ы?..
   Бибиков, рапортуя императрице из Казани, счел нужным оповещать о сво-
их делах и Потемкина. Гарнизоны у него оставались без комендантов, полки
без полковников. Все разбегались, даже ничтожный писарь, ни в чем не по-
винный, грыз у канцелярии перо, терзаемый страхом  апокалипсическим:  "А
ну как Пугач явится?" Растерянность властей в провинции была такова, что
городничие обращались даже к помощи военнопленных  турок,  вооружая  их.
Неистовые вопли "Ля-иль-Алла!" производили сильное впечатление на  русс-
ких баб и мужиков.  Екатерина  указала  отпускать,  коли  пожелают,  во-
инственных агарян на родину, одаривая каждого одиннадцатью рублями и ча-
сиками фернейского производства. Вольтер мечтал, что  часы  его  фабрики
она распродаст через Кяхту китайцам, но  мудрец  никак  не  ожидал,  что
русская императрица обратит их в политическую спекуляцию.
   Весна была ранняя, брызжущая капелью. Во дворце Потемкину встретилась
расфуфыренная, вся в мушках, Прасковья Брюс. Дурачась,  она  прикинулась
попрошайкой-цыганкой:
   - Позолоти ручку барин.
   - За что?
   - Это ведь я вдувала в уши Като о том, как ты изнываешь на  Дунае  от
неземной страсти... Или забыл? Так вспомни: когда ты глаза лишился и хо-
тел в монахи постричься, разве не я тебя утешила?.. Хочешь, опять приду?
   - Брысь! - отвечал свысока Потемкин...
   Бибиков вскоре повел генеральное наступление, в котором выявились два
талантливых полководца - Иван Иванович Михельсон и князь Петр Михайлович
Голицын. Им было сейчас не до наказания восставших: они быстро наступали
на Пугачева, по их следам двигались менее удачливые в боях,  зато  более
жестокие в расправах. Эти никуда не торопились - деловито секли, вешали,
рубили и сжигали. Бибиков, отсылая в Петербург реляции, старательно  вы-
черкивал из текста описания их жестокостей.
   Пугачев не смог взять Оренбурга! Яицкого городка он тоже не осилил. В
утешение ему яицкие казаки женили Пугачева на  местной  казачке  Устинье
Кузнецовой, чтобы еще крепче привязать его к Яику и делам яицким. Вскоре
под станицей Татищевой разыгралась жестокая битва: Пугачев  схватился  с
князем Голицыным, но, ощутив свою слабость, скрылся в Бсрду.
   В конце марта правительственные войска вступили  в  Берду  и  наконец
сняли осаду с Оренбурга; императрица радовалась:
   - Ну вот! Явился богатырь, и все пошло к лучшему. Недели не  пройдет,
как с "маркизом" будет покончено... нарекла я себя помещицей  казанской,
а теперь помышляю - не объявиться ли мне и помещицей оренбургской, чтобы
дворяне чувствовали: я с ними, я никогда их не оставлю,  буду  их  жало-
вать!..
   Вслед за Оренбургом избавился от блокады и Яицкий городок, в  котором
изнурение гарнизона дошло до того, что солдаты питались "киселем",  сва-
ренным из глины с водою. Потемкин  указал  щедро  наградить  потерпевших
солдат, а жителям Оренбурга императрица разрешила  три  года  подряд  не
платить в казну никаких податей. В числе многих близких  Пугачеву  людей
была схвачена и "царица" Устинья! Все складывалось удачно для Екатерины,
но вдруг, как гром среди ясного неба, умер Бибиков, и это было столь не-
ожиданно, что при дворе решили: опоен ядом.
   - Необходим Суворов, - сказал Потемкин.
   - Суворов нужен на Дунае, - ответила императрица. -  Впрочем,  смерть
Александра Ильича уже не имеет значения: Пугачев разбит полностью,  дело
за поимкой его, а Михельсон с Голицыным молодцы, я их своей милостью ни-
когда не оставлю...
   И как раз в это время, когда  разгромленный  всюду  Пугачев  ушел  от
преследования, собирая новое ополчение, на просторах России стали  появ-
ляться новые отряды повстанцев. Предводители их  не  старались  выдавать
себя за "царей", им было не до  того,  чтобы  притворяться  "графами"  и
"фельдмаршалами". А народ окрестил их метко - пугачи. Вот эти-то  "пуга-
чи", подлинные вожди народа, и раздули  по  стране  новое  жаркое  пламя
Крестьянской войны.
   Не Пугачев поднялся - сам народ поднимал Пугачева!
