стрии,  где  имя  Потемкина  снова
склоняется на все лады... Выходит, что вопрос о "потемкинских  деревнях"
не покрыт плесенью забвения, он продолжает оставаться для нас актуальным
- как вопрос сугубо политический! Но не будем пороть горячку: Несторы  и
Пимены, излагая события, сохраняли философское спокойствие - не  это  ли
главный признак человеческой мудрости?
   Нет, не Потемкин, а сама Екатерина была мастерица по части  всяческих
мистификаций, но в данном случае надо бы рассуждать  об  "екатерининских
городах". Известно, что все нелады внутри государства императрица  очень
ловко маскировала успехами военными или достижениями внешней политики, -
это ей удавалось в большей степени, нежели в повседневном управлении ко-
лоссальной державой с ее бедствиями, неурожаями, всеобщим  недовольством
народа... Политические цели преследовал и Потемкин, устроивший "путь  на
пользу" императрицы. Если бы ее поездка в Тавриду была лишь  туристичес-
ким любопытством знатной дамы, никогда бы в Европе не сложилось об  этом
путешествии столько вздорных слухов и сплетен.
   Откуда они, эти слухи, взялись? Где их начало?
   Где первоисточник "потемкинских деревень"?
   Дело вот в чем: берега Черного моря, обширные степи и жирные чернозе-
мы притягивали к себе множество обездоленных людей из  Европы  -  чехов,
сербов, венгров, кроатов, итальянцев и прочих; стоило  Потемкину  забить
первый гвоздь в Херсоне, как сразу же наметилась  активная  эмиграция  в
сторону Причерноморья, что, естественно, вызвало тревогу при дворах  мо-
нархов Европы. Для пресечения эмиграции  требовалось  представить  Новую
Россию и самого Потемкина в самом безобразном виде...
   Тогда же в Германии появились первые книги, в которых  русские  посе-
ленцы изображались "обезьянами" или "животными", с инстинктами примитив-
ными, как у дождевого червя. Новая Россия умышленно рисовалась выжженной
пустыней, где даже трава не растет, жители  Херсона  преподносились  под
видом каторжников. Сам же Потемкин изображался громилой с дубиною в  ру-
ках, занятым поглощением водки и картами... Конечно, прочитав такое, еще
подумаешь - стоит ли покидать волшебные Татры или уютную Прагу ради  но-
вой жизни на диких пустырях русского раздолья! В довершение всего  некто
Вебер выпустил в Вене книгу, где описал свое пребывание  в  Херсоне,  не
забыв упомянуть, что однажды наблюдал, как русские, собравшись в кружок,
поедали одного случайного прохожего. Все это  выглядело  бы  стародавним
анекдотом, если бы подобные книги о "потемкинских деревнях"  не  издава-
лись и в наши дни...[37]
   Итак, читатель, тенденция к обезображиванию славных дел в Новой  Рос-
сии уже наметилась - еще до того, как Екатерина села  в  карету.  Теперь
подумаем: если мнимые труды Потемкина были чистейшим  шарлатанством,  то
неужели и простые люди, строители новых городов, созидатели новой жизни,
неужели и они были ослеплены шарлатанством светлейшего?  Обмануть  импе-
ратрицу, пустить пыль в глаза ее свите - это, конечно, возможно при  той
неукротимой фантазии, какой от рождения обладал  Потемкин.  Но...  разве
можно обмануть целый народ, который никогда бы не стал заниматься  сизи-
фовым трудом, вкатывая на вершину горы гигантский камень,  чтобы  потом,
разинув рты, глядеть, как он скатывается обратно!
   Правильнее будет сказать так: Потемкин разворачивал  в  Причерноморье
грандиозный макет будущей Новой России, и современники (если они, конеч-
но, не были заклятыми врагами  Потемкина,  именно  так  и  понимали  его
стремления. А враги России даже в самом Черном море желали бы видеть об-
манчивую декорацию. Конечно - кто будет спорить? -  во  время  "шествия"
Екатерины перед иностранцами вскрылось немало язв  русской  неустроенной
жизни, но... Простите, такие же точно язвы можно было наблюдать и в тог-
дашней Европе! Иноземные послы отмечали бесправие русского народа с  та-
ким оголтелым возмущением, как будто в их монархиях народы процветали  в
блаженстве свободы и равноправия!
