а болтался на лоскуте кожи... Опытный
хирург Каав-Буэргаве зашил Орлову щеку, даже  нос  умудрился  поправить.
Однако шрам навеки обезобразил красавца, отчего Алехана в обществе стали
называть la balafre (рубцованный).
   Подлечившись, он с братьями нагрянул к Шванвичу.
   - Убивать пришли? - спросил тот, обнажая клинок.
   - Зачем же? Ты обидел нас, сироток, так с тебя и  причитается.  Ставь
вина на стол, граций зови, потом в биллиард сыграем.
   Орловы никогда не мстили. Как и все силачи с мужественными  натурами,
они умели прощать. Но... не дай Бог, если ты встанешь на их  пути!  Иван
Орлов вскоре собрал братьев на совещание:
   - Впереди нам ни одна божья свечечка не светит!  Прожились  так,  что
впору давиться... Отныне, Гришка, на тебя вся надежа; побольше  денег  у
курвы немецкой выманивай... Осознал?
   - Да откуда ей денег-то взять, ежели сама побирается: у  генерал-про-
курора Глебова, у графа Саньки Строганова, у всех Шуваловых  занимает...
Вот ежели б она императрицею стала!
   - Дельно помыслил, - одобрил брата Иван Орлов.
   Только потом, опомнясь от чувственных наслаждений, Екатерина  сообра-
зила, что популярность Орловых в столичной гвардии  может  сослужить  ей
большую пользу. Она сейчас нуждалась не столько в любовнике,  сколько  в
нерушимой опоре на грубую военную силу.
   Ее гардеробмейстср Шкурин был посвящен в тайну, с его помощью  Екате-
рина устраивала свидания с Григорием Орловым. Однажды  она  его  приняла
ночью, полусонная, и, лаская, ощутила под рукою  обезображенное  лицо  -
это был "рубцованный" Алехан.
   Екатерина, вскочив с постели, разрыдалась:
   - Вы, Орловы, слишком много себе позволяете. Не забывайте, кто  вы  и
кто я...
   Алехан сказал, что Гришка сегодня в караул назначен:
   - Так я за него! Какая тебе разница, матушка?
   Екатерина одарила его злобной пощечиной, но Алехан только  рассмеялся
и стал по-доброму утешать:
   - Что ты ревешь, матушка? Да ты держись за нас! Пока мы живы, с таки-
ми орлами не пропадешь...
   В конце лета 1761 года Екатерина ощутила признаки беременности. Собы-
тия при дворе вскоре последовали с такой бурной быстротой, что  любовный
роман превратился в политический союз - решающий для Екатерины, для  Ор-
ловых и для всей России.


   2. ВИЛАМИ ПО ВОДЕ

   После московской сыти жизнь в столице показалась накладной.
   Деревянной ложкою Потемкин дохлебывал миску толокна с постным маслом,
закусил горстью снетков и запил обед бутылкою щей, в которую еще с вече-
ра бросил изюминку (ради брожения приятного). На полковом  плацу  ученье
фрунтовое продолжил. Гонял парня без жалости флигельман,  ничего  толком
не объясняя, а лишь показывая: сам повернется и Потемкин  за  ним,  фли-
гельман ногу задерет - задирай и ты ногу...
   Лейб-гвардии Конный полк размещался на отшибе столицы - близ Смольной
деревни, за Невою виднелись мазанки убогой Охтенской слободки.  От  Офи-
церской улицы, застроенной светлицами офицерскими, тянулись меж  заборов
ряды изб рейтарских. Посреди полка - штабные палаты с цейхгаузом, гаупт-
вахтою, церковью и гошпиталем. Вдоль  реки  курились  полковые  кузницы,
мокли под дождем помосты для ловли жирных невских лососей, портомойни  и
кладбища... Скука! Потемкин исходил все полки и коллегии в столице, дабы
сыскать кого-либо из родственников, но таковых, увы, не нашлось, а пото-
му пришлось бедному парню секретаря Елгозина потревожить.
   - Мне бы, - сказал Потемкин, - повидать надобно командира  полка  его
высокоблагородие премьер-маеора Бергера. Жалованья просить для себя  хо-
чу. А то ведь измаялся уж... во как!
   - С чего измаялся ты, гефрейт-капрал?
   Потемкин растолковал, что, на экипировку истратясь, в полк  явился  с
тридцатью рубликами, которые по ночам в штиблет прятал, а на днях  прос-
нулся - в штиблете корочка от хлеба лежит.
   Елгозин до Бергера его не допустил:
   - Ежели ты, раззява московская, спать с открытыми глазами ишо не  об-
выкся, так и ступай на довольствие рейтарское.