   Женщина, плачущая от любви в объятиях мужчины, - это была она, Екате-
рина, и с первого поцелуя Потемкин навсегда забыл, что это  императрица:
для него она стала только женщиной, которой ему, мужчине, приятно  пове-
левать. Любовный язык Екатерины был по-бабьи горяч: "Все пройдет в мире,
кроме страсти к тебе... Сердце зовет: куда делся ты, зачем  спишь?  Бес-
ценные минуты проходят... Я с тобой как Везувий: когда менее жду,  тогда
эрупция моя сильнее. Ласками все свечки в комнатах загашу... Что  хочешь
делай, только не уйди от меня без этого!" Одурманив его нежностью и бур-
ной страстью, Екатерина переложила со своих плеч на плечи нового фавори-
та главные дела: снабжение армии Румянцева и руководство борьбы с  восс-
тавшим народом. Потемкин и сам не заметил, как и когда в его руках  сос-
редоточились все силы ада... На кричащем фоне пожаров и  виселиц,  сразу
изменивших идиллические пейзажи России, творились при дворе такие  дела,
результаты которых отразятся в недалеком будущем.
   Потемкин по-хозяйски основательно занял обширные апартаменты в Зимнем
дворце, но еще очень стыдился часовых и прокрадывался в спальню императ-
рицы на цыпочках, по стеночке, наивно полагая, что  остается  невидим  и
неслышим. Васильчиков, покидая дворец, не питал к своему  сопернику  не-
добрых чувств, напротив, щедро награжденный императрицей, он испытал об-
легчение, как арестант, негаданно попавший под указ об амнистии. Без те-
ни юмора, вполне радушно он пожелал Григорию Александровичу больших  ус-
пехов на новом для него государственном поприще... Не так  спокойно  от-
неслись к этой перемене при "малом дворе". Павел с Natalie и Андреем Ра-
зумовским растерянно окружили навестившего их Никиту  Ивановича  Панина;
молодые люди наперебой спрашивали вельможу: что им ждать с явлением  но-
вого фаворита, на что надеяться? Документальный ответ Панина был  таков:
"Мне представляется, сей новый актер станет роли свои играть  с  великою
живостью и со многими переменами, если только он утвердится".
   - Доколе же нам терпеть этот разврат? - спросил Павел.
   - Такое положение будет продолжаться, - сказал Панин, - и Потемкин не
последний, а вам не советую нарушать равновесия на дворе, ибо новый кур-
тизан вашему дому не враждебен...
   В мае 1774 года, вызвав смех при русском  дворе,  скончался  от  оспы
французский король Людовик XV, и Екатерина сказала:
   - В веке просвещенном от оспы умирать стыдно! Сам же отверг  вариоля-
ции оспенные и умер... вольно ж ему. А нам забота: дофина поздравлять  с
его австриячкой Марией-Антуанеттой.
   Кончина короля, кроме смеха и недельного траура, не  вызвала  никаких
эмоций, ибо своих дел было по горло. Между тем возвышение Потемкина аук-
нулось и на Дунае - Безбородко первый порадовал его льстивым  письмецом:
"Милостивый отзыв вашего высокопревосходительства  обо  мне  оживотворил
все чувства мои и воскресил надежду во мне достигнуть желаемого". Потем-
кин, хоть убей, не мог вспомнить, когда он выражал о Безбородке милости-
вые отзывы. Впрочем, сие не столь важно... В это время граф Захар Черны-
шев, президент Военной коллегии, уже  почернел  от  предчувствия  своего
скорого удаления. Потемкин, зная положение на фронте не  по  бумагам,  а
испытав все на собственной шкуре, отлично понимал нужды румянцевской ар-
мии. Жена полководца, графиня Екатерина Михайловна Румянцева,  оповещала
мужа, чтобы впредь уповал исключительно на Потемкина, который, не в при-
мер Чернышеву, угнетать приказами не станет, а всегда поможет: "Он  даже
и мне великия атенции делает; вчерась нешутя сказывал, чтоб  ты  к  нему
прямо писал, он тут во все входит, а письма  наверху  (императрице)  ка-
жет..." Потемкин желал дать Румянцеву "полную мочь" в военных  решениях,
он возражал Екатерине, которая настаивала на посылке войск сначала  про-
тив Пугачева.
   - Пугачев хуже чумы! - горячилась она. - Сначала уничтожить его надо,
а потом уж о победах на Дунае помышлять.
   Потемкин в этом вопросе имел иное мнение:
   - Только добыв мир с турками, мы освободим армию  Румянцева  для  дел
домашних. Не отнимать войска надо, а дать ему войск, чтобы скорее викто-
рию раздобыл...
