка, - сказал ей Румянцев.
   - Сейчас побегу... Ну, поцелуемся!
   Потом легко вспорхнула обратно по лестницам. Женщине  исполнилось  35
лет - она была полна энергии и здоровья, ее не надо было  еще  подталки-
вать, напротив, она нуждалась в том, чтобы ее порывы сдерживали.  "Слава
страны, - писала она в эти дни, - составляет мою собственную. Это и есть
мой главный принцип!"
   ...Где-то далеко отсюда притих ее Цербст.
   Весело отпраздновали при дворе Рождество 1765 года, удалось растормо-
шить даже бегемота Панина, и Никита Иванович, заплетаясь толстыми чурка-
ми ног, плясал "барыню", взмахивая платочком, а вокруг него ходила впри-
сядку сама императрица. Телесно обильные статс-дамы плыли павами в хоро-
воде, распевая "Заплетися, плетень", фрейлины угощались костяничным мор-
сом, кавалеры играли с ними в бирюльки, Екатерина продулась  в  макао  с
бывшим гетманом и  расплатилась  горсткою  неотшлифованных  бриллиантов.
Вдруг с шумом и визгом нагрянули дурашливые бабы в сарафанах и платках -
переодетые братья Орловы, громила Петр Пассек, "шпынь" Левушка  Нарышкин
и прочие чудаки, которые всегда хороши, лишь пока трезвые...  Далеко  за
полночь токайское и пунши совсем уже развязали языки, фрейлина Олсуфьева
горько рыдала за колонною от безнадежной  любви,  а  Екатерина,  испытав
большое желание двигаться, заявила, что поедет кататься по городу.
   - Морозище страшный, - отговаривал ее Орлов.
   - Вот и хорошо... Едем!
   На запятки саней запрыгнули Алехан  с  Григорием,  лейб-кучер  Никита
громко высморкался, кони с места пошли наметом, следом  помчались  зако-
ванные в латы  кавалергарды  с  петушиными  гребнями  на  касках.  Сияла
большая лунища,  мороз  постреливал  в  деревьях,  верный  Никита,  чуть
пьяный, спросил императрицу:
   - Куды хочешь-то, матушка?
   - А мне все равно сегодня - куда завезешь!
   Петербург был на диво пустынен, в  окнах  догорали  последние  свечи,
утомленные праздником жители отходили ко сну, -  кони  рвали  грудью  во
мрак переулков, прямо в стынь, в ледяной звон, в пересверк инея...  Ека-
терина повернулась к запяткам:
   - Вы еще не закоченели там?
   - Гони дальше, - отвечали Орловы, потирая уши.
   От Смольной деревни сани вывернули в Конногвардейскую слободу, из-под
заборов сонно пробрехали сторожевые псы. Неожиданно Алехан тронул  импе-
ратрицу за воротник шубы:
   - Эвона дом твоего камер-юнкера.
   - Какого?
   - Потемкина...
   Она дернула Никиту за кушак, чтобы остановился.
   - Проведайте его, - наказала братьям.
   Орловым не хотелось:
   - Да спит он. Время позднее.
   - Нет, не спит. Я вижу свет в одном окошке...
   Под грузным шагом богатырей надсадно скрипел снег. С крыльца толкнули
двери - заперты. Стали барабанить - не отпирают. Алехан плечом  своротил
двери с запоров. Братьев поразила запустелая нежиль в комнатах. Одинокие
свечи горели в поставцах.
   - Эй, кто тут живой? Отзовись...
   В белой рубахе до пят явился старец с распятием на шее. До пояса сви-
сала борода, а один глаз закрывала неопрятная тряпица. Орловы даже испу-
гались:
   - Гришка, что ли? Неужели ты?
   - Я, - отвечал Потемкин.
   Алехан сорвал с его лба повязку:
   - Э-е, брат, да ты и впрямь окривел...
   Куртизаны потоптались, не зная что сказать.
