француз, живший на пенсию  в
2000 рублей, теперь за "невинное претерпение"  стал  получать  из  казны
4000 рублей.
   "Фелица" чуть палкой не излупила Цербера своего:
   - Из-за тебя, олуха, две тыщи рублсв - коту под  хвост!  Усерден  ты,
Никита Иваныч, да не по разуму... Кстати, проследил ли ты, куда  Дмитри-
ев-Мамонов на карете катается?
   Доклад был ужасен. Во время выездов и прогулок фаворита по набережной
примечено: "...у Александра Матвеевича происходит с кнж. Щербатовой сер-
дечное махание". А тарелки с фруктами, которые Екатерина посылала в ком-
наты фаворита, стали находить - уже пустыми - в покоях той  же  фрейлины
Щербатовой.
   - Она еще и мои апельсины ест! - возмутилась Екатерина.
   Походкой величавой павы, хрустя одеждами, все  замечая  и  запоминая,
Фелица обходила свои обширные апартаменты. Резиденция ее  обрела  визан-
тийскую пышность, церемониальной послушности придворных штатов могли  бы
позавидовать даже кардиналы римского папы. А гудоновский Вольтер в  мра-
море ехидно взирал на свою "ученицу" с высоты  "вольтеровского"  кресла,
окруженный классическими антиками. Екатерина однажды, постучав по мрамо-
ру тростью, вскользь заметила Безбородко:
   - Я нашла ему место - он неплохо у меня устроился.
   Безбородко, глядя на Вольтера, думал об ином:
   - Если б не эта старая болтливая обезьяна, может, и не было бы нынеш-
них возмущений во Франции.
   - Нет, - ответила Екатерина, прежде подумав. - Вольтер никакого фана-
тизма никогда не терпел, а у всех парижан своя философия: рабочий  имеет
в день пятнадцать су, но буханка хлеба в четыре фунта стоит тоже пятнад-
цать су... Этой несчастной арифметики  вполне  достаточно,  чтобы  народ
взбесился!
   Потемкин оставил Петербург как раз в те дни, когда в Париже  решалась
судьба королевской Франции. Созыв нотаблей и Генеральные Штаты не  обра-
зумили Екатерину. "Я не боялась старой Франции с ее могуществом, не  ис-
пугаюсь и новой с ее нелепостями", - писала она.
   Сегюр в разговоре с императрицей проявил легкомыслие, заявив, что все
идет к лучшему.
   - Сегюр уже поглупел, - говорила Екатерина графу Строганову. - Я велю
запросить своего посла Симолина, кто из русских болтается в  Париже  без
дела, и пусть все они возвращаются домой... Кстати, Саня, а где твой сын
Попо?
   - Он тоже в Париже.
   - Укажи ему волей отцовской вернуться в Россию...
   Наконец в Петербург примчался грязный и  небритый  секретарь  Павлов,
посланный курьером от посла Симолина. Павлов  сообщил,  что  народ  взял
Бастилию, в числе штурмовавших ее были и русские - художник  Иван  Ерме-
нев, два князя Голицына и молодой Попо Строганов, адъютант Потемкина,  в
красном фригийском колпаке. На стол перед Безбородко  курьер  выкладывал
из сумки плотные, увесистые пачки революционных брошюр.
   - Забирай все, и пойдем к императрице.
   - Немыт. С дороги. Голодный. Боюсь.
   - Ступай смелее. Не съест она тебя...
   Екатерина вскрывала депеши Симолина: "Революция  во  Франции  сверши-
лась, королевская власть уничтожена... Было бы заблуждением рассчитывать
теперь на союз с Версалем... Вчера цена хлеба весом в четыре фунта  сни-
зилась на одно су".
   - Из-за одного-то су стоило ломать Бастилию? - сказала Екатерина. - А
каково ваше мнение, господин Павлов?
   - Извините, - лепетал курьер. - С дороги. Не ел. Не спал. Видит  Бог,
как я спешил... Мнение, какое и было, растрясло на ухабах. Мне бы теперь
только выспаться.
   Весть о падении Бастилии вызвала в русском народе всеобщее ликование,
будто не парижане разрушили Бастилию, а сами русские по  кирпичику  раз-
несли Петропавловскую крепость. На улицах  обнимались  незнакомые  люди,
чиновник поздравлял офицера, кучер лобызал лавочника, - это  было  непо-
нятно и графу Сегюру, который наблюдал за ликованием России из окон сво-
его посольства. "Хотя Бастилия, - писал граф Сегюр, - не угрожала ни од-
ному из жителей Петербурга, мне трудно выразить этот энтузиазм,  который
вызвало падение этой государственной тюрьмы и эта первая  победа  бурной
свободы..."