   Я допускаю: из фанеры можно вырезать  силуэты  красивеньких  домов  с
окошками, можно и фальшивый дымок пустить из фальшивой трубы. Но  испол-
нить декорацию народной жизни на протяжении тысяч миль,  заставить  дви-
гаться по лугам выдуманных коров, запылить горизонт миражами тонкорунных
овец, заставить плодоносить мертвые муляжи садов - это дело  немыслимое!
Да, я согласен: для проезда Екатерины дороги пригладили, вешать  дранину
и тряпье на плетнях запретили, навозные кучи расчистили, свиней с  поро-
сятами попрятали по сараям, народ заранее прифрантился, -  но  так  ведь
поступают всегда в ожидании гостей, тем более - высоких. Да и  никто  из
свиты (те же послы иноземные) не  позволил  бы  Потемкину  дурачить  их,
словно глупых детишек. Однако понятие "потемкинские  деревни"  сделалось
нарицательным, обиходным - как символ показного благополучия.
   Откуда же оно взялось, именно это выражение?
   Оно возникло в 1797 году, а пустил его в политический  оборот  Европы
саксонец Георг Гельбиг, страстный ненавистник России; это выражение  ок-
рылили злобой те русские помещики, которые лютсйше ненавидели Потемкина,
как главного укрывателя их беглых крепостных; в ослеплении своем они от-
вергали все им свершенное и в этом удачно смыкались с Мордвиновым, кото-
рый, ненавидя Севастополь и флот Черноморский, невольно выражал настрое-
ния класса помещиков-крепостников...
   Главное мною сказано - сейчас опускаем "занавес".
   Конечно, над гомерическими планами Потемкина можно бы  и  насмехаться
сколько угодно, если бы его проекты не осуществились. Но в том-то и  де-
ло, что будущее русского Крыма и русского Причерноморья оказалось гораз-
до ярче и самобытнее, нежели он рисовал себе в  самых  радужных  снах...
Вспомним недавнее! Летом 1941 года Гитлер  бросил  танковые  колонны  на
захват Причерноморья и Донбасса, которые дали бы вермахту железо, молиб-
ден и марганец-для продолжения войны. Враги потешались над "потемкински-
ми деревнями", но в то же  время  понимали  экономическое  значение  тех
мест, где Потемкин расположил первых поселенцев - устроителей безлюдного
края. Да, именно там,  на  месте  пресловутых  "потемкинских  деревень",
впоследствии сложился наш гигантский промышленный комплекс, где  выковы-
валась тяжелая индустрия, - и это еще раз доказывает, что дела Потемкина
не были капризом наивного фантазера, искателя шумной славы, - нет,  дела
светлейшего всегда смыкались с нуждами государства, с великим его  буду-
щим. Сейчас мы уже не мыслим жизни страны без того промышленного  потен-
циала Причерноморья, что включен в общую систему народного хозяйства...
   Здесь я позволю себе еще одну существенную цитату:
   "Продираясь сквозь чащу неумеренных похвал и дебри искаженных фактов,
советский историк делает попытку осмыслить наконец события  пресловутого
"шествия" (Екатерины). Он рассматривает его как дипломатический акт, за-
вершающий присоединение Крыма, Он стремится отделить подробности, рисую-
щие разврат деспотизма, от подробностей, рисующих великие усилия русско-
го народа..."
   Для нас, читатель, должно быть ясно одно:  "потемкинские  деревни"  -
это выдумка заклятых врагов России, дышавших ненавистью не только к нам,
русским, но и ко всему великому миру славянства. С этим вопросом  покон-
чено.
   Но будем помнить замечательные слова Потемкина:
   - Любая сплетня есть просто сплетня, а сплетня, кем-либо повторяемая,
невольно становится отвратительной клеветой...
   Потемкин рассчитывал, что война с Турцией может возникнуть через  два
года, а Екатерина почему-то испытывала мистический страх перед 1790  го-
дом...
   Все эти годы дверь, за которой скрывалась Война, держалась на  запоре
слабым крючком. Стоило ударить кулаком посильнее -  и  Война  явится  во
всем своем безобразии.
   Путь на пользу и стал этим роковым ударом!
 
 
   ДЕЙСТВИЕ ПЯТНАДЦАТОЕ
   За честь России
 
   Бессмертны вы вовек, о росски исполины,
   В боях воспитаны средь бранных непогод!
   О вас, сподвижники, друзья Екатерины,
   Пройдет молва из рода в род.
   О громкий век военных споров,
   Свидетель славы россиян!