   - А мы не одни: матушка-государыня в санках осталась,  ждет.  О  тебе
спрашивала. Не хочешь ли повидать ее?
   - Уезжайте все, - внятно отвечал Потемкин.
   Братья ушли. Екатерина спросила их:
   - А где же мой камер-юнкер?
   - Не вытащить! Глаза у него, правда, нет...
   Они снова запрыгнули на запятки. Екатерина выбралась из саней.  Орло-
вы, переглянувшись, разом ощутили, что в ней копится небывалое  напряже-
ние-нервов, чувств, мыслей, смятения... Сделав шаг в сторону дома Потем-
кина, остановилась. Посмотрела наверх - на звезды. И, глубоко  вздохнув,
вернулась к своим.
   - Трогай, - сказала, упрятав нос в муфту.
   Кавалергардские кони печатали лед копытами. Латы сверкали при  лунном
свете. Деревья, осыпанные инеем, были прекрасны в эту ночь,  как  драго-
ценные кубки... Екатерина до самого Зимнего дворца не проронила ни  еди-
ного слова.


   ЗАНАВЕС

   Над Архангельском слышался суховатый треск - в небе  разыгралось  по-
лярное сияние. Прошка Курносов, топором за  день  намахавшись,  вечерами
постигал науку конторскую - чертежи делал, бухгалтерией  занимался  исп-
равно. Он любил такие уютные часы, любил слушать дядю Хрисанфа:
   - А вот еще Иосиф Флавий писал о кораблях, бравших на  борт  по  тыще
воинов с грузом - где нонеча суда такие? Калигула плавал на  дворцах-ко-
раблях с бассейнами для купания и водопроводом, какого не то что  в  Со-
ломбале, но даже в Питерсбурхе еще не устроили... Да-а, многие тайны на-
шего дела утеряны!
   В один из вечеров дядя чаю ему налил:
   - Разрешаю и сахарком угоститься... Слышь ты! Скоро шестнадцать тебе.
Годы таковы, что пора о чине думать. В нашем осударстве человек без чина
- место свято, но пусто. Даже дворян бесчинных "недорослями"  прозывают.
Выходи-ка ты на свою дорогу, стезю осваивай: в Питерсбурх надо ехать!  Я
тебе два письма дам. Первое к земляку нашему Катасонову, он уже в  ранге
маеорском служит. А коли нужда особая явится, спроси, где дом  статского
советника Ломоносова... В ноги!
   Прошка, чай оставив, брякнулся на колени.
   - Пойдешь за обозом с трескою. Валенки кожею подстегни. Три  рубля  -
на тебе. В тулупчике не замерзнешь. Да готовальню не забудь...
   Громадные мерзлые рыбины, раскрыв рты и выпучив глаза, поехали в  па-
радиз империи, дабы исчезнуть в кастрюльках и на сковородках  с  кипящим
маслом. Грея у сердца готовальню, шагал Прошка за санями. Древний Онежс-
кий тракт уводил в чащобы, редко где продымит деревенька, из скитов  на-
бегали дремучие отшельники - ловко и опытно воровали с возов рыбу.  Лишь
за Каргополем тракт оживился; попался едущий барин, спешивший в  родовое
поместье (начиналась подневольная крепостная  Россия,  какой  Прошка  не
знал в свободном Поморье). Ближе к весне приехали в  Петербург;  обоз  с
рыбою растекся по рынкам столичным.  Прошка  отыскал  Катасонова;  кора-
бельщик был в черном английском сюртуке, голову его утеплял короткий па-
рик мастерового.
   - Не до тебя мне сейчас, - сказал он парню. - Если хочешь, так  пошли
вместе хоронить славу нашу.
   - А кто помер-то?
   - Ломоносов...
   Прошку затолкали в громадной толпе, двигавшейся к Невской лавре. Кого
здесь только не было! В ряд с  сенаторами  шли  студенты  академические,
именитое купечество и нищие, врачи и архитекторы, скульпторы  и  актеры,
адъюнкты и архиереи, - казалось, толпа эта вобрала в себя все  сословия,
все таланты, все бездарности, все самое светлое и все самое темное.