   - Да я уж давно из солдатского котла хлебаю.
   - Вот и хлебай на здоровье. Нешто не слыхал, что в  Конном  регименте
даже ротмистры по восемь годков полушки не имели. Едино ради чести  слу-
жат... и ты служи. Даром!
   Потемкин поселился в избах на берегу Невы, где ютились семейные  слу-
жаки. Жили рейтары с женами, бабками и детишками, при  своих  баньках  и
огородах, бреднями артельно вычерпывали из Невы вкусную корюшку.  Обычно
солдаты из дворян платили солдатам из мужиков, чтобы те  за  них  службу
несли. Но Потемкин сам впрягся в службу, тянул лямку - без  вдохновения,
но исполнительно.
   Вскоре пошли слухи прискорбные: мол, государыня Елизавета совсем пло-
ха стала, у нее кровь носом идет, в театре перестала бывать, комедий  не
глядит и пляшет редко.
   Люди русские понимали, что стране нужны перемены.
   - Но лучше б перемен не было! - говорили  пугливо.  -  Перемены  тоже
ведь бывают разные... оттого нам, сирым, и страшно!
   Давненько не слыхали в Петербурге погребального звона, с Невского ис-
чезли похоронные процессии: Елизавета указами исключила  из  жизни  все,
что могло напоминать ей о смерти. Купцы продолжали таскать ей  на  ряды,
императрица со знанием дела рассуждала о туфлях  и  помадах,  совершенно
запустив государственные дела, внутри страны множились беспорядки, росла
постыдная нищета. Иван Шувалов в порыве откровения сказал канцлеру Миха-
иле Воронцову:
   - Мы в тупике! Повеления остаются без исполнения, главные  посты  без
уважения, а справедливость тоскует без защиты...
   Однажды на Невском большая толпа матросов окружила карету  императри-
цы, требуя выдачи жалованья.
   - Когда отдашь, матка? - орали матросы. - Нам уже и мыльца купить  не
можно, в бане песком да глиною скоблимся.
   Елизавета, искренно прослсзясь, отвечала в окошко:
   - Нечто вы, робятки мои ненаглядные, зловредно думаете, что  не  дала
бы вам, ежели б имела? Да не я вас, а вы меня как можно скорей  пожалей-
те, бедную: я ведь даже супы без гишпанских каперсов  кушаю!  Киски  мои
кой денечек печенки не ели - и воют...
   Матросы пропустили царицу, ехавшую на богомолье.
   - Вишь ты, закавыка какая! - говорили они. - Ежели у нее и  на  кошек
не хватает, так где же тут на флот набраться?..
   Растрелли торопливо достраивал Зимний дворец на  Неве,  но  Елизавета
умирала еще в деревянном дворце на Невском, тесном и неуютном, с тарака-
нами и мышками, с клопами и кисками. Она медленно погружалась в глубокую
меланхолию, иногда лишь допуская девочек-калмычек, развлекавших ее свои-
ми детскими играми, дравшихся перед ней подушками. Поглядев  в  зеркало,
Елизавета разбивала его:
   - Во, жаба какая... страх один! Господи, да неужто это  я?  Ведь  все
Эвропы знают, какая я была красивая...
   Французский посол Бретейль депешировал в Версаль:
   "Никогда еще женщина не примирялась труднее  с  потерею  молодости  и
красоты... Ужины при дворе становятся короче и скучнее, но вне стола им-
ператрица возбуждает в себе кровь сластями и крепкими ликерами..."
   Летом 1761 года Елизавета приняла Растрелли,  который  для  окончания
Зимнего дворца просил у нее 380 000 рублей.
   - Да где взять-то? - рассердилась она; нужную сумму все-таки наскреб-
ли по казенным сусекам, но тут случился пожар,  истребивший  на  складах
Петербурга колоссальные залежи пеньки и парусины для флота, -  Елизавета
распорядилась все собранные  деньги  отдать  погорельцам.  -  Видно,  не
судьба мне в новом доме пожить...
   Победоносная русская армия, поставив Фридриха II на колени, целый год
не получала жалованья. Елизавета просила два миллиона в  долг  у  купцов
Голландии - не дали, сочтя императрицу нскредитоспособной:  один  только
личный долг Елизаветы простирался до 8 147 924 рублей. Богатейшая страна
- Россия! - пребывала в унизительной бедности.  Генерал-прокурор  Глебов
советовал для исправления финансов снова ввести смертную казнь. Елизаве-
та спросила:
   - Так что я с удавленников иметь-то буду?