   Русские газеты печатали самые свежие новости из Франции, книготоргов-
цы свободно продавали революционную литературу. "Санкт-Петербургские ве-
домости" опубликовали "Декларацию прав человека и гражданина". Москва не
отставала от столицы, торгуя с лотков карикатурами на  монархов  Европы,
портретами трибунов  французской  революции.  Образованные  люди  (и  не
только дворяне) скупали всю эту литературу, создавая уникальные  библио-
теки; кажется, они понимали, что скоро этой  свободной  торговле  придет
конец и тогда любая тощая брошюрка станет исторической ценностью. А люди
постарше и поосторожней предупреждали молодых смельчаков:
   - К чему собирать все это? У нас Емелька Пугачев не читал Вольтера  и
Бастилии не разрушал, зато таких дел натворил, что маркизу Мирабо за ним
не угнаться... Наше счастье, что мы далеки от Парижа, до нас эта  зараза
не скоро докатится!
   Интриги подлого Салтыкова, исподтишка выдвигавшего  на  стезю  фавора
Платона Зубова, не укрылись от взоров хитрейшего Безбородко: он тоже ре-
шил сыграть в придворную лотерею, срочно вызвав из Миргорода своего пле-
мянника Григория Милорадовича, о красоте которого Екатерина не раз поми-
нала. Женщина уж заметила и Зубова и Милорадовича,  но  выводов  еще  не
сделала. Она всегда действовала с изощренностью дипломата.  Желая  точно
убедиться в измене, Екатерина как бы нечаянно завела разговор с Дмитрие-
вымМамоновым, проявив о нем "материнскую" заботу:
   - Саша, ты ведаешь, как горяча любовь моя, а мой  век  невечен.  Хочу
при жизни своей видеть тебя счастливым. Есть на  примете  самая  богатая
невеста в России - графиня Катенька Брюс, дочка моей  покойной  подруги.
Скажи мне только слово, и твое счастье,  твое  благополучие  будут  мною
устроены.
   Дмитриев-Мамонов в эту ловушку так и сунулся.
   - Виноват! - сказал он, выдавая себя. - Если уж  вы  так  благородны,
так соедините сердца давно любящие. Вот уж скоро годик махаемся мы тайно
с княжной Щербатовой...
   Екатерина, всегда владевшая собой, убедилась:
   - Итак, это правда! - Она велела звать Щербатову. - Я, - сказала  она
девушке, - взяла вас ко двору сиротой несчастной. Одела. Накормила.  Вы-
растила. Не буду мешать и счастью вашему. Деспотом никогда  не  была,  и
ваша измена награждена будет мною, как и ваша привязанность сердечная...
   После этого Безбородко застал ее рыдающей.
   - Жестокий урок получила я на старости лет, - говорила  она,  сморка-
ясь. - Но плакать-то будет он, а не я...
   Она велела откупить для молодых в Москве на Покровском бульваре дом с
комфортом, выплатить фавориту из "кабинетных"  сумм  100  тысяч  рублей.
Безбородко ахнул, говоря, что казна пуста, ради чего разорять ее далее:
   - Да и за что давать деньги изменщику?
   Екатерина осушила слезы. Выругалась грубо:
   - Дай! Пусть задавятся моими деньгами...
   Ночью, когда дворец угомонился, она вышла на лестницу. Внизу стоял  в
карауле стройный и темноглазый  сскунд-ротмистр  гвардии  Платон  Зубов.
Екатерина перегнулась через перила лестничные, шепотом позвала его:
   - Паренек, иди ко мне... что-то скажу тебе!
   Утром Фелица сняла с пальца драгоценный перстень, из  стола  выгребла
банковских билетов на 100 тысяч рублей, все это добро свалила на  подуш-
ку.
   - Возьми пока вот это, - сказала она Зубову.
   Невесту, княжну Щербатову, сама же и убирала к венцу. В последний мо-
мент не утерпела, всадив ей в прическу золотую булавку так глубоко,  что
невеста завизжала от боли.
   - Терпи, - сказала Екатерина. - Как и я терпела...
   Безбородко срочно отправил Потемкину письмо, оповещая о  перемене,  и
ошибочно предрек, что Зубов, человек глупейший, не удержится и недели. С
молодыми графами Дмитриевыми-Мамоновыми на свадьбе приключился  обморок,
а императрица честно описала Потемкину: "Теперь я снова весела, как зяб-
лик!"