   Шли за гробом Ломоносова лучшие друзья его.
   Притихли, несчастные!
   Шли за гробом Ломоносова злостные враги его.
   Рыдали, счастливые!
   Прошка на всю жизнь запомнил: когда  стали  зарывать  могилу,  кто-то
вдруг начал метать в нее горсти цветного бисера... Катасонов как  верну-
лись с кладбища, так и запил горькую. Прошка не волновался:  коли  пьет,
так надо. На третий день, проспавшись, майор сказал:
   - Сбирайся. Явлю начальству нашему... Ты к сроку приехал, парень: ны-
не корабли строят поспешно.
   На саночках в одну лошадку добрались до Адмиралтейства,  которым  уп-
равлял генерал-майор флота Голенищев-КутузовСредний.
   - А почему он средний-то? - спросил Прошка.
   - Чтобы не путать: три брата, все Иваны, все в одном чине, и  все  на
флоте служат... Подтяни сопли, не шмыгай носом!
   Удивительно, что большой начальник принял  мальчишку  сразу,  выведал
знание терминологии, потом (как бы для дела), спросил: какое дерево кла-
дется в кницах между бортом и палубами?
   - Свиль, - сказал Прошка, дивясь простоте вопроса.
   - Свиль так свиль, - согласился генерал-майор. - Годок потрудись  то-
пором у нас, потом я тебя, может быть, и на верфи Глазго  отправлю  ради
опыта нужного. Из каких людей происходишь ты?
   - Сын крестьянский, из людей поморских.
   - Нелегко тебе будет, сын крестьянский, наверх карабкаться. Круты на-
ши трапы корабельные, ох круты как... Что ж, напрасно обижать не станем.
Будешь хорош-и мы к тебе хороши будем...
   Прошка был записан в первый чин "обученного тиммермана" (так  звались
плотники флотские, могущие чертежи читать, с рейсфедером работать, набор
корабельный знающие). Вечерами в работницких мазанках полыхали  печурки,
в котлах бурлилась каша со шкварками, от  онучей  и  валенок  отсыревших
тяжко парило. Приладив сбоку от себя лучину, Прошка отписывал на родину:
"Дражайший дядечка и мастер! Скучаю без лица вашего, охота  речей  умных
послушать. А живу я безо всякой прибыли, но зато успешно, возле кораблей
воинских. Питер - городок немалый и похож на Соломбалу, а товары тут до-
рогие, без пятачка и не думай напитаться. Вспоминаю почасту шаньги с мо-
рошкою и кота вашего помню. Когда в чины высокие выйду, я тоже котом об-
заведусь, и станем мы с ним по вечерам пить чай с сахарком кенарским..."
   Прошка был послушным, но бить себя не давал:
   - Я ведь из поморов - сам драться умею!
   Однажды после работы майор Катасонов дал ему книжку французского  аб-
бата Госта об искусстве морских эволюции:
   - Тебе ее читать ни к чему! Сбегай на тринадцатую линию,  сыщешь  дом
покойного келлермейстера Ушакова, отдай книгу с поклоном  благодарствен-
ным камер-фурьеру Рубановскому...
   Келлермейстер Ушаков, ведавший при Елизавете винными погребами, давно
умер, а вдова его вышла за Рубановского, и, по всему видать, у них  вин-
ные запасы имелись, потому что на столе открыто стояли мушкатели,  тене-
рифы и венгерское. Возле бутылок пристроился капрал Морского  кадетского
корпуса.
   - Садись, - сказал он. - Выпей.
   Был он парень крепкий, скуластый, кулаки здоровые. Такой  даст  -  не
сразу встанешь. Назвался же Федором Ушаковым, потом явился еще  гардема-
рин - этот был Санькою Ушаковым.
   - Сколько ж тут вас Ушаковых? - дивился Прошка.