   Глебов объяснил, что, упорствуя в милосердии своем, царица  семьдесят
тысяч преступников в живых оставила, а еще десять тысяч солдат  стерегут
их по тюрьмам и каторгам.
   - Сто тыщ сидят на шее нашей-всех корми! А за что? Не лучше ли  сразу
головы отсекать? По вашей милости число преступлений увеличилось, а само
преступление без наказания осталось. Народ же наш столь закоснел  в  уп-
рямстве, что кнута уже не пужается.
   - А что скажут... Эвропы? - спросила Елизавета.
   Зимою ей стало хуже, кровь пошла горлом, чулки присохли к  застарелым
язвам.
   В покои великой княгини проник воспитатель Павла Никита Иванович  Па-
нин, и Екатерина приняла его, сидя в широких одеждах, чтобы скрыть приз-
наки беременности. Панин дал понять, что престольные дела потребуют  из-
менений в наследовании короны. Шуваловы охотно поддерживают  его  мысль:
на престол - в обход Петра! - следует сажать малолетнего сына Павла.
   - Шуваловы не прочь стать регентами при вашем сыне, но я более  скло-
нен к решению, что бразды регентской власти надобно вручить  вам,  я  же
останусь воспитателем Павла Петровича...
   Екатерина поняла, в какой глубокий омут закидывает Панин свои удочки,
и отвечала с гневным пылом:
   - Оставьте вздор, Никита Иваныч! Императрица еще жива, а ваше  предп-
риятие есть рановременное и незрелое...
   Отвергая престол для сына, она оставляла престол для себя. 24 декабря
Елизавета, пребывая еще в сознании, простилась с близкими,  придворными,
генералами, лакеями, башмачниками, ювелирами и портнихами.  Агония  дли-
лась всю ночь, под утро она преставилась. Тело  покойной  перенесли  под
балдахин, окна отворили настежь, стали читать над усопшей  Евангелие,  а
новый император Петр III петушком скакал на одной ножке, высовывая язык,
кричал:
   - Ура, ура! - И повелел жене: - Мадам, следуйте в церковь, где  сразу
же дадите присягу на верность моему величеству.
   - С каких это пор жены обязаны давать присягу мужьям?
   - А иначе я вам не верю...
   Екатерина записала для истории: "Петр был вне себя от радости, и оной
нимало не скрывал, и имел совершенно позорное поведение, кривляясь  вся-
чески и не произнося окромя вздорных речей, представляя более  Арлекина,
нежели иного чево, требуя однако к себе всякое высокое почтение". В кур-
тажной галерее был накрыт стол на 150 персон...
   Екатерина вдруг резко поднялась из-за стола.
   - Сядь! - крикнул ей муж; Екатерина сослалась на недомогание от прос-
туды. - Я знаю, какая у тебя инфлюенция... Черт ее разберет, - продолжал
Петр, обращаясь к иностранным послам, - я уже забыл, когда спал с нею на
одной постели, а она все рожает. Но теперь-то я выясню, кто помогает мне
в этом нехитром деле.
   Пажи едва поспевали за молодою императрицею, подхватывая с полу длин-
нейший трен ее траурных одежд. Она поехала в Аничков дворец, где в  оди-
ночку горевал граф Алексей Григорьевич Разумовский. Екатерина  поступила
очень правильно, что навестила именно его. Ведь он был не только  курти-
заном, но и законным мужем Елизаветы, а в гиблое время  бироновщины  оба
они, Елизавета и Разумовский, ходили по самому лезвию ножа... "Он  хотел
пасть к ногам моим, но я, не допустя его до того, сама  обняла  его,  и,
обнявшись оба, мы завыли голосом и не могли почти говорить..."
   Потом старый фаворит сказал:
   - Дочка моя, я хоть и мужик, хохол щирый и неотесанный,  но  в  жизни
всякое видывал, любые заботы сердцу моему внятны.  Ежели  с  тобою  беда
случится, ты на меня уповай - выручу!
   На выходе из Аничкова дворца Екатерину задержал младший брат фаворита
- гетман Кирилла Разумовский.
   - Ваше величество, - изящно поклонился он, - я остаюсь попрежнему ры-
царем вашим. В моем распоряжении две имперские  силы:  Академия  наук  и
лейб-гвардии полк Измайловский. Наука сейчас бессильна, но  зато  солда-
ты... зато штыки их...
   Потемкин, стыдясь бедности, офицерских компании избегал, а дабы время
напрасно не уходило, повадился бывать на острове Васильевском: дважды  в
неделю там открывалась для петербуржцев  библиотека  академическая,  где
немало людей учености изыскивали.