   Она уступила! Потемкина кружило в делах, словно в метельных вихрях, а
по ночам женщина ошеломляла его безудержной страстью. Казалось, она  це-
ликом растаяла в его нежности, как тает сахар в горячей воде, и  не  раз
плакала в его объятиях:
   - Есть ли еще хоть одна женщина в этом мире, которая бы любила, как я
люблю!
   Дешперации было много, а денег совсем не было.
   Екатерина, кажется, забыла, чем люди живы.
   Всем давала, а Потемкину-ни копейки...
   Василия Рубана он взял к себе в секретари:
   - Надо бы тебе, Васенька, яко бедному, по сту рублев в месяц платить,
да поверь, друг: сам не знаю, где взять! - Рубан  молча  указал  пальцем
кверху, намекая на императрицу. - Э, нет! - отказался Потемки. - Я же не
Васильчиков, просить мне стыдно...
   Тут и пригодилось Потемкину звание генерал-адъютанта: по чину имел он
право объявить словесный указ, чтобы забрать из казны государства  сумму
не более 10 000 рублей. Но залезать в сундуки знатных и важных  коллегий
не мог решиться.
   - Коллегии все на виду... шум будет! - сказал он.
   Рубан точно указал на Соляную контору:
   - Коллегии, Гриша, пока тревожить не станем. Контора  же  сия  горами
соли ворочает, у нее денег-мешками!
   - Тогда садись, Васенька, и пиши указ от меня...
   Рубан "указ" сочинил. Потемкин глянул в бумагу и  обомлел:  Аполлоны,
Марсы, Цирцси, Хариты, а в конце - нуждишка.
   - Ах, мудрена твоя мать... почему в стихах?
   - Не удержался, - пояснил Васенька. - Поэт я или не поэт?
   - Вот ежели по этим стихам дадут денег, тогда выясним...
   Соляная контора стала первой казенной кубышкой,  в  которую  запустил
свою лапу граф Григорий Александрович Потемкин. Рубан  получил  от  него
сразу полтысячи - за стихи!


   10. ПОСЛЕДНЯЯ - ВОЛЖСКАЯ

   Иноземные послы и посланники, аккредитованные при  дворе  Петербурга,
пребывали в состоянии прострации. Появление Потемкина, для  всех  неожи-
данное, спутало многие карты в том пасьянсе, который они привыкли разыг-
рывать при бесхарактерном Васильчикове, искусно лавируя между Паниным  и
Екатериною! Теперь возникла новая громоздкая фигура,  быстро  набиравшая
силу и скорость, а дипломаты ничего о Потемкине не знали  и  поначалу  в
депешах, рассылаемых ко своим  дворам,  характеризовали  фаворита  очень
кратко: одноглазый генерал. Было еще неизвестно, каковы его пристрастия,
что он любит и чего не терпит, продажен или неподкупен, каковы его  сим-
патии в европейской политике, какими языками он владеет, трезвенник  или
пьяница? Пока что политики уяснили одно: в  насыщении  желудка  Потемкин
неукротим, как доисторический ихтиозавр, дела вершит  больше  в  халате,
его любимая поза-лежачая. К лету 1774 года дипломатам  стало  ясно,  что
"одноглазый генерал" - не случайный баловень царской  постели,  лестница
его восхождения к славе строилась Екатериною весьма основательно - в та-
ком порядке:  генерал-адъютант  императрицы,  подполковник  лейб-гвардии
полка Преображенского, вице-президент  Военной  коллегии,  граф  великой
Российской империи.
   Его высокопревосходительство стал титуловаться  его  сиятельством!  В
эти сумбурные дни, когда было трудно доискаться истины, в Петербурге все
чаще появлялись усталые и небритые курьеры, с ног  до  гловы  заляпанные
грязью дорог и проселков; они прибывали с пакетами от Румянцева. В  раз-
ноголосице придворных сплетен дипломаты улавливали лишь отдельные слова:
"Суворов... Козлуджи... конгресс, конгресс!.. Князь  Репнин  уже  там...
это в деревне Кучук-Кайнарджи..." Никто ничего не  понимал.  Лучше  всех
был информирован прусский посол, граф Виктор  Сольмс,  давно  живущий  в
России и хорошо изучивший русский язык (за что его уважала Екатерина).
   - События созрели, - говорил он, - а Пугачев вряд ли  повторит  орен-
бургскую ошибку и, скорее всего, явится на Волге...