   А.С. Пушкин
 
 
   1. "ПУТЬ НА ПОЛЬЗУ"
 
   Если бы дворянство замкнулось внутри своей касты, оно бы давно  выро-
дилось, бра чуясь троюродно, четвероюродно и всяко. Петровская "Табель о
рангах" открыла шлюзы, чтобы в дворянство бурным потоком  вливалось  все
самое лучшее и талантливое из простого народа. От этого дворянство  Рос-
сии постоянно как бы обновлялось притоком  свежей  крови,  неиспорченных
чувств и мыслей-от врачей и писателей, от архитекторов и садовников,  от
библиотекарей и педагогов, от певцов и музыкантов, отцы и  деды  которых
были еще крепостными. Если не понимать этого, а следовать лишь укоренив-
шимся предрассудкам, тогда  русское  дворянство  предстанет  перед  нами
ужасным лесом, населенным дикими кровожадными Салтычихами, и чудом  ста-
нет казаться, как из такого непроходимого бурелома вышли Баженов  и  Ле-
вицкий, Пушкин и Лермонтов...
   Прохор Курносов - по чину и орденам - состоял в личном дворянстве, но
при условии пожизненной службы его личное дворянство становилось уже по-
томственным. Это была хитрая ловушка для  простонародья:  никакой  отец,
даже больной или израненный, не покинет службы, дабы не лишать своих де-
тей дворянских привилегий. В мрачном расположении духа майор  и  кавалер
отвозил своих близнецов в Петербург. Петр и Павел родились в том  памят-
ном году, когда отец сражался при Суджук-Калс, и теперь, глядя  на  них,
корабельный мастер думал печально: "Увижу ль их, пострелят, в чинах офи-
церских?.." Близ моря рожденные, близнецы и  жизни  своей  без  моря  не
представляли. Но вошла им нелепая блажь в головы, чтобы батюшка сдал  их
в Водолазную школу, недавно лишь в Петербурге открытую...
   Ехали в санках. Быстро ехали. Курносов сказал:
   - Не дурите, ребятки! Очень забавно в колоколах воздушных на дне моря
сиживать, но водолазы гибнут почасту, смолоду параличом тронутые. Вам же
в Морской корпус идти, и радуйтесь, что не с топора карьер свой начинае-
те... Это уж я, родитель ваш, доски обтесывал да пазы в палубах  конопа-
тил!
   Не задерживаясь в столице, Курносов привез мальчишек в  Кронштадт,  в
дом графа Миниха, где после страшного  пожара  на  Васильевском  острове
расположился Морской корпус. Прощание он устроил  нарочно  жесткое.  Дал
сто рублей на двоих.
   - И пока в чины мичманские не выйдете, - сказал, -  я  вас  знать  не
знаю, ведать не ведаю. Головы на плечах круглые,  вот  и  решайте  сами,
прямо или косо жизнь строить!
   Сдав сыновей в корпус, он сразу отъехал в Смоленск, где  и  возглавил
строительство галер для "шествия" императрицы  в  Тавриду.  В  Смоленске
Прохор Акимович узнал новость: "Царицка не поедете-дурное  знамение  бы-
ло". Оказывается, в эту зиму Украина наблюдала невиданное сшс здесь  по-
лярное сияние, охватившее над Днепром полнеба. Зрелище для киевлян  было
ужасным, непонятным, но Курносов сказал, что это кораблей  не  касается:
надо строить.
   - Я под северным сиянием урожден был, и, как видите, знамение сие для
меня оказалось очень добрым... Пусть оно станет добрым знаком и для  по-
томства моего дворянского!
   Екатерина покидала Петербург 2 января 1787 года.
   - Нс будем излишне суеверны, - сказала она, поднимаясь в карету. -  А
старым бабкам-шептуньям не верю...
   Тронулись! Царский поезд состоял из 180 экипажей и кибиток, на каждой
станции их ожидали 560 свежих лошадей. Мороз был 17  градусов,  продукты
замерзали. Принц де Линь жаловался: "Все кареты переполнены персиками  и
апельсинами, лакеи опиваются шампанским, а я умираю от голода..." Безбо-
родко, сдучи с царицей, выразил удивление, почему нет Дашковой.
   - Она бы и рада мне сопутствовать, да я не захотела...
   Внутри кареты - кабинет с обеденным столом на восемь персон, канцеля-
рия, библиотека и отхожее место, чтобы по сугробам не  бегать,  за  елки
прячась. Дороги были заранее укатаны, потому ехали не в санях - в экипа-
жах. В пути Екатерина продолжала работать с Безбородко, а Попов,  секре-
тарь светлейшего, делал ей доклады.  Дмитриев-Мамонов  укачался,  просил
лекарств. Екатерина попрекала его:
   - До чего же слабенький народец пошел! Мне бы ваши-то годы, так я  бы
всю дорогу верхом проскакала...