   Потемкин здесь отдыхал! Но иногда, от чтения отвлекшись, капрал сидел
недвижим, сладко грезя о любви и славе... Будущее писалось вилами по во-
де.
   Впрочем, будущее так и пишется во дни младости.


   3. КОМУ НУЖЕН БЕДНЫЙ КАПРАЛ?

   Вслед за Елизаветой отдал Богу грешную  душу  и  парализованный  граф
Петр Шувалов. Известие о его кончине вызвало бурную радость на  окраинах
Санкт-Петербурга, на его похороны собралось все  простонародье  столицы.
День был ядрено-морозный, но толпа не расходилась. Гроб с телом вельможи
долго не вывозили из дома на Мойке, а люди, уставшие ждать, потешались в
зазорных догадках:
   - Не везут, чай, оттого, что табаком посыпают!
   Покойный продавал народу табак - за сколько хотел.
   - Не табаком, а солью! - кричали некурящие бабы.
   Недосол на столе был трагичен. Ладно уж табак,  но  Шувалов  безбожно
вздувал цены на соль, отчего народ, не в силах ее покупать, страдал цин-
готной болезнью.
   Когда же гроб с телом графа Шувалова показался на Невском, толпа  ра-
зом присела от хохота:
   - Ой, потеха! Из гроба-то сало моржовое вытекает...
   Сало тоже было на откупе у Петра Шувалова, но он поставлял и  треску,
а потому - в отместку ему - из толпы полетели, противно шмякаясь о крыш-
ку гроба, тухлые рыбины. Генерал-полицмейстер Корф велел обставить цере-
монию солдатами и сам возглавил ее - верхом, при обнаженной шпаге.  Гро-
мадная камбала, прилетев издалека, словно блин, слякотно  залепила  лицо
барона.
   - Эй! - закричал он. - Хватайте дерзостных!
   Но в полицию уже сыпались камни, мужики быстро раздергали  заборы  на
Старо-Невском, началась свалка. С большим трудом Корф  удержался,  чтобы
не скомандовать - к открытию огня. Народ бранью  проводил  процессию  до
самых ворот Александро-Невской лавры.
   Вечером Корф навестил молодую императрицу:
   - Поверьте мне, старому солдату, что столько драк и столько ругани  я
за всю жизнь еще не наблюдал, как сегодня. Мне  кажется,  раздайся  хоть
один выстрел - и Петербург был бы охвачен таким бунтом,  какого  еще  не
знала столица России.
   - Благодарю за рассказ, Николай Андреевич, - ответила ему  Екатерина.
- Сии похороны да послужат уроком! Теперь ясно вижу, что  любая  частная
монополия народу противна. Нельзя промыслы  государственные  отдавать  в
откуп единоличный. С одного монополиста и прибытков казна возьмет немно-
го... Я об этом еще подумаю!
   После генерал-полицмейстера она приняла (опять-таки сидя) генерал-по-
ручика артиллерии Вильбоа:
   - Извещена я стала, Александр Никитич, что на место, ставшее  вакант-
ным по смерти Шувалова, рекомендовать вас станут. Обещаю приложить  свое
влияние, дабы видеть вас, человека умного и благородного, на посту гене-
рал-фельдцейхмейстера...
   Вильбоа, услышав такое, припал к ее руке. Екатерина нагнулась из кре-
сел и поцеловала артиллериста в лоб. После чего  хитрая  женщина  повела
дальновидную интригу:
   - Наслышана я, что в Артиллерийском  штате  обнаружилось  еще  упалое
"вакантное" место цалмейстера... Имеете ли вы  кого  на  примете,  чтобы
казну русской артиллерии ему доверить? - Вильбоа наморщил лоб, Екатерина
помогла ему: - Предлагаю вам Орлова Григория, а уж вы озаботьтесь, чтобы
из поручиков получил он чин капитанский...
   Вильбоа догадывался, что сделать Орлова казначеем - все равно что до-
верить козлу капусту. Но за речами Екатерины  артиллерист  уловил  нечто
значительное и обещал ей повиноваться.
   За высокой оградой, весь осыпанный хрустким инеем, притих  воронцовс-
кий замок - напротив него, еще недостроенные, темнели ряды гостиных дво-
ров. Болящий ювелир Жером Позье еще вчера думал, что умрет от колик,  но
коммерция важнее смерти, и по первому зову Елизаветы Романовны  Воронцо-
вой он притащился с набором драгоценностей. Фаворитка приняла мастера  в
постели (это была последняя мода парижских дам!), держа на подносе чашку
с бразильским шоколадом, вся в окружении противно лающих мосек.