 
 
   4. НЕВЕЛИКАЯ РЕЧКА РЫМ НИК
 
   Россия, как бы ни складывались ее трудные отношения с Францией, всег-
да охотнейше давала приют французам - гувернерам, кондитерам,  ювелирам,
зеркальщикам, хлебопекам, виноделам и модисткам.  А  теперь  на  русскую
службу толпами устремились французские  аристократы  (графы,  маркизы  и
герцоги), согласные командовать батальонами и галерами. Охотно  покидали
Францию и простые офицеры. Среди них предложил России свои услуги никому
не известный поручик артиллерии Наполеон Буонапарте,  корсиканец  проис-
хождением. Ему сказали, что согласны принять на русскую  службу...  ниже
одним чином! Буонапарте вспылил:
   - Тогда я продам свою шпагу султану Турции.
   - Продавайте кому угодно. Вы нам не нужны...
   Во всем этом какой-то рок! Указ о принятии иностранцев волонтерами на
русскую службу с понижением на один чин вышел за два дня  до  того,  как
будущий император Франции подал о том прошение. Опереди он этот указ,  и
Франция не имела бы Наполеона, а русская армия, возможно, имела бы одно-
го лишнего генерала...
   Много позже Суворов высказался о Наполеоне:
   - Резв! Всю тактику у меня побрал. Но если когда-либо повстречаю  во-
ришку, заставлю его вернуть все краденое...
   Нет не едино на штык уповал Суворов. "Огнем открывать победу!"  -  не
раз говорил он. Хорошим стрелкам позволял выбегать  из  цепи  или  каре,
сражаясь в одиночку (а кто тогда думал о снайперах?). Солдату давал  Су-
воров по сотне выстрелов на ружье (где еще в мире бывал такой запас?)...
   Устранив Румянцева от войны, светлейший часть полевой  армии  доверил
князю Репнину, а Суворову повелел: не терпеть перед собой скоплений про-
тивника - рассеивать. Турки ждали, когда в реках  спадет  высокая  вода,
чтобы выступить в поход. Выдвинутый вперед суворовский корпус остановил-
ся в Бырладе, почти смыкаясь флангами с австрийцами принца  Кобургского.
Потемкин предупреждал: Австрия склонна к замирению с турками, потому не-
обходима победа, дабы от мира их отвратить. Из  предупреждения  слагался
логический вывод: Юсуф-паша будет стараться разбить корволант Кобургско-
го, чтобы затем вывести из войны "Священную Римскую империю".
   Суворов завтракал с офицерами. Завтрак состоял из жирных сельдей, ва-
реных языков и свежего масла. За едою полковник Швейцер  часто  ссылался
на газетные известия: "В газетах пишут, если можно верить газетам..."
   - Не верьте! - сказал Суворов умнику. -  Человеку  пристало  знать  и
другие вещи, о коих в газетах - ни гугу.
   - Однако же излагают там ясно.
   - В газетах ясно. А вот у нас ничего не ясно...
   Была середина лета - разгар кампании. Князь Репнин разрешал  Суворову
действовать по своему усмотрению:
   - Но чтобы не позже шести дней вернулись к Бырладу. Поймите, я разре-
шаю вам то, чего не разрешил бы вам Потемкин...
   Потемкин и Репнин имели очень много власти, зато  ответственность  за
исход кампании свалили на одного Суворова. Был жаркий день, когда  прис-
какал курьер от принца Кобургского, молившего о помощи: оттоманский кор-
пус в 40 тысяч валил прямо на его корволант. Суворов объявил марш:
   - На Фокшаны! Наступление. Ярость. Ужас. Слово "ретирада" из лексико-
на исключается... Христос с нами!
   Начался суворовский марш: 60 верст за 28 часов. Кобургский  примчался
на встречу с Суворовым.
   - Скажите ему, что я пьян, - отвечал тот из палатки.
   Кобургский пожелал видеть его вторично.
   - Скажите, что я молюсь Богу.
   Принц не погнушался снова явиться к нему.
   - Скажите, что я снова напился и теперь сплю...
   Союзников было в четыре раза меньше, нежели турок, и  начинать  битву
австрийцы боялись. Однако Суворов не принял от них  никаких  возражений;
он послал курьера.
   - Ваше высочество, - доложил тот принцу, - если ваши войска не высту-
пят, наши семь тысяч бой все равно примут.
   - Передайте его высокопревосходительству, что, ценя таланты его, под-
чиняюсь дирекции суворовской... Езжайте!