   На каждой версте по ночам зажигались смоляные бочки, почтальоны ехали
впереди поезда с пылающими факелами в руках. Черные леса обступали трак-
ты и шляхи, кони бежали хорошо. Уездные  города  освещались  праздничной
иллюминацией, губернские давали балы, устраивали обеды. Екатерина иногда
выходила к народу, одетая в богатую шубу, крытую лиловым  бархатом.  Од-
нажды, заметив бедного мужика, подарила ему  два  золотых  империала.  К
удивлению свиты, крестьянин от денег отказался.
   - Негоже так-то! - сказал он мудро. - Я ведь ничего путного  не  сде-
лал. Просто стою и смотрю. А ты мне золото суешь. Эдак никакой казны  не
хватит и государству разор будет...
   Эту сцену наблюдали иностранные послы - Кобснцль, Сегюр,  Фицгерберт.
Показав на фигуру Славы, укрепленную поверх золоченой кареты  императри-
цы, Фицгерберт едко заметил:
   - О, petite menteuse (о, маленькая лгунья)!..
   Из аптечной кибитки Роджерсон таскал лекарства.
   - Иван Самойлыч, кому стало плохо?
   - Всем хорошо, только куртизан ваш капризничает.
   - Так что вы ему прописали?
   - Хорошо бы прописать розги...
   Из русских Екатерина чаще всего звала в свою карету для  бесед  Ивана
Ивановича Шувалова или графа Строганова. Считая их друзьями, она была  с
ними откровенна:
   - После Кайнарджийского мира Европа поставила на  мне  печать  удачи,
тогда я и допустила политиков до тайны своих  успехов:  я  царствую  над
русскими, а русские - нация величайшая в мире. Все,  что  происходит,  -
это не от меня, это обусловлено великими судьбами России! Если бы я  ни-
чего не делала, а с утра до ночи баклуши била, Россия все  равно  двига-
лась бы своим историческим путем, каким идет к славе и при множестве мо-
их забот...
   В карете присутствовал принц дс Линь.
   - Когда я был молод, - сказал он, - Европа отзывалась о русских как о
варварах. Теперь их ставят выше других народов. А когда же русские стоя-
ли с другими народами вровень?
   Это было остроумное замечание, но смеха оно не вызвало.  Попов  часто
увлекал императрицу за ширмы, где судачил о делах конфедераций и сеймов.
Польский король ожидал Екатерину в Каневе, а Киев встретил гостей  моро-
зом и ясным небом. Город был переполнен наехавшими. "Четыре  гранд-д'Ес-
пань, князья имперские без счета, Поляков тьма.  Англичане,  Американцы,
Французы, Немцы, Швейцарцы, - писала Екатерина. - Сроду столько иноязыч-
ных я не видала, даже и Киргизцы здесь очутились, и все сие по  Киевским
хижинам теснится, и непонятно, как вмещаются". Непролазная грязища  пок-
рывала немощеные улицы, всюду видна была неприкрытая рвань жителей,  на-
селявших мазанки, окруженные плетнями. Сверкающие кареты нелепо выгляде-
ли на фоне жалких лачужек. Явно желая  досадить  Потемкину,  фельдмаршал
Румянцев даже не прибрал киевских улиц. Зная тяжелый характер  полковод-
ца, Екатерина сама не решилась делать ему  выговор,  а  послала  к  нему
Дмитриева-Мамонова.
   - Передайте ся величеству, - ответил на попреки фельдмаршал, - что  я
привык города брать, а не подметать их...
   Потемкин разместился на подворье Киево-Печерской лавры, Екатерина за-
нимала второй этаж дома наместника, а на первом образовалось нечто вроде
бесплатной "обжорки", где ели и пили всякие с улицы  заходящие.  Там  же
обедали офицеры, наспех перекусывали де Линь  и  Бсзбородко.  Екатерина,
стоя на лестнице, любила прислушиваться к разговорам мужчин. Однажды ве-
ликолепно одетый господин со знанием дела разоблачал политику  шведского
кабинета.
   - Кто этот умник? - спросила она Потемкина.
   - Повар принца Нассау-Зигенского.
   Господин во фраке из розового шелка отвечал повару, и с таким знанием
политики, что Екатерина удивилась.