   Узнать же точно, где сейчас Пугачев и  куда  направляет  он  движение
своей новой армии, было невозможно: Екатерина отшучивалась, Панин  хмуро
отмалчивался, Потемкин грыз ногти. Весь июнь дипломатический корпус пре-
бывал в напряженном внимании, тщательно коллекционируя слухи  среди  ца-
редворцев и простонародья. Кажется, что на этот раз народ российский ши-
роко расправил свои крылья... В один из теплых вечеров Сольмс  пригласил
коллег в прусское посольство на Морской улице; почти напротив расположи-
лась мастерская Фальконе, где под самый потолок был вздыблен  "глиняный"
всадник... Посол Фридриха II раскатал карту России:
   - Пугачев, очевидно, вышел на Казанский тракт.
   - Но какие страшные расстояния! - сказал граф Дюран.
   - В этой дикой стране, - напомнил шведский посол Нолькен, -  расстоя-
ния никого не ужасают, а тем более русских...
   Политики сомневались, хватит ли у Пугачева дерзости вонзиться в самый
оживленный центр России, насыщенный множеством дворянских усадеб и  вот-
чин, переполненный крепостным населением.
   - Вы не верите, что Пугачев спешит к Волге?
   - Трудно в это поверить, - отвечали Сольмсу.
   Прусский посол хлопнул в ладоши, явился лакей.
   - Вот тебе рубль, - сказал ему Сольмс. - Обойди ближайшие лавки, при-
неси нам фунт свежей икры.
   Лакей долго отсутствовал. Наконец вернулся:
   - Извините меня, посол, но икры нет.
   - Быть того не может! - воскликнул граф Дюран.
   Лакей пояснил, что в лавках икра есть:
   - Но старая, залежавшаяся, а торговцы говорят, что свежей икры  долго
еще не будет. А почему - никто не ведает.
   Сольмс, явно удовлетворенный, позвал гостей к столу:
   - Заранее извиняюсь перед вами, господа, что прекрасная русская  икра
сегодня не оживит мой стол... Нет икры, и ясно почему: Пугачев идет пря-
мо на Казань...
   ...Крестьянская война еще только начиналась.


   ЗАНАВЕС

   Ну и жарища... В середине июля 1774  года  Прохор  Акимович  Курносов
проезжал через Россию, поспешая в столицу  по  срочному  вызову.  Где-то
вдали горели леса, сизый дым обнимал ромашковые поляны. Дороги утопали в
еду чей пыли, по ним хаотично катили брички, рыдваны,  коляски,  кареты,
таратайки, шарабаны, просто телеги - ехало дворянство, причитая испуган-
но. Спасались... А на почтовых станциях не протолкнуться  было  от  мно-
жества застрявших пассажиров: все ямщики в разъездах, лошадей нет, всюду
суета, вопли, ругань, драки, пьянство, неуважение человека  к  человеку.
Прошка легко протекал через этот чудовищный раскардаш России, будто нич-
то его не касалось. Где-то за Липецком, остановясь  менять  лошадей,  он
спросил станционного смотрителя:
   - Что это с людьми, будто повзбесились все?
   - Как, сударь! Пугачев-то у Казани уже...  Гляди,  день-два  -  город
возьмет, через Волгу перекинется, сюда заявится. Вчерась двоих уже пове-
сили: каки-то манифесты подложны читали...
   Имея на руках хорошую подорожную, Прошка катил пока как по маслу, без
задержек. Наконец и он застрял под Лебедянью.
   - Нет лошадушек. Подождите, сударь, -  обещал  всклокоченный  смотри-
тель. - Уж вас-то я первым делом отправлю... ей-ей!
   Курносов был в белом флотском плаще, под  которым  поблескивал  орден
Георгия, держался парень в сторонке, в разговоры общие не вступая, и по-
тому привлекал к себе особое внимание.
   - А кто же вы, такой нарядный, будете?
   - Мы с Черноморской эскадры... А что, сударь?
   - Да уж, извините, больно вы спокойный средь нас.
   - Ас чего бы мне волноваться? - спросил Прошка.
   - Пугачев-то... ай-ай! Слыхали ль?
   - Слыхал. А буфет на этой станции имеется?
   - Эвон, за ночевальной комнатой... извольте.
   На втором этаже станции проезжие убивались с горя за картами,  бодри-
лись от вина. Левую руку с оторванными пальцами Прошка напоказ  не  выс-
тавлял, скрывая ее под плащом. Он сказал:
   - Водки бы мне стаканчик. Да карася в сметане.
   Повернулся от буфета в зал, и на него испуганно  глянули  удивительно
красивые глаза (не мамаевские, а по наследству из рода дворян  Рославле-
вых). Это была Анюточка Мамаева, а ныне  в  браке  казанская  дворяночка
Прокудина, с нею-две девочки.