   Ночь прошла в движении, для турок незаметном.  Говорили  шепотом,  на
речных бродах переправлялись без шума. Конница в 15 тысяч сабель ожидала
их перед лесом Фокшанским. Пять часов бились здесь  насмерть,  но  атаки
отразили и стали огибать лес: Суворов слева,  Кобургский  справа.  Затем
Суворов шагнул в гущу леса, повел войска за собой, показывая,  как  надо
продираться через колючий кустарник. Зато, когда вышли из зарослей,  все
турецкие пушки были обращены не к лесу, а в другую сторону: успех! Союз-
ники двигались в плотных каре, следом за ними пушки громили турецкую ар-
тиллерию.
   - Огнем, огнем их! - подбадривал канониров Суворов, потом велел  уда-
рить в штыки: турки побежали. - Кавалерия, - указал Суворов, - бери их в
шашки... руби, гони!
   Теперь только успевай собирать трофеи:  обозы,  верблюдов,  амуницию,
фуры с ядрами, аптеки, быков, знамена и халаты.
   Суворов средь офицеров отыскал Швейцера.
   - Кстати, и о газетах! - сказал он ему. - В газетах  пишут,  что  це-
сарские солдаты от турок неизменно бегают. А сегодня  при  Фокшанах  они
заставили турок бегать...
   Обычай войны требовал дележа добычи. На гнедой  кобыле,  издали  сняв
шляпу, к Суворову подъехал принц Кобургский:
   - Надеюсь, что эта процедура не омрачит праздника! Что вы  хотите  от
меня? Бунчуки? Верблюдов? Или пушек?
   - Все поровну, а провиант оттоманский отдаю вам  целиком,  благо  мне
поспешать в Бырлад надобно...
   Заметив, что Суворов слегка припадает на ногу, принц Иосия Кобургский
заботливо осведомился - не ранен ли он?
   - Бог миловал на сей раз. А то, что хромаю, так это  по  дурости:  на
иголку швейную наступил пяткой. Оттого-то турки, мою хромоту приметя,  и
прозвали меня "Топал-пашою".
   Пока солдаты делили трофеи, пока они там бегали по валашским деревням
в поисках вина, принц Кобургский, добрый малый, устроил  в  своем  шатре
союзный обед.
   - В первый раз, - сказал он Суворову, - вы были пьяны, во второй  мо-
лились, а в третий спали... Скажите, генерал, отчего не пожелали вы  бе-
седы со мной до битвы?
   Суворов охотно выпил и съел свежий огурчик.
   - А к чему лишние разговоры? Уверен, что ваше высочество с моими пла-
нами не согласились бы. На споры мы потратили бы весь день. Остались  бы
при этом друг другом недовольны. И конечно, я бы вам уступил: вы -  так-
тик. Тактики я не знаю, да вот беда - тактика меня хорошо знает!
   Николай Васильевич Репнин послал  принцу  Кобургскому  очень  горячее
поздравление с победой, за что и получил нагоняй от светлейшего: "Вы не-
которым образом весь успех ему отдаете. Разве так было? И без  того  це-
сарцы довольно горды".
   А сам похаживал, довольный, говоря Попову:
   - Пишет мне Суворов реляции свои на таких мизерных  бумажках,  что  и
курицс не подтереться... Или бумаги на слова жалеет? Как же  мне  матуш-
ке-государыне о Фокшанах докладывать, ежели из его  "синаксари  и"  одно
мне ясно: победил!
   Сейчас он жил только войной, и Василий Степанович Попов  счел  нужным
намекнуть, что влияние Платона Зубова при дворе  делается  уже  опасным.
Светлейший беззаботно ответил, что все эти Зубовы (а  сколько  их  там?)
для него - даже не гады подколодные, а хуже червей поганых:
   - Что они сделают, ползая под могучим дубом?
   Сытое лицо Попова вдруг исказила гримаса.
   - Не заблуждайтесь, ваша светлость, - сказал он. - Для дуба не  змеи,
а черви опасны, способные подточить самые могучие корни... Ведь у Плато-
на Зубова еще три брата: Николай, Дмитрий и Валериан, жадные до власти и
удовольствий.
   При ставке Потемкина работала типография, регулярно выпуская "Вестник
Молдавии", цензуре неподвластный, и каждую неделю этот  листок  оповещал
армию о том, каково здоровье светлейшего, какие дамы навестили его и ка-
кие собираются навестить. Заодно листок сообщал правду  о  революции  во
Франции, а сам Потемкин при слове "Франция" махал рукой - безнадежно:
   - Из альянсов европейских сия держава выключилась...
   Он навестил верфи Николаева, заехал в Тавриду проследить  за  охраною
побережья, из Херсона готовил морскую экспедицию для овладения  турецкой
крепостью Гаджибей.