   - А это еще кто? - спросила она.
   - Лакей принца Нассау-Зигенского.
   - Если таковы повар с лакеем, каков же хозяин?
   Она просила Потемкина представить ей "последнего палладина Европы", и
с той поры он вошел в ее интимный кружок. Сегюр и де Линь дополняли  эту
компанию, в которую, однако, не был допущен Магнус  Спренгпортен.  Импе-
ратрица подарила ему имение Кулашовку (близ Могилева).  Потемкин  указал
снабжать швсдовфинноманов с царского стола  супом  в  котелках,  булками
французскими, лакеи носили для них бутылки с вином.
   - Спренгпортен муж добрый и нам еще сгодится...
   В феврале Сегюр известил императрицу о смерти Всржсна: внешняя  поли-
тика Франции перешла в руки графа Монморсна, и Потемкин со злостью выго-
ворил Сегюру:
   - У нас на Руси говорят: хрен редьки не  слаще.  Неужели  и  Монморен
станет держаться прежней политики на Босфоре? А будь у  вас  в  Пьемонте
или Савойе такие же соседи, какие у нас на Кубани и близ Оренбурга,  что
бы вы сказали, Сегюр, если я разбойников, терзающих Францию, стал  защи-
щать?..
   Иностранные газеты предупреждали о близкой  войне;  Потемкин,  писали
газеты, уморил в дурном климате миллионы русских рабов, флот  на  Черном
море - жалкая бутафория, а русской императрице временщик станет  показы-
вать то, чего не существует и никогда не может возникнуть при той  беза-
лаберности, какая свойственна всем русским...
   Киев был переполнен панством. Потемкин говорил, что  Речь  Посполитая
должна иметь 100-тысячную армию, дабы участвовать в совместной борьбе  с
турками:
   - Разве ж это справедливо, панове, ежели  одна  Россия  станет  кровь
проливать за безопасность рубежей ваших?..
   Понятовский гостил в Лабуни, где  старый  магнат  Ильинский  выпил  в
честь короля ровно тысячу бутылок токайского. Потемкин с Бсзбородко вые-
хали в Лабунь. Понятовский перед ними откровенно  признал,  что  целост-
ность Польши видит только в единении поляков с русскими. Виваты  кричали
непрестанно, музыка гремела, паненки улыбались, а пушки  раскалились  от
выстрелов. Ильинский, в дымину пьяный, орал  вдохновенно:  "В  свободном
крулсвствс - и артиллерия свободна!" Безбородко беседовал  с  королем  о
закупках польского зерна русскими магазинами.
   - Разве у вас плохо с хлебом? - спросил король.
   - Нс скрою: Россию ждет голодный год...
   Екатерина в Киеве часто виделась с поляками. Она появлялась перед ни-
ми с ребенком на руках - это был граф Владислав Браницкий,  потемкинский
отпрыск, птенец ясновельможной крови.  Передвигалась  женщина  медленно:
ноги ее, скрытые от глаз длинным платьем, безобразно распухли,  губерна-
тор Синельников даже заказывал для царицы на фабрике Екатеринослава осо-
бые чулки - чудовищных размеров. Улыбка не покидала лица женщины...
   Лед сошел в конце апреля, и "путь на пользу" продолжили  на  галерах,
спущенных от Смоленска. Флагманскую галеру  "Днепр".  накрытую  пунцовым
балдахином, занимала Екатерина с молодым фаворитом. Потемкин с племянни-
цами плыл на "Буге", с ним были и два  принца-дс  Линь  и  Нассау-Знгсн.
Иностранные послы разместились на  "Сейме",  "Еж"  плыл  с  придворными,
"Десна" служила рестораном, следом тащились галеры с  кухнями,  провиан-
том, аптекой и конвоем. Все пассажиры имели отдельные каюты с мебелью из
красного дерева. На каждой галере играл оркестр. Ссгюр писал: "Золото  и
шелка так и сверкают на палубах".
   Был двадцать пятый год царствования Екатерины!
   И все эти годы Понятовский не видел женщины, когда-то  одаривший  его
молодой, слкровенной любовью. Сейчас король стоял на Каневских  высотах,
наблюдая за приближением флотилии через подзорную трубу. Берега были жи-
вописны, цвели сады. Напротив Канева императрица велела адмиралу  Пущину
бросить якоря. С берега ей салютовали пушки. Поняювский послал адъютанта
- предупредить, что императрицу желает видеть не  король,  а  лишь  граф
Станислав Понятовск