   - Сейчас третий придет-тоже Федька...
   Спросили они Прошку - откуда он взялся?
   - А я сирота... плотник... из Архангельска.
   - Много жалоб на вас, на сироток эдаких.
   - Это кому ж мы так насолили?
   - Флоту Российскому, ядрен ваш лапоть, - отвечал капрал Ушаков. - Ко-
рабли гоните, скороделы, из лесу непросохшего.
   Прошка разъяснил, что Соломбала хотя и очень приятна, но все-таки еще
не Гавана: погода сыренькая, солнышка маловато, одно бревно сохнет,  ря-
дом с ним десять других червяки жрут.
   -  Гробы  плавающие,  -  ругнулся  Федор  Ушаков,  закусывая  тенериф
редькою. - Топить бы всех вас с топорами на шеях... Эвон, сказывали мне,
у султана турецкого флот превосходный.
   - Так им французы тулонские мастерят...
   Залаяла шавка. Прямо из сеней, промерзшие, заявились еще двое - Федор
Ушаков и Александр Радищев.
   Прошке выпало подле Радищева сидеть.
   - Мундир-то у тебя какой службы будет?
   - Я паж ея императорского величества.
   - И царицу нашу видывал, значит?
   - Вчера только с дежурства придворного.
   Поморскому сыну было это в диковинку:
   - Ну, и какова у нас царица-то?
   - Обходительная, - ответил Радищев.
   - А что ест-то она? Что пьет?
   - Да все ест и все пьет... не ангел же!
   - Эй, Настя! - гаркнули Ушаковы. - Тащи огурцов нам.
   Из темных сеней шагнула девка красоты небывалой. Без смущения, даже с
вызовом, оглядела молодежь и заметила Прошку:
   - Господи, никак, еще новый кто-то у нас?
   - Сирота, - указал на него капрал вилкою.
   - И я сиротинка горькая, - ответила краса-девица.
   Пажи ее величества обрадовались, крича хором:
   - Так вас обоих сразу под венец и отволокем.
   - А кто он? - спросила Настя.
   - Плотник.
   - ФУ" - отвечала девка. - На што мне его?
   Федор Ушаков (не паж - моряк) хохотал пуще всех:
   - Ой, глупа девка! Так не сундуки же он  мастерит.  Плотник-то  кора-
бельный. Ему ж фортуна посвечивает - в офицеры! Глядишь,  и  полвека  не
пройдет, как он в майоры выберется.
   Настя удалилась в темноту сеней, а мушкатель еще быстрее стал убывать
под соленые огурчики.
   - Вкусное вино, - похвалил Радищев.
   - Чего ж в нем хорошего? - фыркнул Прошка.
   - Из погребов покойной Елизаветы, сама пила.
   - Да в Лиссабоне такое вино нищий пить не станет.
   - Ври, ври... - заметил Федор Ушаков (паж).
   - ...да не завирайся, - добавил Федор Ушаков (капрал). Прошка к  нему
лицом обернулся.
   - Да ты сам-то плавал ли где, кадет?
   - Уже до Ревеля и Гогланда бегал.
   - Недалече! Мог бы и помолчать в гальюне, когда на камбузе умные люди
"янки-хаш" делают. Меня-то бес куда не носил только. И потому говорю без
вранья, что ваш мушкатель - дрянь...
   - Наш плотник уже пьян, - решили пажи.
   Прошка всерьез обиделся:
   - Плотник, плотник... Что вы меня топором-то моим попрекаете? Так я в
стружках с опилками не заваляюсь. Вижу, что никто здесь  не  верит  мне.
Тогда слушайте - я спою вам. Спою по-англицки.
   Наш клипер взлетал на крутую волну,
   А мачты его протыкали луну.
   Эй, блоу, бойз-блоу, бойз-блоу.
   На клотик подняли зажженный фонарь:
   Спасите! Мы съели последний сухарь.
   Эй, блоу, бойз-блоу, бойз-блоу.
   В твинд