   - О, так ты живой, негодяй! - обрадовалась она.
   Позье разложил на одеяле новинки. Лизка надела на  палец  перстень  с
мизерными часиками, прицепила серьги с алмазными подвесками ("Я ценю  их
в пятнадцать тысяч", - остерег ее Позье. "А  мне  плевать!"  -  ответила
куртизанка) и набросила на шею ожерельную нитку из крохотных бриллиантов
с рубином в кулоне.
   - Все мое! - сказала  она,  а  моськи  заворчали.  Позье  намекнул  о
деньгах. - Получишь с государя... он сейчас явится.
   Ноги императора, продетые в жесткие футляры ботфортов, не сгибались в
коленях, и Петр плюхнулся в кресло, растопырив свои ходули  как  длинные
палки. Воскликнул радостно:
   - А, вот и ты, старина Позье! Выходит, мне  вчера  неправду  сказали,
будто ты собрался отойти в лучший из миров.
   - Я передумал, - отвечал находчивый ювелир, - и решил еще  пожить  на
свете, чтобы иметь счастье видеть вас императором.
   - Да. Теперь ты будешь иметь немало заказов.
   - Ах, государь, - с чувством отвечал художник, - напомните, пожалуйс-
та, какого цвета бывают деньги, которых я не видел от вас на  протяжении
долгих пятнадцати лет.
   Император велел лакеям подать пива:
   - Побольше и покрепче! Тетка моя была скупа, и ты сам знаешь,  Позье,
как я нуждался. Но теперь все изменилось... Для начала я делаю тебя бри-
гадиром [5]. Но предупреждаю: головы у тебя не будет, если узнаю, что ты
осмелишься исполнять заказы моей жены.
   Воронцова, пользуясь удобным случаем, сказала:
   - В курантах европских писано, что знатные дамы Парижа бюсты свои бу-
кетами из бриллиантов искусно украшают.
   Позье с опаскою заявил, что такой "букет" может стоить тысяч сорок  -
не меньше, на что Петр отвечал с хохотом:
   - До чего же глупый народ эти швейцарцы! Позье, что ты считаешь  руб-
ли, если мне теперь принадлежит вся Россия... Ты только посмотри на  мою
Романовну: разве ее бюст не стоит сорока тысяч?
   А дома ювелира ждала записка от Екатерины, просившей мастера  прибыть
к ней немешкотно. Позье не посмел ослушаться,  но  доложил  императрице,
что ее муж грозил лишить его головы:
   - Если я приму заказ от вашего величества.
   - Перестаньте, Позье! Я не та  женщина,  которую  украшает  ваше  ис-
кусство. Дело мое к вам государственное. В короне покойной Елизаветы бы-
ли изумруды, сапфиры и рубины, которые кто-то уже повыдергивал из бордю-
ра. Догадываюсь, кто это сделал...
   - Я тоже, - тихонько вставил Позье.
   - Сможете ли быстро изготовить погребальную корону?
   Позье сказал, что у него есть запасной бордюр,  который  он  за  одну
ночь оформит поддельными бриллиантами.
   - Я буду признательна вам, Позье, если завтра к ночи вы навестите ме-
ня у одра тетушки с готовой короной...
   Позье раскрыл перед нею футляр черного бархата, внутри его сияла  го-
лубым огнем дивная прозрачная табакерка.
   - Это авантурин из окрестностей Мадрида, а до России еще не дошла мо-
да иметь ценности из этого камня. Я сам только вчера получил эту вещь из
рук мсье Луи Дюваля, приехавшего из Женевы.
   - Какая прелесть! Но у меня нет денег...
   - Догадываюсь, ваше величество, - засмеялся Позье. - И табакерку  эту
я ни за какие деньги не продам - я дарю ее вам!
   Екатерину снова навестил Никита Панин:
   - Все обеспокоены, что в манифесте о вступлении на престол ваш супруг
не упомянул ни вас, ни даже вашего сына.
   - А мы немножечко почихаем, - сказала Екатерина,  протягивая  к  нему
новую табакерку. - Прошу, Никита Иваныч...
   Табак она брала всегда левой рукой, чтобы правая, даваемая для  поце-
луя, табаком не пахла. Ею учитывались даже мелочи!
   Русский поклон для дам император заменил германским реверансом, гвар-
дию именовал "янычарами", третируя ее на парадах всяко:
   - Эй, вы! Шевелись, проклятая банда...
   Стало известно, что из ссылки возвращаются курляндский герцог Бирон и
фельдмаршал Мини