   - Ну узнали меня? - спросил он, подходя к ней.
   - Да вас, сударь, теперь и не узнаешь... Вижу, что облик-то  знакомый
вроде. Смотрю вот: вы или не вы?.. Здравствуйте.
   - День добрый, Анна Даниловна, - поклонился Прошка.
   - Чего ж в нем доброго-то? - сказала она,  закусив  губу,  а  девочки
ползали по лавке, трепали мать за рукава платья.
   Хотел он сказать, что Мамаев в Азове под его командою состоит, да пе-
редумал: по всему видать, женщине и без того плохо, так на что правду об
отце знать? "Э, ладно! Промолчу..."
   - Наверное, тоже от Пугачева бежите?
   - Хуже того, - вдруг заплакала госпожа Прокудина. - Муженек  мой  под
суд угодил... Выдали меня за него как за благородного. А он казну в  Ма-
мадыше растащил, на акциденциях попался, двух писарей засек и  сосед  ню
усадьбу спьяна спалил. Едем с ним до Сената  столичного,  чтобы  умолить
судей избавить нас от Сибири.
   - А муж-то ваш где! Хоть бы глянуть на героя такого!
   Анечка возвела к потолку прекрасные глаза:
   - Где ж ему, окаянному, быть-то еще? Где вино с картами, там и  он...
Пять ден маемся по лавкам, лошадей не дают. Ах, сударь мой, - вдруг выр-
валось у нее. - Ежели б вы дворянином были, так все иначе сложилось - ко
счастью нашему обоюдному!
   Чего уж тут вспоминать детские наивные поцелуи украдкою? Он  прошелся
по комнате, стуча железками на ботфортах, белый галстук из батиста  тер-
зал шею, мешала шпага. Ответил так:
   - Невелика важность - дворянство! Мне  ведь  тоже  в  Сенат  надобно.
Только не судиться. Хочу бумаги выправить по герольдии.
   Девочки раскапризничались. Анюта их одернула. С трогательной  печалью
женщина оглядела парня, даже орден его заметила:
   - Никак, вы уже большим человеком стали.
   - Человек я не большой, зато государственный.
   - Чем же вы заняты бываете?
   - Корабли строю. Потом на воду их  спускаю.  Флоту  без  кораблей  не
быть, как и не быть России без флота! Вот и выходит, Анна Даниловна, что
я человек государственной надобности... Ныне из  шкиперов  произведен  в
чин флотского ссрвайера.
   - Оно конешно... по науке! - пригорюнилась Анюточка.
   Прошка и в самом деле сознавал свое высокое предначертание, невольная
гордость проглядывала во всем его поведении, даже в  походке,  и  потому
привлекал внимание других, которые собственного значения в жизни  страны
никогда не имели (и вряд ли уже обретут). Прошка вдруг вспомнил,  что  в
бауле его затерялись два румяных райских яблочка, и угостил ими девочек:
   - Это татарские, крымские... Нате! Они вкусные.
   Наверху щелкали шары бильярда, затем послышалась перебранка картежных
игроков, что-то громко упало. Прошка заметил, что  Анюта  стала  нервни-
чать. Он и сам пребывал в нетерпении:
   - Надоело маяться. Хоть бы лошадей дали скорее!
   Кто-то с лавки, полусонный, буркнул ему:
   - Ишь чего захотел - лошадей! Насидишься еще, навоешься за компанию с
нами... Удрать хочешь? Не выйдет. Вот явится Емелька Пугачев и всех  нас
перевешает, а тебя, водяного, да еще с этаким орденом, - прямо башкой  в
колодец: бултых - и каюк!
   Сузив глаза, Прошка с неприязнью ответил сонному:
   - Спи и дальше, а я поеду. Даст Бог, во сне и помрешь. Чего  ты  меня
Пугачевым пугаешь? Я ведь в кабале никого не умучивал, чужим  трудом  не
живал дня единого... Тебя утопить бы!
   Шум на втором этаже усилился, раздался  грохот,  и  носом  вперед  по
лестнице скатился добрый молодец с подбитым глазом.
   - Это мой! - вскрикнула Анюточка.
   Так и есть. Герой ринулся к буфету, чтобы  стремительно  запить  свою
обиду. В тот же момент от дверей раздалось:
   - Лошади господину сюрваиеру Курносову поданы!
   Все дворяне вскочили с лавок, гомоня разом:
   - Мы давно тут сидим, а он... Нам-то когда? Этот черноморс