   Де Рибасу он заявил со всей прямотой:
   - Больно вы все до наград охочи, а дела-то от вас не видать. Коли  не
возьмешь Гаджибея, я тебя...
   - Перед Гаджибеем флот султана дрейфует!
   - А ты ночью, ночью... когда все  спят.  Или  забыл,  как  в  Испании
апельсины из чужих садов воруют?
   Гаджибей моряки и запорожцы брали штурмом. Начали  с  вечера,  поутру
все было кончено: над воротами крепости  взвился  русский  флаг.  Заодно
побрали и деревню татарскую (будущую Молдаванку). Никто в России  слыхом
не слыхал о Гаджибее, и потому взятие его прошло незаметно для  публики,
будто в темноте комара раздавили.
   Но Потемкин уже предвидел будущее большого города:
   - Гаджибей татарский бывал Одиссосом в мужском роде. Так  пусть  поя-
вится в роде женском-Одесса! А название с древнеэллинского языка приохо-
тит к нему греков ради торговли прибыльной. Хорошо бы сразу там и  стро-
иться.
   - Война. Денег нет, - намекнул Мордвинов.
   - У нас всегда война и всегда денег нет. Однако мы еще не пропали  ни
разу и, даст бог, не пропадем далее...
   Он был доволен, что в Гаджибее резни никакой не было, никого не  гра-
били, а взяв крепость, праздновали в единственной городской кофейне, ко-
торую содержал грек Аспориди - чуть ли не первый  житель  этого  города.
Потемкин распорядился, чтобы в ГаджибейОдессу сразу  посылали  отставных
матросов и тех, которые увечья получили или семьями отягощены:
   - Пусть начинают жить, как все люди живут...
   Князь Репнин с главными силами уже обратился к Измаилу,  но  поглядел
на высоченные стены его и вернулся обратно.
   - Мои солдаты не мухи, чтобы на Измаил взлетать, - сказал он Потемки-
ну. - Там засел сам Эски-Гасан...
   Ко дню рождения светлейшего генералы обещали Потемкину взять для него
Аккерман, он предостерег их:
   - Лучшим подарком мне будет взятие Аккермана без пролития крови. Зас-
тавьте турок искусством дипломатическим помыслить о печальном их жребии,
и не кровью, господа, а лишь угнетением духа неприятеля умейте его  одо-
левать...
   Начинался сентябрь. Кажется, турки заманивали русских под Измаил соз-
нательно: не сразу открылось, что великий визирь перевел армию за Дунай.
Бурные ливни расквашивали дороги, и без того разбитые конницей. Неуемная
тоска возникала в сердце при виде унылых полей, жалкой кукурузы, побитой
дождями. В кустарниках и буераках прятались турецкие дезертиры.
   Юсуф-Коджа велел их ловить. Он спрашивал:
   - Откуда вы бежали, собаки?
   - Из-под Фокшан, где снова явился Топал-паша.
   - Врете! - отвечал визирь. - Суворов, о том  все  знают,  взлетел  на
Кинбурне с пороховым погребом к небу...
   Дезертиров вешали, двигались дальше. Эски-Гасан, бывший капудан-паша,
завлекал русских под стены Измаила, а принц Кобургский снова увидел  пе-
ред собой армию визиря числом в 100 тысяч сабель. "Спасите нас", - напи-
сал принц Суворову, и курьер прискакал обратно с таким же лапидарным от-
ветом: "Иду". Выступив с войском в полночь, Александр Васильевич за  два
дня преодолел 70 верст. Страшные грозы бушевали  над  Молдавией,  молнии
втыкались в землю, поражая столетние дубы. Юсуф-Коджа пил вечерний  кофе
в своем шатре, окруженный подушками и мальчиками-рабами,  когда  к  нему
втолкнули мокрого от дождя, задыхающегося лазутчика:
   - Топал-паша уже здесь! В лагере цесарцсв.
   - Повесьте его, - указал визирь на лазутчика.
   - Я говорю правду, - клялся тот.
   - Тем легче тебе будет умирать...
   Суворов принял Кобургского в солдатской палатке, они  прилегли  рядом
на охапке сена. Дождь стегал в парусину, из щелей текла  вода,  одинокую
свечу задувало. Принц спросил:
   - Как вы думаете, генерал, почему Юсуф медлит?
   - Значит, турки еще не готовы к битве.
   - Но их много! Очень много на этот раз.
   - Чем больше публики, тем больше беспорядков. Пусть нас мало. В малом
войске всегда больше храбрецов.
   - Вы меня утешаете. Неу